— Ну, это не столь важно,— Такэдзима, полный смуглый человек лет сорока, с коротко подстриженными усами, иронически усмехнулся,— Ладно, с обыском можно повременить. Сегодня мы пришли сюда, чтобы побеседовать с господином директором. Обыск мы сможем произвести в любое время, когда понадобится... Так что в следующий раз, уж не взыщите, просмотрим все основательно.

— Вот как? — директор кивнул.— Если обыск будет произведен на законном основании, я не собираюсь противиться, да у нас и нет никаких оснований бояться обыска. Просто мы чувствуем себя в крайне затруднительном положении, когда нарушаются права, присущие пашей профессии.

— Ладно, довольно об этом Когда надо будет, тогда и сделаем обыск.

В таком случае позвольте спросить, чему я обязан?..

Санноскэ Такэдзима умышленно неторопливо чиркнул спичкой, закурил сигарету и с нарочитым спокойствием произнес:

— Сколько у вас в редакции коммунистов?

— Об этом мне ничего не известно.

— Гм... Но вы, я полагаю, не будете отрицать, что среди ваших сотрудников имелись субъекты с подобными настроениями?

— Повторяю, об этом мне ничего не известно.

— Вы хотите сказать, что не признаете этого факта?

— Не признаю. И если вы собираетесь спрашивать меня об этом, то думаю, что отвечать мне не стоит.

— Так, понятно... Между прочим, о вас говорят, будто вы по убеждениям либерал. Ну, а на это что скажете?

На этот вопрос было не так-то легко ответить. Малейшее слово, которое Юхэй произнесет в ответ, может быть сказано лишь при наличии твердой решимости бороться с правительством, с военщиной, больше того — со всем общественным строем современной Японии.

Юхэй не собирался просвещать служащих полиции, рассказывая им о принципах либерализма. Он был не настолько легкомысленным, чтобы пуститься в бесполезную дискуссию с личностями подобного сорта.

— Что именно дает вам повод считать меня либералом?

Мягкий протест, звучавший в этих словах, взбесил одного из незваных гостей..

— Сказано — либерал, значит либерал! Или ты собираешься отрицать это? Ну что ж, попытайся, если сумеешь!

Юхэй спокойно, поверх очков взглянул на полицейского, едва не стучавшего кулаком по столу в припадке злости.

— Мне кажется, не стоит отвечать на такие слова,— сказал он и слегка улыбнулся.

В такие моменты он не терял выдержки. Угрозы рождали в нем. внутреннее сопротивление. В его спокойствии было даже как будто что-то искусственное, наигранное, как у артиста, исполняющего заданную роль, и это вызывало еще большую злобу полицейских. Люди, власть которых зиждется на насилии, всегда ненавидят тех, кто не хочет покориться их силе.

— Ладно, советую вам хорошенько запомнить нашу сегодняшнюю беседу,— сказал, поднимаясь, Такэдзи-ма. Все равно в скором времени нам еще придется встретиться с вами. Тогда уж, пожалуй, придется несколько сбавить тон. Итак, до встречи!

Все трое встали и, засунув руки в карманы брюк, вразвалку вышли из кабинета, стуча каблуками. Юхэй остался сидеть в кресле; и так, не меняя позы, он сидел до тех пор, пока не докурил сигарету.

Потом он встал и отворил дверь в соседнюю приемную. Сэцуо Киёхара что-то усердно писал за столом.

— Извини, заставил тебя ждать...— как ни в чем не бывало, приветливо и ровно обратился к нему Юхэй.

Киёхара, не отвечая, поманил его поближе, не выпуская зажатый в пальцах карандаш.

— Поди-ка сюда на минутку.

Когда Юхэй присел рядом, Киёхара, усиленно щуря глаза, шепотом проговорил:

— Я собираюсь послать письмо Коноэ и сейчас составил черновик. Взгляни.

Несколько листов почтовой бумаги были сплошь исписаны густыми строчками мелких иероглифов. Лицо Юхэя оставалось спокойным, но в душе он испытывал невольный испуг. Если бы хоть одна строчка из того, что было написано на этой бумаге, сделалась достоянием гласности, жандармы немедленно арестовали бы Киёхара. Весь текст в целом представлял собой нечто вроде проекта свержения кабинета Тодзё. Вдобавок проект заканчивался следующим призывом: «При возможности Коноэ следует тайно отправиться в Советский Союз, с тем чтобы приложить усилия для скорейшего окончания войны».

