Юхэй Асидзава шагал своей обычной размеренной, четкой походкой. Старомодный и чопорный, убежденный приверженец приличий и хорошего тона, он старался ничем внешне не проявить своих переживаний, как бы тяжело ему ни было.
Они поднялись в лифте на шестой этаж. Перед тем как войти к себе в кабинет, Асидзава, обернувшись, сказал Кумао Окабэ:
— Я хочу побеседовать кое о чем с сотрудниками. Попроси, пожалуйста, собраться всех в зале для заседаний.
Большая комната, где обычно происходили редакционные совещания, одновременно служила библиотекой — по обеим стенам тянулись полки, битком набитые словарями и собраниями сочинений различных авторов. Окно было небольшое, и от этого помещение казалось несколько мрачным. Иногда по белому потолку мгновенно проносились и исчезали светлые блики — отражение солнечных лучей, падавших на ветровые стекла и лакированные крыши автомобилей, пробегавших внизу по улице. Иногда солнечный зайчик падал на темные шкафы с книгами, и тогда внезапно разом озарялись и вспыхивали тисненные золотом буквы на корешках. Более двадцати сотрудников редакции разместились вокруг большого стола, стоявшего посреди комнаты, и, ожидая директора, от нечего делать курили.
Застекленная дверь отворилась, и вошел Асидзава. — Прошу извинить, что заставил ждать...
Директор сел в стоявшее в центре кресло. Он был одет изысканно и элегантно, словно артист. Вытащив из жилетного кармана золотые часы с двумя крышками, он бегло взглянул на циферблат и снова защелкнул крышку. Юхэй во всех мелочах придерживался старинной моды, по возможности отвергая все новомодное; ему правились незыблемые обычаи старины.
— Я попросил вас собраться, господа, чтобы сообщить вам следующее. Только что мы с Окабэ-куном вернулись из Информационного управления. Вам, конечно, хорошо известны стиль и манера обращения в этом учреждении. Однако сегодня мы, сверх ожидания, услышали нечто, выходящее за пределы обычных разносов. А именно — нам предложили до передачи материалов в печать присылать все намеченные к опубликованию статьи на просмотр военной цензуры. Говоря коротко, тем самым нас фактически лишают права составлять и редактировать наш журнал. Причина этого, как нам было заявлено, состоит в том, что «Синхёрон» — журнал либерального толка. Это единственный довод, который нам привели. Мы пытались пустить в ход все аргументы, но чем больше мы объясняли и протестовали, тем хуже был результат. Все, что мы говорили, было сказано совершенно впустую. Мы ничего не могли поделать. Вот как обстоят дела... Итак, на ближайшее время нам не остается ничего другого, как подчиниться так называемому «руководству» Информационного управления. Очевидно, несколько ближайших номеров нашего журнала будут представлять собой нечто весьма неприглядное. Я на это иду. Бесполезно сопротивляться насилию. В самом деле, всего какой-нибудь час назад майор Сасаки орал на меня, заявляя, что сотрет с лица земли все журналы, подобные нашему «Синхёрону». Очевидно, господа военные считают, что могут, если пожелают, полностью ликвидировать такой рупор общественного мнения, каким является вся пресса вообще., Говорить с подобными личностями о вопросах культуры, все равно что декламировать Байрона перед свиньями,;— директор сделал паузу и, спокойно улыбаясь, обвел взглядом сотрудников.
