Наконец разбор кончился; только теперь учения считались полностью законченными. И офицеры и солдаты устало перевели дыхание. В темноте послышалось бренчание снимаемый с винтовок штыков. Танки, тяжело грохоча моторами, ушли. На обширном плато у подножья Фудзи, по которому со вчерашнего дня, на протяжении двух суток бегали, ползали и суетились люди, вновь воцарилась прежняя тишина. Далеко вокруг простиралась безмолвная пустыня, озаренная призрачным светом луны. Тайскэ снял с винтовки штык, перевернул его и хотел вложить в ножны. Ножен не было. Он ощупал пояс рукой — тонкий кожаный ремешок, на котором были подвешены ножны, порвался; очевидно, он где-то их обронил.

— Уруки, беда...

— Что еще стряслось?

— Я потерял ножны! .

— О черт! Болван! Лез из кожи вон, вот и нарвался! Беда с тобой! Ну что ж, придется тебе повиниться!

Они разговаривали шепотом, но звук их голосов долетел до ушей Хиросэ. Он подошел на несколько шагов ближе к строю.

— В чем дело? Что там такое?

Ни Тайскэ, ни Уруки не отвечали. Тайскэ внутренне содрогнулся. Нотерн пожен не могла кончиться добром.

— Кто сейчас болтал?

— Я, Уруки.

— В чем дело?

Тайскэ сделал шаг вперед.

— Я потерял ножны от штыка.

Что-о? — сказал унтер, и в голосе его послышались зловещие нотки.— Кто это? Асидзава, ты?

— Так точно, Асидзава.

— Так что ж, по-твоему, потерял и ладно, а? Ты от кого получил этот штык?

Тайскэ молчал.

— От кого штык получил, я спрашиваю?

— Пожалован его величеством императором.

— Так, по-твоему, можно его терять, а?

— Никак нет. Когда рассветет, я отыщу ножны.

— Что? Когда рассветет? А до тех пор, значит, пусть себе валяются где попало, так? — Удары кулака, от которых у Тайскэ потемнело в глазах, посыпались на него справа и слева. Тайскэ зашатался, с трудом удержавшись на ногах.

Я отыщу! — с отчаянием закричал он.

Хиросэ опять грозно надвинулся на него.

— Я отыщу! — еще раз выкрикнул Тайскэ, отшатнувшись. Потом выбежал из шеренги и, как будто спасаясь от погони, опрометью кинулся вниз по склону, сжимая в руке винтовку. Перед ним на много километров расстилалось окутанное ночным мраком плато, безлюдное и безмолвное, дышавшее затаенной враждебностью.

Первая рота двинулась вперед. Слыша тяжелую поступь возвращавшихся в бараки солдат, Тайскэ один уходил все дальше и дальше, бесцельно блуждая по окутанной ночным мраком равнине.

Попытка отыскать ножны в темноте, на заросшей густым кустарником и травой равнине, была безнадежной. За день Тайскэ прошел и прополз более десяти километров. Невозможно было запомнить, где он бежал в разгар учений. Но все-таки ножцы надо было найти. Ведь оружие было «пожаловано солдатам его величеством императором»!

Шаги марширующей колонны постепенно удалялись и наконец совсем замерли в отдалении. Тайскэ оглянулся по сторонам—далеко впереди мерцали редкие огоньки селений. Они слабо мигали на краю овеваемой ветром равнины. Кругом не было слышно ни звука. Только вулканический гравий, шурша, осыпался под башмаками. Волоча за собой винтовку, Тайскэ бесцельно брел по холмам и ложбинам. По щекам его текли слезы, застывая на ледяном ветру.

Направо чернела темная стена леса. Длинной лентой протянулась дорога, ведущая в Магаэси и Таробо; конец ее затерялся во мраке ночи. Внезапно опустился густой туман. Потом налетел холодный ветер, и туман, как волнуемый ураганом поток, проплыл дальше. Когда опять прояснилось, Тайскэ увидел на земле свою тень, отбрасываемую слабым лунным сиянием. Он испытывал невыразимое чувство одиночества. Теперь, когда он остался совсем один, всеми отверженный, ему страстно хотелось жить, он цеплялся за жизнь.

