– Она взрослый человек, – поморщилась Кристина. – Я ей в няньки не нанималась.
– Так бы ей и сказала, – предложила Лиля.
– Я так ей и сказала. А она не поверила. Повисла на мне тюком и ныла всю дорогу до дома, пока я торжественно не поклялась молчать. А если проговорюсь, то придет Брукса и сожрет меня.
Нина усмехнулась и вопросительно подняла брови:
– Брукса? Серьезно?
– Викуся ее больше всех боится, – пояснила Кристина. – Неделю назад троюродная сестра бабули к нам приезжала, но, на свою беду, пришла она, когда, кроме Викуси, никого дома не было. Так наша дуреха решила, что та – Брукса, которая пытается проникнуть в дом, и захлопнула перед ее носом дверь. «Я отказываюсь, говорит, приглашать вас в наш дом. Подите вон, вам здесь не рады!»
Соня, Лиля и Нина уже смеялись в голос.
– И чем все закончилось? – поторопила Кристину Соня.
– Так и не пустила старушку на порог. Той пришлось почти три часа ждать, когда придет кто-нибудь из более вменяемых членов семьи. Пришел папа, Викуська получила взбучку, а старушка была приглашена в дом и отпоена горячим чаем, день тогда выдался очень прохладным.
– Хорошо, что не жарким, а то пришлось бы вам старушку от теплового удара откачивать, – Лиля обернулась на барную стойку и в немом вопросе развела руки. Где наша рыба? Хозяин «Пиратского фрегата» махнул рукой, и Лиля, довольная, вернулась к разговору.
– Ладно, фиг с ней, – дернула плечом Кристина.
– С Бруксой или с Викусей? – смеясь, уточнила Соня.
– С обеими. Смысл моего рассказа совсем не в них.
– Нет? – Нина потянулась к подошедшему официанту, принимая из его рук тарелку с запеченной рыбой.
– Нет, – Кристина проделала то же самое и подождала, пока подруги примутся за ужин. – В тот день дневник из дупла я так и не забрала: то балет, то книги нужно было вернуть в библиотеку, то абрикосы для варенья купить. В общем, закрутилась и забыла. Вспомнила лишь под вечер, но идти за ним не стала, решила сбегать к липе назавтра с утра.
– Сбегала? – с набитым ртом поинтересовалась Лиля.
– Сбегала и забрала, но смотрите, что в нем было… – она указала пальцем на нижнюю половину страницы.
– Это не ты писала, – догадалась Соня, промокая салфеткой маслянистые губы.
Нина и Лиля подались вперед, разглядывая мелкий убористый почерк. Кристина захлопнула дневник и широко улыбнулась.
– Вот именно!
– Почему тебя так радует, что кто-то писал в твоем дневнике? – не поняла Нина. – Ведь он, скорее всего, еще и все твои записи прочел, а ты очень ревностно к ним относишься.
– Скорее глаза нам выцарапаешь, чем дашь почитать, – подтвердила Лиля. – Что он написал хоть?
– Вступил со мной в диалог, – на лице Кристины сияла счастливая улыбка. – Поддержал, посочувствовал, проявил участие. Даже дал совет, весьма неплохой, на мой взгляд.
– Ну, раз это тебя не обидело… – Нина тщательно вытирала пальцы уже пятой салфеткой.
– Более того, я оставила в дупле дневник еще раз. Сначала, разумеется, написав ответ.
– И? – Соня перебирала вилкой дольки картошки со специями.
– И он ответил, – Кристина счастливо пискнула, демонстрируя продолжение переписки, где ее крупный почерк сменялся мелким и аккуратным.
– Ты не спросила, как его зовут?
– Спросила. Он сказал, что это тайна. Пожелал остаться анонимом.
– Тебя это не смущает? – удивилась Соня.
– Нисколько.
– Но ведь… он знает, кто ты, а ты не знаешь, кто он. – Согласилась с подругой Нина. – Это нечестно.
– Но так же интереснее! – заступилась за незнакомца Кристина. – Теперь у меня есть друг по переписке. Это так интригует.
Соня, Лиля и Нина молча переглянулись. Ох уж наша романтичная Крис.
– Таинственный друг в таинственном дворике, – подытожила Нина. – Не слишком ли много тайн на квадратный метр?
– Таков уж наш город, – пожала плечами довольная Кристина.
– И не поспоришь, – задумчиво проговорила Нина и поглядела на сумку, из которой виднелась изрядно поредевшая за день стопка объявлений.