Молодые журналисты молчали. Некоторые сосредоточенно рассматривали потолок,— может быть, они уже па все махнули рукой. Другие не поднимали глаз от стола,— они, кажется, находились в состоянии крайнего замешательства. Третьи сидели закрыв глаза, со скрещенными на груди руками, и думали о чем-то своем. Два десятка сотрудников, каждый по-разному, безмолвно слушали речь директора. Юхэй зажег погасшую сигарету и продолжал:
— В наше время бесполезно говорить о таких понятиях, как свобода слова. Как известно, министр торговли и промышленности Накадзима был отстранен от своего поста только за то, что пытался взять под защиту Асикага Такаудзи*; профессор Минобэ предан суду за теорию о земном происхождении императоров. С этого момента в парламенте взяли верх реакционные силы; парламент сам похоронил право свободно высказываться со своей трибуны. При таких порядках военщина и бюрократия могут- совершенно безнаказанно творить произвол... Теперь японский народ полностью уподоблен ломовой лошади, впряженной в телегу. Его подгоняют сзади кнутом, и ему не остается ничего другого, как бежать вперед... Ну а сейчас мне хотелось бы послушать ваше мнение о том, как вы представляете себе дальнейшую работу в нашем журнале. Давайте подумаем над этим все сообща, хорошо?
Воцарилось молчание. Сотрудники все были молодые люди в расцвете сил, не старше тридцати семи, тридцати восьми лет, многие носили длинные волосы, как это заведено у поэтов. Первым заговорил сидевший в конце стола Мурата — высокий, худощавый молодой человек.
— Мне кажется, мы не можем примириться с тем, чтобы наш журнал целиком контролировался военными из Информационного управления. Что, если поступить так: сперва пойти в отдел культуры Общества содействия трону, показать весь редакционный план, заручиться их согласием и уже после этого обратиться в Информационное управление? Думаю, что даже у господ военных не хватит храбрости возражать против того, что уже одобрено Обществом содействия трону.
— Лечить болезни ядом?—засмеялся директор.
«— А можно последовать примеру журнала «Зарубежная и отечественная культура»,— заговорил другой сотрудник, грузный толстяк.— В одном журнале они печатают статьи, угодные военщине, и одновременно выпускают другой журнал, где помещают, по возможности, объективные материалы. Так сказать, стараются угодить и нашим и вашим...
— Это не годится. Такой способ ничего не дает. Всякий раз, когда мне случается бывать в Информационном управлении, я слышу, как майор Сасаки распекает журналистов из «Зарубежной и отечественной культуры»,— сказал Мурата.
Его слова вызвали общий смех. Все зашевелились, заговорили между собой. Юхэй еще раз взял слово.
Факт остается фактом — власти заклеймили наш «Синхёрон» как либеральный журнал. Все многочисленные цензурные органы — информбюро военного и военно-морского министерства, Информационное управление, тайная полиция, штаб военно-воздушных сил — все считают нас либералами. Не знаю, как вы, а я по секрету признаюсь, что горжусь такой славой... Я считаю, что сейчас, как никогда, народу необходима свобода слова, стране нужен по-настоящему глубокий патриотизм, мирный, искренний, направленный не на войну, а на мир. Нужна свободная энергия, рожденная свободной волей и свободными убеждениями. Не казенный, а свободный патриотизм — вот в чем мы сейчас так остро нуждаемся. Только такой патриотизм и верность идеалам свободы могут спасти Японию...
Вошла секретарша и позвала Мурата к телефону. Мурата на цыпочках вышел из комнаты. Вскоре он опять появился в дверях; на лице у него застыла растерянная улыбка.
— Окабэ-сан! — позвал он главного редактора.— Мне принесли призывную повестку.
Все, словно онемев, уставились па Мурата. Он испуганно и как-то даже виновато проговорил:
— Приказано прибыть в часть послезавтра, значит нужно немедленно выезжать... Ведь я уроженец Кагосима...
За день до отставки кабинета Коноэ военное министерство, министерство просвещения и Информационное управление кабинета министров одновременно опубликовали императорский указ об изменении порядка несения воинской повинности. Новый закон назывался «Чрезвычайный императорский указ о сокращении срока обучения в высших и других учебных заведениях Японии». Согласно этому указу, студенты, которым предстояло закончить образование весной, должны были получить дипломы уже в декабре этого года. Одновременно в экстренном порядке проводилось медицинское освидетельствование; все студенты-выпускники зачислялись в армию. Военные руководители готовили пушечное мясо для предстоящей войны с Америкой.
