— Кто здесь солдат второго разряда Асидзава? Ты? Тебя вызывает командир роты. Ступай немедленно.

Тайскэ снова оделся, одернул китель и, волоча усталые ноги, вышел в коридор. За окнами виднелся темный, безмолвный плац. Непонятно, почему командир роты вызывает именно его, его одного? Непонятно, и поэтому тревожно.

Перед комнатой командира роты он еще раз одернул китель и постучал в дощатую дверь.

— Войдите!

Толкнув дверь, Тайскэ сделал шаг вперед и вытянулся по стойке «смирно».

— Солдат второго разряда Асидзава по вашему приказанию явился!

— Хорошо, поди сюда.

Поручик Ивамото сидел за рабочим столом и курил. В большой неуютной комнате с дощатым полом тускло горела лампочка, в углах сгустились мрачные тени.

— Садись здесь! — дружелюбно сказал командир роты.— Ну как, устал, наверно, после сегодняшнего марша?

— Так точно, устал.

— Я хочу потолковать с тобой кое о чем. Садись!

— Слушаюсь.

— Ведь ты, кажется, в бытность студентом принимал участие в левом движении, да?

— Движение — это сказано слишком сильно. Ходили иногда вместе на экскурсии в горы, купались в море — вот и все.

Поручик Ивамото медленно отхлебнул чай из чашки. Это был худой человек лет около сорока, по-видимому из резервистов. За выпуклыми стеклами очков в черной оправе. глаза его казались неестественно большими. Похоже было, что до призыва в армию он служил чиновником какого-нибудь казенного ведомства.

— Таким людям, как ты, которые добрались до университета, получили высшее образование, жизнь в казарме кажется, наверно, довольно бессмысленной?

Неприятный вопрос, Попробуй только ответить утвердительно— сразу запишут в крамольники. Но ведь, по совести говоря, Тайскэ и в самом деле находил армейскую жизнь нелепой...

— Стараюсь служить усердно,— уклончиво ответил он.

— Гм... Учение тебе дается легко, соображаешь хорошо, значит ты должен быть образцовым солдатом, верно я говорю?

— Так точно,

— Ты ведь только начал служить... Скажи-ка, что, по-твоему, самое тяжелое в военной службе? Вот для тебя, например?

И этот вопрос показался Тайскэ таким же коварным. . Отвечать откровенно, безусловно, ни в коем случае нельзя.

— Я еще не успел осмотреться толком. Все время так занят, что голова кругом идет.

В ящике стола поручика Ивамото лежали документы, присланные из жандармского управления. В них ему предлагалось расследовать и представить отчет о настроениях солдата пехоты второго разряда Асидзава Тайскэ. Сейчас поручик пытался в непринужденной беседе выведать, что на уме у солдата. Уклончивые ответы Тайскэ все больше и больше раздражали поручика. «Кажется, этот социалист — хитрая бестия!» — подумал оп. Тайскэ была противна ложь, но он страшился огромного механизма, называемого «армией», и этой новой обстановки, в которой полностью отсутствовала свобода. Сама эта обстановка толкала его на ложь. Но его ложь сбивала с толку ротного командира. Ротный с раздражением сознавал, что его бьют его же оружием, И жертвой его раздражения неминуемо должен был стать солдат. Скажет ли он все начистоту, солжет ли — в любом случае результаты будут не в его пользу. У Тайскэ не было выхода, не было способа избежать наказания.

— Кури,— сказал поручик, указав рукой на лежавшую на столе пачку сигарет «Золотой коршун»,

-— Слушаюсь.

— Экзамены сдавать собираешься?

— Я в части недавно, еще не успел ни о чем подумать.

— Так, так... Ну, а экзамены на кандидата в командный состав сдавать будешь?

— Никак нет, думаю, что не буду.

— Почему же?

— Хочу выполнять свой долг как солдат.

— Отчего же? Ведь это глупо! Лучше поскорее стать офицером. Ведь для тебя не составит никакого труда сдать экзамены.

— Так точно, но я не уверен, достоин ли я офицерского звания.

Поручик Ивамото услышал в ответе Тайскэ своеобразный протест. Нежелание стать офицером—это безусловно дух протеста по отношению к старшему начальству. «Да, это, пожалуй, вполне закономерный образ

.мыслей для социалиста...» — подумал он.

