Спустя неделю всем арестованным по так называемому «иокогамскому делу» вручили обвинительное заключение. А еще через день, когда жена принесла Кумао Окабэ передачу, ей впервые за долгое время разрешили свидание с ним. До сих пор свидания были запрещены.

— Я принесла тебе летний пиджак, потому что все говорят, что послезавтра, после суда, вас сразу отпустят...— волнуясь, сказала Кинуко, дрожа от радости,

К Мацуда тоже пришла жена. Она запаслась даже железнодорожными билетами, чтобы, как только мужа освободят, немедленно уехать с ним в провинцию, куда уже эвакуировалась их семья, и поправить там его расшатанное в тюрьме здоровье. Таким образом, еще до суда стало известно, что все обвиняемые будут освобождены.

Наконец наступил день суда. Это был самый удивительный процесс за все время существования судопроизводства в Японии. Обвинительное заключение по делу Окабэ, которое зачитал судья, совершенно расходилось с протоколом предварительного следствия.

— Этот документ не имеет ничего общего с тем, который я подписывал,—поднявшись с места, заявил Кумао Окабэ.— Председатель суда оперирует подложными документами!

Судья засмеялся трусливым, угодливым смехом и ничего не ответил. Поднялся прокурор и начал произносить обвинительную речь. Она звучала чрезвычайно любопытно.

— ...Обвиняемый Кумао Окабэ,— сказал прокурор,— по всей видимости, не признает себя виновным в коммунистической деятельности, но, с точки зрения органов прокуратуры, он совершил все-таки ряд поступков, которые заслуживают наказания. Однако, поскольку обвиняемый, будучи редактором журнала «Синхёрон», занимает видное положение в обществе, пользуется известностью в журналистских кругах и вообще может считаться человеком довольно заслуженным, следует признать, что он внес немалый вклад в японскую публицистику... Принимая во внимание все эти обстоятельства, можно прийти к выводу, что проступки и заслуги обвиняемого, так сказать, взаимно перекрывают друг друга... Тем не менее вина все же остается виной... На основании параграфа первого закона об охране общественного спокойствия требую в качестве меры наказания трех лет каторжных работ.

Следующим выступил адвокат, которого нанял Юхэй Асидзава для защиты по делу Окабэ. Однако все, что намеревался сказать защитник, уже было сказано прокурором в обвинительной речи. Защитник без всякого воодушевления что-то невнятно бормотал в течение десяти минут, не больше, и закончил требованием полного оправдания.

Под конец председатель суда спросил у прокурора, нет ли у обвинения какого-либо дополнительного мнения. Прокурор, не вставая с места, ответил:

— Окончательное решение предоставляю на усмотрение председателя... Действуйте, господин судья!..

Тогда председатель, повернувшись к обвиняемому, сказал таким тоном, точно спрашивал у него совета:

— Что, если нам прийти к такому решению: два года каторжных работ с отсрочкой исполнения приговора на три года,— иначе говоря, условно?.. Если вы не удовлетворены, вам предоставляется право апеллировать к вышестоящим инстанциям.

В случае подачи апелляции нужно было пробыть в тюрьме еще по крайней мере несколько дней, поэтому Кумао Окабэ согласился с приговором и был тут же освобожден из-под стражи. ,

Суд над Ясухико Мацуда проходил в таком же духе. Это был удивительный судебный процесс, где все было известно заранее. Судьи и прокурор выглядели такими растерянными и жалкими, что у самих обвиняемых не хватило духу сердиться на них.

Международный обозреватель Кироку Хосокава, из-за которого и загорелся весь сыр-бор — пресловутое «иокогамское дело»,— тоже предстал перед судом вскоре после окончания войны. Однако, в отличие от других журналистов, этот старик занял непримиримую позицию по отношению к суду. Он не хотел удовлетвориться лишь тем, чтобы выйти наконец на свободу, а пытался теоретически объяснить весь этот процесс и посрамить судебные власти. Поэтому судьи не имели возможности разыграть с Хосокава такой же фарс, как с другими; им пришлось сделать попытку повести процесс так, чтобы все обвинения действительно выглядели обоснованно и концы сходились с концами. Но закон об охране общественного спокойствия, каравший политические преступления, уже отошел в область предания. Судье пришлось из кожи вон лезть, чтобы найти законные основания для немедленного освобождения Хосокава.

