«Привет!

В многотрудный и ответственный час, переживаемый родиной, я счастлив наблюдать Вашу плодотворную и неустанную деятельность. Что же до меня, недостойного, — увы! — в столь важную минуту я, к несчастью, по-прежнему непрерывно мучим недугом. С горечью и стыдом ропщу я на свои старые, разбитые кости. Утешаюсь лишь тем, что изредка езжу удить форелей — это единственная утеха, с помощью которой я пытаюсь развеять терзающие меня скорбь и печаль.

Обращаюсь к вам в связи с некоторыми фактами, о которых мне довелось случайно услышать. Сего сентября десятого дня в пехотный полк в Сидзуока призван некий Асидзава (имя, к несчастью, я упустил, и потому желательно произвести проверку по спискам; по-видимому, он солдат второго разряда). Есть основания подозревать, что этот Асидзава — социалист, а возможно, даже и коммунист. Во время обучения в Токийском университете он принимал участие в революционном движении, за что и был исключен, судим и приговорен условно. Тем не менее до призыва в армию служил в юридической конторе и, по-видимому, продолжал поддерживать связи с известным социалистом Тэцу Катаяма, а также и с другими личностями подобного сорта. Весьма возможно, что у него имеются друзья и среди коммунистов. В настоящее время, когда налицо признаки значительного падения боевого духа солдат и армия требует неусыпной заботы в области духовного воспитания, за подобными личностями необходимо установить особенно строгое наблюдение, с тем чтобы со всей решительностью пресекать распространение в армии вредных мыслей.

С этой целью я и решил обратиться к Вашему превосходительству с настоящим письмом.

Далее, считаю своим долгом сообщить Вам, что отец упомянутого Асидзава является издателем журнала «Синхёрон» и, как Вы сами уже изволили обратить внимание, из месяца в месяц помещает в своем журнале статьи либерального толка. Позволю себе заметить, что подобная деятельность тоже требует самого пристального внимания, поскольку она вводит в заблуждение общественное мнение, сеет смуту в сердцах и, следовательно, в конечном счете является тем, что принято называть «брешью, которую прогрызает в крепостной стене муравей»,— то есть направлена на ослабление нашей боевой мощи. Такие писания, как помещенная в сентябрьском номере этого журнала статья Сэцуо Киёхара «Вступление наших войск в Индо-Китай и переговоры с Америкой», злонамеренно извращают действия нашей армии и сеют сомнения относительно целей священной войны. Смиренно полагаю, что в чрезвычайное время, которое сейчас переживает наша страна, подобные писания заслуживают самого пристального внимания.

Настоящим письмом хочу обратить Ваши взоры на эти факты и горячо желаю энергичных и благотворных действий с Вашей стороны».

Письмо было послано в тот же день заказным отправлением начальнику жандармерии города Токио, который был земляком генерала и его старшим однополчанином, и генерал Хориути больше не вспоминал об этом событии. Но брошенный им камень попал в цель.

Начальник жандармерии приказал подчиненным произвести расследование в пехотном полку Сидзуока и доложить о солдате второго разряда по фамилии Асидзава. Кроме того, он отдал распоряжение ознакомиться со статьей Сэцуо Киёхара, опубликованной в журнале «Синхёрон».

А через неделю после этого, когда, в связи с потоплением американского парохода «Глория», уже совсем явственно обозначилось вступление Америки во вторую мировую войну, Сэцуо Киёхара вызвали в жандармское управление и допрашивали два дня подряд. В то же время в пехотный полк в Сидзуока были командированы два жандармских офицера. Командир полка вызвал командира роты и командира взвода, у которых служил Тайскэ, и приказал им собрать подробные сведения о солдате второго разряда Асидзава. И спустя всего лишь неделю после прибытия в полк в полковом списке против фамилии Асидзава появился жирный красный кружок, который должен был означать, что его личность подозрительна и поэтому требует особого наблюдения.

Так случилось, что безграничная, самозабвенная любовь одной женщины, неосторожной и опрометчивой, поставила под удар двух мужчин.

