Редакции газет и журналов пытались вновь наладить работу, возобновилось издание книг, а между тем производство бумаги никак не покрывало растущего спроса полиграфической промышленности. Не хватало угля, не хватало древесины. Бумагу можно было получить лишь в обмен на уголь или на лес. Поскольку Хиросэ располагал и тем и другим, он имел возможность задешево приобрести дефицитный товар бумагу. На черном рынке цены на бумагу были взвинчены до предела.
В течение нескольких месяцев Хиросэ нажил миллионное состояние. Его дом в районе Сиба сгорел во время пожара. Хиросэ купил себе особняк, во время войны принадлежавший какому-то депутату верхней палаты, и поселился в нем с секретарем и двумя служанками. Унтер-офицер, еще недавно расправлявшийся с подчиненными именем императора, превратился теперь в буржуа, которому не было больше никакого дела ни до императора, ни до империи.
Как-то раз в особняк Хиросэ явился удивительный посетитель.
— Моя фамилия — Ивамото... Господин Хиросэ дома? — спросил он у вышедшего навстречу секретаря.
Его бритая голова поросла, как щетиной, седыми короткими волосами, лицо, черное от загара, поражало худобой, глаза за стеклами очков казались неестественно большими, взгляд был робкий, бегающий. Дужки очков поломались, и очки держались с помощью черных тесемок, надетых на уши. Одежда на нем была тоже черного цвета — это был перекрашенный военный китель.
— О-о, Хиросэ-кун! Наконец-то свиделись! — закричал он, вытянув руки по швам, как только Хиросэ появился в прихожей.— Ого, да какой же ты стал молодец! Право, молодец! А дом у тебя какой роскошный, даже зависть берет! Вот наконец-то собрался тебя проведать. Захотелось вспомнить прошлое... Я уже давно собирался тебе написать, да все некогда было... Что поделаешь, не зря говорится, что у бедняка мало досуга!..— Он засмеялся.— Ну да это все пустяки. Скажи-ка лучше, как твоя нога?.. Зажила?
Это был бывший начальник Хиросэ, его ротный командир в полку Сидзуока и в дальнейшем, на фронте, тот самый поручик Ивамото, который расследовал настроения Тайскэ Асидзава, когда тот прибыл в полк. Человек холодной души, хитрый и даже, пожалуй, подлый, он успел к окончанию войны дослужиться до капитана. Теперь он выглядел совсем жалким, приниженным; убогий вид его как нельзя более убедительно свидетельствовал о разительных переменах, совершившихся в результате капитуляции.
Когда гость и хозяин уселись в гостиной, обставленной старинной массивной мебелью, разница в их теперешнем положении стала еще заметнее.
— Ну, как же вы жили после окончания войны? Вы тоже попали в число лиц, подлежавших чистке?—хладнокровно спросил Хиросэ, сверху вниз поглядывая на Ивамото. Он держался вполне независимо, и с первого взгляда было видно, что ему наплевать на бывшего ротного командира.
— Да конечно же, дружище! Когда-то, до армии, я преподавал в сельскохозяйственном институте, но теперь бывшим военным запрещено заниматься педагогической деятельностью.
— Так, понятно. И где же вы находились все это время?
— Да видишь ли, родители моей жены живут в Окаяма, ну вот, я и жил там все эти месяцы. Но Окаяма тоже вся выгорела. Да и нельзя же вечно оставаться нахлебником. Я уже давно собирался съездить в Токио, посмотреть, нельзя ли как-нибудь тут устроиться, да сам понимаешь — началась оккупация; кто их знал, этих американцев, что они предпримут в отношении бывших военных. В первое время было еще неясно... Вот я и выжидал... Подожду, думаю, пока обстановка более или менее прояснится. Ну, а пока ждал да собирался — время шло...
Чувствовалось что-то недосказанное в его обрывочных, бессвязных словах, какая-то тревога, мешающая прямо заговорить о главном. Хиросэ уловил это, и лицо его приобрело холодное, замкнутое выражение. Наконец после долгих разговоров обиняками Ивамото решился робко изложить свою просьбу: не может ли Хиросэ приютить его на несколько дней, пока он подыщет себе работу в Токио? Он пробудет у него два-три дня, не больше.