В конце концов «главный зачинатель движения за восстановление компартии» Кироку Хосокава был освобожден за отсутствием . каких-либо прямых улик. Суд над ним окончился без всякого приговора. Дело было просто прекращено.

Так завершилось наконец «иокогамское дело», длившееся в течение трех лет.

Что вообще представляли собой эти так называемые законы, лежавшие в основе японского государства? «Плохих законов не бывает. Закон — благо. Нарушение закона — зло»,— так постоянно внушали народу Японии. Однако эти столь «совершенные» законы за одно утро внезапно утратили всякую силу и перестали быть благодатью, а судьи — чиновники императора, па которых было возложено осуществление этих законов,- лишившись опоры, совершенно растерялись... Таковы были эти удивительные таинственные законы, к подчинению которым на протяжении десятилетий вынуждали народ Японии, согласно которым его карали, арестовывали, казнили!.. Несчастный народ! Лишенный права малейшего возражения, придавленный налогами и поборами, он вынужден был ценою жизни защищать то, что признавалось благом согласно этим законам, вынужден был по одной лишь «красной бумажке» беспрекословно идти в армию, нести всевозможные тяготы, повиноваться приказам офицеров и старших начальников, и в довершение всего погибать, как об этом поется в песне:

Глянь на море — В море трупы, За волной и под волной. Выйди в горы — В горах трупы

Поросли густой травой...

Такова была судьба верноподданных Японской империи, свято чтивших законы.

Да, в Японии народ был рабом государства, рабом императора и «вечной династии». «Император—символ государства». Быть покорным рабом этого государства и означало быть верноподданным японцем. «Защищать вечную нерушимую династию» — таков был высший, непререкаемый приказ правительства народу.

Следовательно, и законы Японии были направлены на то, чтобы сделать японцев рабами государства. Народ верил, что такой строй и такие законы — высшее благо. Но вместе с капитуляцией рухнул авторитет династии, и «благостные» законы перестали быть благом. На деле оказалось, что закон считал благом лишь то, что было выгодно государству.

В Японии нужно было создать новое государство и новые законы. Нужно было воспользоваться благоприятным моментом, чтобы поднять народную революцию. Вот почему среди японской интеллигенции все больше распространялись надежды на так называемую «бескровную революцию».

Японский «древний порядок» внезапно рухнул. Нужно было с величайшей поспешностью думать о «новом порядке», который пришел бы на смену старому. В обстановке растерянности и разброда, охватившего всю страну, был сформирован кабинет Хигасикуни — такой же беспорядочный и сумбурный, как и вся жизнь в те дни.

После того как пала власть военщины, развалилась полиция, на которой лежала обязанность поддерживать порядок в обществе. Когда провозгласили уважение к правам личности и к свободе, когда ликвидировали тайную полицию—полицейские органы, как зверь, у которого вырвали зубы и когти, уже никого не пугали. Ночные грабежи стали обыденным явлением, вооруженные бандитские шайки каждую ночь убивали мирных граждан. Нередко бандитами становились молодые люди, совершенно развращенные на военной службе. В течение полугода, пока заново создавалась японская полиция, только полицейская служба оккупационных войск кое-как поддерживала видимость относительного порядка в обществе.

В конце августа оккупационные войска вступили во все крупные города Японии, и в первую очередь в Токио. Тридцатого августа на аэродром Ацуга прибыл генерал Мак-Артур и обосновался в Иокогаме, в бывшем Главном штабе. Второго сентября был подписан акт о безоговорочной капитуляции, а двадцать седьмого сентября японский император, потомок вечной династии, в терновом венце стоял у ворот резиденции победителя и униженно просил аудиенции.