— Гм... ты думаешь?..

— Безусловно. С июня этого года на севере Маньчжурии сосредоточено большое количество войск. Почти половина всех мобилизованных в последнее время сразу Же направляется в Северную Маньчжурию. И потом вот еще что. В конце августа приехал один мой-приятель из Кореи, он рассказывал мне, что через аэродром в Сеуле ежедневно проходит на север не меньше тридцати самолетов. На восточном побережье Кореи, в Расине и в Синцине, сооружены самые современные аэродромы. По его словам, военные руководители утверждают, что для полного уничтожения военных укреплений Владивостока им понадобится менее полусуток. А вот и еще один факт. Воинская часть, сформированная недавно в Кагосима, па моей родине, вся получила зимнее обмундирование. Симптоматично, не правда ли?

— Да, конечно...—Директор утвердительно кивнул, не придавая, впрочем, большого значения словам главного редактора.

— Ну, я пойду. Думаю, серьезных неприятностей не предвидится.— Кумао Окабэ поспешно вышел из кабинета. -

Живой, энергичный человек, он любил журналистское дело и был непостоянен и переменчив, как юноша. Больше всего на свете ему, как фокуснику, нравилось-распутывать сложные переплетения политики правительственных и военных кругов; Однако по существу он всегда оставался безучастным зрителем разворачивающихся событий. Он не сочувствовал войне, но и не протестовал против нее. Чем больше осложнялись и расширялись военные действия в Китае, тем больше он оживлялся. Сенсация военного времени заставляла его терять голову от возбуждения. Военные события были для Окабэ чем-то ироде самого азартного вида спорта. Если же его прогнозы не сбывались, он нимало не огорчался,

По сравнению с главным редактором директор Асидзава производил впечатление крайне молчаливого человека. Его лицо всегда сохраняло одно и то же неизменно спокойное выражение, у него были аристократические манеры и удивительно приятная мягкая речь; казалось, он раз навсегда принял решение при всех обстоятельствах жизни действовать и говорить спокойно. Поэтому он и выглядел сторонним наблюдателем по отношению к войне; и по отношению к государству. Эта спокойная манера держаться, нигде и никогда не покидавшая Асидзава, в немалой степени способствовала тому, что на него неодобрительно косилась тайная полиция и военные власти.

Кумао Окабэ был женат на его дочери.

Вот уже семь лет, как Асидзава и Киехара соблюдали обычай обедать по понедельникам вместе и за едой беседовать о текущих событиях.

В небольшом прохладном кабинете, в здании «Токио-кайкан», выходившем окнами на дворцовый ров, они заказали легкий обед; Три года они вместе учились в Оксфорде и вот уже тридцать лет были друзьями. Киёхара жил в Англии с младшей сестрой. Когда . учение было закончено, все трое поедали домой через-Америку. Асидзава .было поручено сопровождать девушку дальше, на родину, а Киёхара остался в Америке и прожил там семь лет, работая в качестве газетного корреспондента и журналиста. Юхэй женился на его сестре через год после возвращения в Японию.

Учившийся три года за границей Юхэй Асидзава и после возвращения па родину остался изящным джентльменом с аристократическими манерами, а Сэцуо Киехара, проживший в Европе и в Америке целых десять лет, скорее напоминал старого беспечного студента, неряшливого и не умевшего позаботиться о себе. Один был директором большого журнала, другой — свободным журналистом, добывавшим пропитание пером. Во время обедов по понедельникам на долю Асидзава обычно выпадала роль слушателя, тогда как Киёхара выступал в роли многоречивого оратора.

— Вчера вечером я виделся с Одзаки,-— сказал Киёхара, откусывая хлеб.

— С Хидэми Одзаки?

— Да. Он был у Коноэ и на обратном пути заглянул ко мне. Разговор, с ним меня очень встревожил. Сегодня утром я пытался было зайти в министерство. Кажется, переговоры с Америкой скоро завершатся полным провалом.

— Мне тоже казалось, что дело идет к этому; — задумчиво покачал головой директор.