...Честное слово, можно было подумать, будто этой равнине нет ни конца ни края. На земле было слишком темно, чтобы искать ножны, трава и кусты стояли густой черной тенью. Тайскэ показалось, будто он попал в какую-то ловушку, нарочно подстроенную ему зловредной судьбой. Если он вернется в бараки, его ждет там унтер Хиросэ, ждет карцер. Не зная, на что решиться, Тайскэ остановился,— мимо него беззвучно, как призрак, пролетела сова. Ветер, свистя, шелестел увядшей травой, с шуршанием осыпался песок, в воздухе носились песчинки.

Тайскэ уселся па небольшой возвышенности близ дороги и вытянул ноги. Воды во фляге не было, осталось только немного галет. Открыв ранец, он достал галеты, откусил и вдруг заплакал от жалости к самому себе. Он ел галеты и плакал. Кругом не было ни души. Его окружала первозданная земля, первозданный ветер и холод, и среди них он, Тайскэ, был единственным живым существом. Некоторое время Тайскэ прислушивался к собственному дыханию, потом, обхватив винтовку руками, опустил голову на колени и закрыл глаза. Отщепенец...

За воротник струйкой забирался холод и бежал по спине. Колени дрожали, зубы выбивали дробь. От чрезмерной усталости Тайскэ начало клонить в сон. У него не было сил бороться со сном, так мучительно хотелось спать. «Если я усну здесь — замерзну»,— подумал Тайскэ. Усталость до некоторой степени притупляла сознание опасности. Не в силах разлепить веки, он попытался встать. Но ноги больше не повиновались ему. Опять налетел туман, и когда он рассеялся, на прикладе винтовки заблестел иней. Опираясь на винтовку, Тайскэ кое-как приподнялся на четвереньках. «Если я усну здесь — замерзну...» Он попытался встать на ноги.

Но у Тайскэ уже не было ни физических, ни душевных сил, чтобы встать и пойти. Стоя на четвереньках, он опустил голову и погрузил лицо в крупный холодный гравий. Мысли расплывались и уже не повиновались ему. Охваченный не то сном, не.то каким-то оцепенением, Тайскэ потерял сознание.

Когда рота подошла к наружной ограде из криптомерий, окружавшей бараки в Итадзума, Уруки вышел из рядов и подбежал к унтер-офицеру Хиросэ.

— Господин командир отделения, разрешите обратиться! Солдат второго разряда Уруки...

— Чего тебе?

— Я хочу помочь Асидзава отыскать ножны. Разрешите пойти!

— Ерунда, иди спать. Устал поди.

— Никак нет, чувствую себя бодро. Ведь я его «боевой друг», хочу помочь.

— Да куда ты сейчас пойдешь? Кто его знает, где он там бродит.

— Так точно, но я думаю, что найду его на той дороге, по которой мы проходили сегодня. Разрешите пойти!

— Ладно, ступай,— сказал унтер.— Да не задерживайся, смотри, слишком поздно. Сейчас...— он посмотрел на ручные часы,— десять часов. К двенадцати чтобы был обратно.

— Слушаюсь, к двенадцати часам быть обратно!

Уруки передал винтовку одному из солдат своего отделения и налегке отправился по знакомой дороге. Дойдя до места сбора после окончания учений, он двинулся вперед, громко окликая Тайскэ. Прошел почти час, прежде чем ему удалось найти своего «боевого друга». Луна склонилась к западу, тучи сгустились, и на земле не видно было ни зги. Блуждая по холмам и по кочкам, Уруки выбрался на твердую дорогу и, поскрипывая ботинками, двинулся наугад большими шагами, продолжая непрерывно звать Тайскэ. Никто не откликался. Вдруг Уруки заметил, что в нескольких шагах от него что-то блестит. Это было слабое, чуть заметное мерцание. В первый момент Уруки не обратил на него внимания. Будь дело летом, это могли бы светиться змеиные глаза или светляк. Он уже прошел мимо, но вдруг, насторожившись, остановился, как будто какой-то тайный голос приказал ему вернуться. Он подошел поближе. Перед ним, скорчившись, лежал Тайскэ Асидзава. Светился циферблат часов на его левой руке. Этому светящемуся циферблату Тайскэ был обязан спасением своей жизни.

К счастью, прошло еще мало времени, и Тайскэ не успел замерзнуть. Приподняв товарища, Уруки похлопал его по спине, по щекам. Тайскэ быстро пришел в себя и очнулся.

— Ну, бодрей, бодрей! Так и замерзнуть недолго,— говорил Уруки.— Вставай, пойдем. Плевать на эти ножны, черт с ними совсем! Ну, вставай!

Но Тайскэ слишком ослабел. Уруки дергал его за руки, растирал спину и тянул, пытаясь заставить встать.