— Сам понимаешь, дружище, теперь такая инфляция, что платить за ночлег да за проезд по железной дороге— для безработного недоступная роскошь... Вот пришел к тебе, решил обратиться за помощью... Совестно причинять тебе беспокойство, да что поделаешь...— он опять засмеялся.
Хиросэ уже было решил про себя, что прикажет накормить Ивамото и потом выставит его за порог, но внезапно передумал. Он усмехнулся.
— В доме у меня тесновато,— сказал он.— Живет секретарь, две служанки, да и гости часто бывают... Ну да что-нибудь придумаем. Если не ошибаюсь, где-то в доме должна быть свободная комната. Но только вот что, капитан Ивамото. Конечно, искать работу—похвальное намерение, но бывшему военному найти место сейчас далеко не просто. Поищите не торопясь... А что касается питания, то об этом не беспокойтесь, насчет питания устроим.
— Спасибо, Хиросэ-кун, благодарю вас! Спасибо! — Бывший командир роты смиренно опустил руки и низко поклонился Хиросэ.
Хиросэ продолжал сидеть неподвижно, неторопливо выпуская изо рта клубы дыма.
Ивамото еще в армии отличался крайней нерасторопностью, а став безработным, сделался еще более нерешительным и медлительным. Ему было немного больше сорока лет, но, в отличие от Хиросэ, он не имел желания окунуться в бурные волны жизни, чтобы использовать в своих интересах смутное время, и не чувствовал никакого стремления как-нибудь выбраться из бедственного положения. Став нахлебником в доме Хиросэ, он в течение первой недели еще выходил по утрам в город и, как видно, действительно делал попытки найти работу, по возвращался всегда очень рано и, сидя у жаровни в отведенной ему комнатке в задней половине дома, проводил остаток дня в полной праздности, за чтением журналов и сборников легких рассказов.
Вскоре он и вовсе перестал выходить из дома, если погода была плохая, а недели через три, окончательно смирившись с тем, что работу найти не удастся, б»рал метлу, сгребал в саду опавшие листья, а то часами си-
дел у жаровни, протянув руки к огню и проводя день за днем в полном безделье.
Хиросэ, казалось, вовсе не замечал Ивамото, он даже не разговаривал с ним, когда бывал занят делами. Он только ощущал своеобразную гордость при мысли о том, что «человек, который когда-то командовал ротой», теперь живет в его доме на положении нахлебника.
Шестнадцатого декабря отравился Фумимаро Коноэ. Три раза он возглавлял кабинет, пытаясь открыть новые перспективы для грядущего развития Японии, три раза потерпел неудачу, был объявлен военным преступником, и в то утро, когда его должны были отправить в тюрьму, покончил с собой, оставив исполненное трагизма послание. Это самоубийство как нельзя лучше символизировало исторические судьбы Японии.
Однако даже это большое событие не произвело особого впечатления на Хиросэ. Он не любил попусту цепляться за прошлое. Точно так же как он не питал больше ни малейшего уважения к бывшему своему командиру поручику Ивамото, так же не печалился он по поводу самоубийства бывшего премьер-министра. Сейчас все его интересы были сосредоточены на делах. Дела занимали все его помыслы. Он снял в аренду третий этаж в одном из больших зданий неподалеку от Симбаси и готовился открыть там кабаре. Официальным хозяином кабаре считалось подставное лицо — кореец.
С помощью подставных лиц неяпонского подданства удавалось избавиться от надзора экономической полиции. В то время японская полиция еще не получила права как-либо ущемлять интересы корейцев или китайцев. Торговцы и коммерсанты, стремившиеся воспользоваться послевоенной смутой и всеобщим упадком нравов, наперебой привлекали лиц неяпонского подданства и открывали бары и кабаре сомнительной репутации. В таких заведениях собирались дельцы черного рынка, нажившие шальные деньги на инфляции и разрухе, шелестя пачками денег, приглашали женщин, кутили напропалую. Безработные женщины толпами собирались вокруг таких кабаре, где царил бесшабашный разгул, и торговали собой, чтобы не умереть с голоду в этот жестокий переходный период.