VI

Небольшой кусок отваренной в сое скумбрии и четыре ложки маринованной редьки, котелок овсяной каши. Унылая трапеза, когда ешь зажмурив глаза,—ешь, чтобы только не умереть с голода. Запах кожаной конской упряжи, запах кухни, запах мужского пота. Торопливая, рассчитанная по секундам еда.

После завтрака сразу же звучит команда: «Становись!» Построение во дворе казармы в полном обмундировании, с винтовками. Рота отправляется в тренировочный марш. Приказ: до прибытия к пункту назначения воду не пить.

Из ворот казармы солдаты выходят быстрым походным шагом. Горячее солнце обжигает лица. Сначала шли вдоль рва, окружающего старинный замок. Город остался позади, они уже перешли мост через реку Абэгава. Речная прохлада приятной свежестью овевает вспотевшие лица и шеи. Далеко вперед убегают ряды сосен, растущих вдоль старинного тракта Токайдо, на земле, под деревьями, алеют цветы. Где пункт назначения— солдатам неизвестно. Дорога постепенно поднимается в гору. Солдаты вступили в район гор —направо виднеется пик Догэцу. Сквозь бамбуковые заросли мелькает крыша храма, того самого, где, по преданию, хранится заколдованный «котел счастья». Обгоняя солдат, ползет по дороге, тяжело пыхтя мотором, автобус. Вот и перевал Удзу. Дорога в этом месте проходит через тоннель — это самая высокая точка подъема, отсюда начинается спуск. Снова звучит команда: «Бегом!» Передние ряды ускоряют шаг, задние шеренги смешались.

У окраины городка Окабэ — двадцатиминутный привал; затем сразу же двинулись обратно, назад по той же дороге. Тайскэ Асидзава не смотрел по сторонам, ни о чем не думал — он только считал на бегу шаги. Раз-два, три-четыре, пять-шесть, семь-восемь... Думать нельзя. Думать — это смерть. Солдат не должен думать. Солдат— всего лишь автомат для войны. Любой приказ, самый жестокий, самый бессмысленный,— это приказ императора. Так сказал командир роты. Осуждать приказ, критиковать его, значит заранее обречь себя на верную гибель. Раз-два, три-четыре, пять-шесть... Перестань думать, мозг, стань бесчувственным,-тело! Забудь желания, откажись от стремлений... Вот виднеется море. Нельзя думать о море. Цветут цветы. Нельзя думать о цветах. Надо стать вьючным ослом, превратиться в скотину... Раз-два, три-четыре, пять-шесть... Когда Тайскэ показалось, что удалось наконец полностью выключить сознание, неожиданно всплыл в памяти образ жены. Иоко! Как она любила его! Чистая, прямая, порывистая до того, что подчас голова кружилась. Ему вспомнилось, как в день его вступления в полк, когда они распрощались у ворот казармы, она убежала. Убежала не оглядываясь, боялась оглянуться. Наверное, едва удерживалась от слез! Иоко будет ждать его, ждать долго, много лет, в. этом он может не сомневаться... «Вот сейчас я бегу — это я делаю для тебя,— думал Тайскэ.— Я терпеливо перенесу все трудности,— это я сделаю тоже для тебя. Я хочу выжить, чтобы вернуться к тебе,— ради этого я все вытерплю. Я на фронт пойду. И воевать буду. С думой о тебе я способен перенести любые страдания. Любовь к тебе, наша любовь — вот единственное, что поддерживает меня. Для того чтобы все это вытерпеть, мне довольно твоей любви. С верой в твою любовь я готов даже па смерть. Не надо ни о чем думать, только о тебе, о тебе одной. Раз-два, три-четыре, пять-шесть...»

Когда рота снова проходила перевал, солнце уже закатилось, а когда подошли к мосту через реку Абэгава, совсем стемнело. В оба конца солдаты прошли около тридцати километров. В городе зажглись огни, в глубине лавок, мимо которых они проходили, в жилых комнатах вокруг столов сидели за ужином семьи; солдаты видели безмятежные, спокойные лица. Далекий, запретный мир..,

В казарму вернулись измученные страшной усталостью. После чистки оружия и обуви солдаты торопливо покончили с запоздалым ужином и в полном изнеможении разбрелись по койкам. Неожиданно в помещение вошел вестовой ротного командира.