Прочитав, Юхэй не сказал ни слова. Вернее, в первые минуты он попросту не в состоянии был говорить.

Видя, что он молчит, Киёхара не стал приставать с расспросами. Он развернул лежавший на столе список фамилий и адресов, как видно пытаясь отыскать среди знакомых имен возможных «единомышленников». В списке стояли имена многих его друзей, связанных с дипломатическим миром: Хитоси Асида, Тоисо Сирадзима, Сигэру Иосида, Иосидзиро Сидэхара... Несомненно, среди них немало людей, рассуждающих так же, как он. Да, рискованное дело он затевает...

Юхэй украдкой наблюдал за Киёхара, погруженным в мысли о своем опасном проекте. Крупная голова с беспорядочно спутанными седыми волосами, большие уши, спина уже несколько сутулая, подвижные пальцы, неожиданно молодые и гибкие... И Юхэю вдруг пришло в голову, что этот человек, в течение долгих лет неустанно следивший за движением мировой истории, возможно обладает более правильными суждениями и более широким кругозором, чем он сам.

И все же ему захотелось предостеречь друга, уговорить его отказаться от опасной затеи. Сам он давно уже потерял надежду, махнул рукой на все, смирился с тем, что происходит вокруг.

Но и в смирении он непоследователен, он все еще пытается оказывать властям половинчатое, слабое сопротивление. Он сам с грустью сознает свою непоследовательность. Если бы он только мог бороться так же непримиримо, очертя голову, как это делает Киёхара, он был бы рад последовать его примеру. Но ведь он отвечает за судьбу сорока пяти сотрудников журнала, он должен беречь журнал, он связан, наконец, соображениями экономического порядка. Да и здоровье сдает — в последнее время опять обострилась хроническая болезнь желудка, которой он страдает вот уже много лет. И если говорить прямо, то на первом месте у него всегда остается стремление сохранить себя, сохранить свое дело, свою работу. Нет, Юхэй не может решиться поставить на карту всю свою жизнь, не заботясь о последствиях, как это делает Киёхара.

Он не стал отговаривать Киёхара. От всей души желая успеха опасному предприятию, которое замыслил Киёхара, он в то же время твердо решил, что не будет участвовать в этой затее и не станет ей помогать. Нет, он останется в стороне и будет издали следить за событиями. Он не хочет в случае провала делить ответственность с Киёхара. Он всегда старался по возможности избегать опасности.

— За Коноэ, наверное, установлена слежка?

— Похоже на то,— Киёхара кивнул и, откинувшись на спинку стула, устремил взгляд в потолок, как будто надеялся найти там решение волновавшей его проблемы.

Юхэй прав, Коноэ вряд ли сможет что-нибудь предпринять. И не только Коноэ, другие тоже ничего не сумеют сделать. И все-таки он не может больше безучастно следить за событиями. Да, он окончательно отчаялся и возможности спасти Японию. Сколько раз он уже отчаивался! Но пока в нем жива совесть, он не смеет бежать от действительности даже в мир отчаяния. Он обязан преодолеть даже свой собственный пессимизм. Это было, пожалуй, труднее всего.

Удивительные, странные времена! И жандармы, и тайная полиция, и Информационное управление — все утверждают, что заботятся только о благе государства. Даже армейские руководители, стараясь не уступить флоту дюралюминий, тоже уверяют, что делают это для блага отчизны.

Тайскэ Асидзава погиб оттого, что его изувечил какой-то унтер-офицер. Этот унтер-офицер, избивая его, тоже, вероятно, считал, что наказывает Тайскэ «на пользу родине».

Как будто отвечая на эти сомнения, Юхэй закурил сигарету и сказал:

— Вопрос, дружище, сводится не только к личности Тодзё...

— Да, безусловно. Вся политика, все принципы руководства со времени начала войны в Китае — сплошное безумие. Путь, на который вступили тогда, может привести только к гибели. Нужно все переделать, все до основания, начиная с перевоспитания народа...