Близко, перед самым ее лицом, блестела седина в волосах отца, виднелась его по-стариковски морщинистая шея. Глубоко растроганная любовью отца, Юмико почти задохнулась от сознания своего одиночества, от сознания, что душой она все больше и больше отдаляется от отца, от всех своих близких.
Под вечер, закончив амбулаторный прием, профессор, как всегда, обошел палаты больных в стационаре на втором этаже и уже спускался вниз, направляясь домой, когда у входа в аптеку заметил какого-то господина в отлично сшитом сером костюме, который ждал его, опираясь на трость. Это был Юхэй Асидзава, как всегда подтянутый и аккуратный. Подняв голову, он снял шляпу.
— Добрый вечер! — приветствовал он профессора.— Как поживаете, профессор? Семья здорова?
— Спасибо, спасибо, все в порядке. Ну а вы как? Опять желудок пошаливает?
— Да ведь я, как вам известно, ужасно недисциплинированный пациент. Чуть станет полегче — забрасываю лечение, а потом каюсь...
Профессор Кодама провел гостя через кабинет на затянутую сеткой веранду, выходившую в небольшой садик, разбитый между лечебницей и жилым домом. На веранде стояли плетеные кресла и небольшой легкий столик. Профессор усадил гостя, сам, как был в халате, уселся напротив и приказал сестре принести бутылку сидра.
— У вас кислотность повышенная, поэтому сидр вам полезен... Как поживает госпожа Асидзава? Скучает, наверное, одна...
— Да, конечно. Я с утра до вечера в редакции, ей целыми днями не с кем перемолвиться словом. Впрочем, ей то и дело навязывают разные работы от квартального женского комитета, так что удается убить время хотя.бы на это. В последнее время все шьет какие-то теплые наушники — для летчиков, что ли... Это у них называется «патриотический труд обеспеченных женщин квартала». Но, как видно, на сердце у нее тяжело, потому что в последнее время она разом сдала...
— Понятно, понятно... Когда мать теряет ребенка, она сама наполовину умирает с ним вместе. Моя жена тоже постарела за эти последние месяцы на добрый десяток лет. Старший сын у нас тоже ведь в армии, на южном фронте, вот она и тревожится...
Немолодые люди, они обменивались простыми, короткими фразами, рассказывая друг другу о тяжелых испытаниях, выпавших на их долю. Оба потеряли сыновей. Оба терзались душой, глядя на безутешное горе своих жен. Но говорили они спокойно, как будто беседовали о самых обычных делах. Профессор Кодама справлялся о состоянии здоровья Юхэя. Между человеком, потерявшим любимого сына, и его собеседником, который вынужден был вновь принять в дом овдовевшую дочь, установилась какая-то душевная близость, словно им хотелось как-нибудь утешить друг друга.
— Сколько сигарет вы выкуриваете в день?
— Гм... Как вам сказать... штук сорок, наверное...
— Многовато. Попробуйте курить не больше десяти — пятнадцати.
— Я уже сам думал об этом, но когда начинается спешная работа в редакции, сам не замечаю, как выкуриваю всю пачку...
— А сакэ как? Сакэ пьете?
— Сакэ сейчас не достать, так что позволяю себе только вечером чашечку. Ну, если случается бывать где-нибудь... Но, в общем, никак не больше трехсот — четырехсот граммов...
— В гольф играете по-прежнему?
— Хотел бы играть, но в последнее время против гольфа такое предубеждение... Людей, играющих в гольф, готовы считать чуть ли не антипатриотами. Сами понимаете, неприятно, когда на тебя кругом косятся, вот и пришлось забросить спорт. Некоторые считают даже, что раз гольф — игра английского происхождения, то сейчас увлекаться им по меньшей мере неприлично...
Они сидели вдвоем на веранде, отдыхая душой в обществе друг друга. Приятно ласкала прохлада летнего вечера, суета и тревога окружающей жизни как будто отодвинулись куда-то далеко. Эта простая, неторопливая беседа о самых будничных, каждодневных делах действовала необыкновенно отрадно на утомленные нервы.
— Нам, врачам, тоже нелегко стало работать...
— Надо думать... Говорят, на медикаменты теперь тоже введены карточки?