— Ну, это ты зря,— сказал Ивамото небрежным тоном, облокотившись на стол и подпирая подбородок рукой,— В армии все сверху донизу разделено по разрядам и званиям. Все время оставаться солдатом тоже радости мало. И потом, старшие чины очень уж зазнаются. Взять того же командира отделения или командира взвода — все они по сравнению с тобой и неученые, и многого вовсе не понимают, а тебе приходится повиноваться каждому их приказу. Ведь тебе же, наверно, противно это?

— Это мой воинский долг...

— Долг долгом, а все-таки, наверно, противно?

— Я стараюсь привыкнуть.— От сильного напряжения Тайскэ прошиб холодный пот.

— Ну а что ты думаешь, например, о войне с Китаем? За четыре года убиты десятки тысяч наших собратьев, а во имя чего, спрашивается? Большинство солдат — бывшие рабочие или крестьяне, а разве эта война принесла какую-нибудь пользу рабочим?

— Я юрист и в таких вещах не разбираюсь.

— Владельцы военных заводов расширяют производство, обогащаются... Настоящий бум в военной промышленности! Честное слово, похоже па то, что эта война ведется ради наживы капиталистов. Ты не согласен?

— Социалисты говорят так.

— Ну а ты,— ты-то сам как думаешь?

— А не кажется, что эта война все-таки ведется ради интересов всей нации в целом...

— Да откуда ты взял? Сам посуди! Мы воюем, жертвуем жизнью. А что мы за это имеем? При самом большом везении — вернешься домой живым да нацепят тебе орден «Золотого коршуна»... А много ли, спрашивается, платят в год за этот самый «Золотой коршун»? Зато хозяева военных заводов получают каждый месяц десятки и сотни тысяч иен прибыли, владельцы акций сытно едят, сладко пьют, да и жизнь их находится в полной безопасности. Военные в самом дурацком положении! Разве не верно я говорю?

— Господин командир роты — социалист? — слегка улыбнулся Тайскэ.

— Да ведь и ты таков же... Ну ладно, оставим это. Если не хочешь, можешь не говорить. Книги у тебя какие-нибудь имеются? ,

— Книг у меня нет.

— Так, так... И лучше их не иметь,— доверительно кивнул Ивамото.

За окном, на плаце, прозвучал во мраке сигнал отбоя.

— Твой отец — издатель журнала?

— Так точно.

— Это какой же журнал?

— «Синхёрон».

— Так, так... Либеральный журнал, да?

— Почему же? Конечно, там печатаются разные статьи, на то и существуют журналы, но чтобы «Синхёрон»

специально занимался пропагандой либеральных идей — я бы этого не сказал.

— Да ты говори .откровенно, не бойся.

— Так точно, я ничего не скрываю.

— Каждый журнал имеет свое направление. А «Синхёрон» придерживается левых тенденций.

— Раньше, возможно, встречались подобного рода статьи, по теперь все равно цензура не пропустила бы;

— Значит, только потому не печатают, что цензура не позволяет?

— Это дело редакции журнала, мне о таких вещах неизвестно.

-— Да, по всему видно, что ты не желаешь говорить начистоту,— скривил губы командир роты.— Тебе следовало быть более откровенным, не бояться сказать то, что у тебя на уме. Ну, уже поздно, можешь идти.

Тайскэ встал, отдал честь и тихонько вышел из комнаты. Настроение у него было скверное. Ротный командир приказывал ему говорить откровенно, но Тайскэ понимал, что делать этого ни в коем случае нельзя. В казарме уже повсюду погасили огни, только в длинном коридоре горело несколько тусклых лампочек. Прошел дежурный унтер-офицер с полосатой повязкой на рукаве. Наблюдение за солдатами ведется даже во время сна... Командир роты сказал, что журнал отца — либеральный. Подумать только, эти военные понятия не имеют, что, собственно, означает это слово, а говорят об отце, словно о самом настоящем предателе родины. Уже одна эта мысль показалась Тайскэ чудовищной. Подойдя в темноте к своей койке, он разделся и тихонько скользнул под одеяло. Его охватило предчувствие, что в будущем его ждет нелегкая жизнь в казарме. Несмотря на сильную усталость, смутная тревога мешала уснуть.