— В субботу во дворце было совещание,— продолжал Киёхара, разрезая лежавшее на тарелке мясо.— Это совещание целиком и полностью подготовлено по инициативе военных кругов. Мабути, начальник информационного бюро военного министерства, выступил первого сентября по радио. Твердил, как всегда, что промедление с началом военных действий грозит Японии экономической катастрофой, что нужно прорвать линию антияпонского окружения, даже если мы. будем вынуждены прибегнуть к грубому насилию... Ну и так далее-, все в том же роде. Все то же неизменное запугивание «экономической катастрофой»... Я уже тогда почувствовал недоброе. На совещании во дворце Тодзё тоже высказывался в таком же духе. «Затягивать японо-американские переговоры — значит ставить страну в тяжелое положение; извольте наметить сроки их окончания!» — предложил он Коноэ. Ну, а коль скоро дело принимает такой оборот, то миссию третьего кабинета Коноэ можно считать выполненной. Подобные предложения военного министра — не что иное, как подтверждение этого факта. Иными словами, Тодзё попросту потребовал, чтобы Коноэ подал в отставку.

— Он берет на себя большую ответственность!

— Еще бы! Ну хорошо, вот Мабути пугает «экономической катастрофой»... Так посуди сам — мыслимое ли дело при таком жалком состоянии экономики тягаться с объединенными силами Англии и Америки? Военные руководители любят на каждом слове упрекать других в том, что они «рискуют судьбами государства», но ведь это и в самом деле не шутка! Разве допустимо так легкомысленно ставить па карту судьбу страны?

— Гм... Ну и что же говорит об этом Одзаки?

— По его словам, Коноэ заявил, что отныне он бессилен предотвратить войну. Если Коноэ теперь выйдет из игры, то, пожалуй, не найдется никого, кто согласился бы таскать каштаны из огня для военщины...

Итак, надвигается новая страшная война. Словам старого друга можно было верить. Директор Асидзава подумал, что его собственное положение еще более осложнится. Сегодня с утра его не покидает скверное предчувствие. Как долго сумеет он оставаться во главе этого журнала? Вот и сейчас главного редактора Окабэ вызвали в информационное бюро военного министерства...

В комнату вошел бой и доложил, что директора Асидзава просят к телефону. Звонят из дома. Асидзава положил салфетку на стол и вышел.

Когда спустя несколько минут он вернулся, чуть заметная странная улыбка скривила его по-стариковски отвислые щеки. В этой улыбке сквозило смущение и даже какая-то насмешка над самим собой. С помощью того духовного контакта, который устанавливается только между старыми друзьями, Киёхара угадал значение этой улыбки—дома что-то случилось.

Когда Юхэй снова взялся за вилку, Киёхара вытер губы и взглянул на пего поверх стоявшей на столе вазы с красными цветами.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

— Ай...— директор на секунду запнулся.— Знаешь, что мне только что пришло в голову? Счастливый ты человек, что не имеешь детей!

— О чем это ты?

— Твой племянник только что получил призывную повестку.

— В самом деле?! Вот это скверно! — воскликнул дядя.— Ведь Тайскэ совершенно не годится для военной службы! Бедняга! Такому юноше, дружище, адвокатура куда больше подходит. Самое подходящее для него дело— стать адвокатом... Или он мог бы пойти по твоим стопам, заняться издательским делом, одно из двух. А сделать из Тайскэ солдата — какой в этом толк? Правда, сейчас уже бесполезно об этом говорить...

-— Ты совершенно прав,— ответил отец, по-прежнему сохраняя хладнокровный тон.— Война вообще всегда понапрасну губит людей.

Тайскэ — его старший сын. Он женат, у него молодая жена — всего год, как они поженились. Тайскэ славный юноша, прямой, открытой души, с отличными способностями. Еще студентом Токийского университета он принимал участие в революционном движении и даже был арестован. Он потому и включился в движение, что был такой честный, замечательный мальчик. Отец бегал, хлопотал, пустил в ход все свои связи и добился, что сына освободили — его приговорили условно. С той поры Тайскэ порвал всякие связи с движением и закончил юридический факультет в одном из частных университетов. Тайскэ успешно выдержал выпускные экзамены, но официальные органы не спешили использовать его знания —- на государственную службу его не брали. Мимолетное участие в левом движении в студенческие годы останется, по-видимому, до конца жизни неизгладимым пятном в его биографии и будет всегда оказывать влияние на его судьбу.