Полтора часа спустя Нина вышла из того же автобуса, что подвозил ее утром в город. По окрестному лесу уже начали расползаться сумерки, вдоль обочины собирался туман. Она оглядела оклеенную листовками остановку – какая-то специальная ночная бригада их, что ли, к утру обрывает? – и неторопливо двинулась в сторону ворот. Пройдя половину пути, Нина услышала нетерпеливое поскуливание и улыбнулась:
– Ты уже на посту, разбойник? Ждешь меня?
Альф переступал с лапы на лапу, будто пританцовывал, и улыбался во всю свою собачью морду.
– Привет, привет, моя прелесть, как твои дела? Как прошел твой день? – Нина открыла калитку и обняла питомца. – Тоська с Йоськой не обижали? А ты их?
Хвост Альфа вилял со скоростью пропеллера. Пес преданно заглядывал хозяйке в глаза и кряхтел, словно на самом деле пытался что-то рассказать.
– Ладно, пошли домой, мой хороший, угощу тебя чем-нибудь вкусненьким, – она похлопала себя по бедру, призывая следовать за собой, и двинулась по растрескавшейся асфальтовой дороге в сторону дома.
Дом этот был большим старинным особняком и принадлежал предкам Нины уже не одну сотню лет. В конце восемнадцатого века эти земли приглянулись прапрапрапрапрадеду Нины, крупнейшему заводчику лошадей. Отдаленность от города, полнейшее уединение, естественная тень от лесного массива, водоем на территории – идеальное место для конюшен. Именно их построили в первую очередь, когда земля перешла в собственность Дмитрия Измайлова, того самого прапра… Под конюшни, открытые и закрытые манежи, водилки[1], сеновалы, сараи и прочие хозяйственные постройки вырубили не один гектар леса у ручья. Сам особняк строился в отдалении, так как супруга самого крупного конезаводчика в округе, по иронии судьбы, боялась лошадей как огня.
Несмотря на то что позднее не одно поколение Измайловых продолжало разводить лошадей, дело, созданное патриархом семейства, прекратило свое существование спустя сто лет, на прадеде Нины – Петре Измайлове. Если верить семейным сказаниям, в тот год на лошадей напала неизвестная болезнь, ставшая причиной их массового падежа. За лето сгинуло огромное поголовье. Горожане пророчили Измайлову бесславную кончину – сопьется от отчаяния, да и полезет в петлю, – но Петр Андреевич удивил всех. Произошедшая трагедия не только не сломила его, а сделала более крепким и гибким, заставила отказаться от привычного в пользу нового. Он приобрел большую территорию плодородных земель среди Туманных холмов, где высадил виноград и наладил за несколько лет винодельческое производство, позволившее ему остаться одним из самых богатых людей в городе. Но после смерти Петра Измайлова род его, ранее успешный и обласканный удачей, начал сдавать.
Принято считать, что фортуна отвернулась от Измайловых в тот самый день, когда сын Петра, Олег, женился на чужеземке – бразильянке, которую привез в родные края, чтобы сделать хозяйкой Измайловского особняка. Бразильянка та, поговаривали, оказалась не из простых и в сундуках с приданым привезла проклятую куклу вуду. Зачем она это сделала – бог ее знает. Поговаривали, будто жрец вуду, с которым якшалась прекрасная Антониа, по приезде ставшая Антониной, перепутал заклинания и кукла, которая должна была защищать молодую семью, принялась строить ей козни. Другие считали, что колдун перепутал заклинания намеренно, чтобы отомстить возлюбленной за разбитое сердце. Третьи – что куклу эту подбросили и юная невеста понятия не имела, что привезла с собой через моря-океаны паразита. Так или иначе, а саму куклу в особняке никто не видел. Точнее, видели многие, но доверия их россказням нет никакого, потому что описывал ее каждый по-своему. Одни видели тряпичного, истыканного иголками уродца, другие – фарфоровую красавицу в шелках, третьи – деревянного истукана, подозрительно похожего на матрешку. Самые находчивые пришли к выводу, что коварное порождение магии вуду научилось мимикрировать под своих безобидных сородичей, чтобы защититься. Ведь какой человек в здравом уме оставит дома набитое травами тряпичное нечто, из восковой головы которого торчат иглы? Такое чудо любой без промедления отправит в огонь. А привычные глазу пупсы и матрешки – совсем другое дело. Поэтому-то и обитала забугорная проклятая игрушка в Измайловском особняке и по сей день – шибко хорошо играла в прятки. А проворачивать подобное в доме, где веками преимущественно рождались девочки, – дело нехитрое. Одной игрушкой больше, одной меньше – разве кто считает?