— Да, но дело не только в этом. Главное — лекарства дороги непомерно, а заработки становятся все ниже и ниже, так что люди совершенно не в состоянии платить за лекарство. А число больных увеличилось. Нынешней весной очень много заболеваний дифтерией. Самое удивительное, что участились случаи заболевания взрослых.
— Я слыхал, что бери-бери тоже очень распространилась.
— Да, бери-бери тоже. А также желудочные болезни.
В глубине сада, за кустами желтых хризантем, на веранде жилого дома зажегся свет. За тонкими шторами двигался худенький силуэт госпожи Сакико. Засветились окна и в кабинете профессора.
— Вот, например, вчера...— начал профессор и замолчал, как будто подыскивая слова. Потом, после небольшой паузы, продолжал:— Пришла ко мне на прием женщина лет тридцати, с братом, молодым еще человеком. Муж — он был лейтенант — ушел на фронт в тридцать восьмом году, а в сорок первом его убили где-то в Китае. Остался ребенок... Ну а в прошлом году эта женщина сошлась с другим и сейчас беременна. Любовник ее — человек холостой, казалось бы никаких препятствий к их союзу быть не должно, но, оказывается, недавно опубликовали указ о посмертном награждении убитого мужа... За особые заслуги ему пожалованы ордена — Золотого Коршуна 4-й степени и Восходящего Солнца 6-й степени... И вот из-за этого награждения все неожиданно осложнилось...
— Почему же?
— Да видите ли, по случаю этого награждения квартальный комитет устроил церемонию поминания духа убитого воина, далее начались визиты соболезнования от районной организации резервистов, потом учитель начальной школы приводит к ней весь свой класс для выражения благодарности родственникам погибшего... Одним словом, эта женщина вдруг очутилась в центре внимания... Теперь таких вдов называют, кажется, «жены сражающейся отчизны»... Короче, шум поднялся необыкновенный. Ну, понятно, в такой ситуации она уже никак не могла выйти замуж вторично. Больше того, она беременна и не смеет, бедняжка, показаться на улицу. Подумайте! Из-за того, что муж, убитый два года назад, посмертно награжден орденом, его вдова не может вторично выйти замуж!..
— И зачем же она приходила к вам?.
— Просит прервать беременность..
— Гм... И что же дальше?
— Ее брат, студент, развел здесь целую теорию. Он, дескать, категорически против того, чтобы сестра рожала. Ребенок, видите ли, покроет ее позором, и вообще, мол, вся эта история никак не способствует, поднятию морального уровня населения в тылу... Просил меня тайно сделать аборт.
— Странные доводы... И как же вы ответили?
— Отказался. Посоветовал выйти вторично замуж и раз навсегда покончить с этими разговорами.
— Совершенно правильно! Вообще-вдовы военных — самые несчастные женщины. Я в этой связи всегда с болью душевной думаю о Иоко-сан... Кстати, ее, кажется, нет дома сегодня?
— Да, она теперь ходит на службу.
— Да что вы?!
— Вот уже дней десять, как она устроилась на работу в аптеку при Военно-медицинской академии в Уси-гомэ. Один из моих друзей помог оформить все документы — анкету, клятвенное обязательство...
— Вот как... Но ведь и у вас в лечебнице нашлась бы работа провизора?
— Да, конечно... Видите ли, тут не только в работе дело. Я думаю, Иоко просто хотелось хоть на несколько часов вырваться из дома... Называйте это капризом. Но я не возражал — с ее характером тяжело сидеть дома в такие .бурные времена. Не знаю, долго ли она там пробудет. Во всяком случае, обязательство она подписала на год... Признаюсь, мне самому иногда тяжело бывает смотреть, как убивается по сыну жена...
Юхэй молча несколько раз кивнул в знак понимания и согласия. Да, конечно, и вдова, приходившая просить, чтобы убили ребенка в ее утробе, и Иоко Кодама, каждый день уходящая на работу в Военно-медицинскую академию,— обе напрягают все усилия, чтобы как-нибудь найти и утвердить свое место в жизни. И как ни странно выглядят со стороны их поступки, как ни противоречат они подчас здравому смыслу, обеим этим женщинам не остается ничего другого, кроме того, чтобы поступить так, как они поступили. Не они за то в ответе — всему виной окружающая действительность, в которой здравый смысл окончательно попран.
