– Мне нечем дышать, – пожаловалась она, рассматривая что-то у себя на коленях. Я же пыталась разглядеть ее лицо, скрытое ниспадающими прядями грязных волос.
– Слишком влажно, – отозвалась я. – И слишком жарко.
– Нечем дышать, – повторила сестра и повернулась ко мне.
Ее лицо было таким, каким я его помнила, – родное, только сильно уставшее. Серые глаза глядели внимательно, тени вокруг напоминали следы размазанной туши, губы иссохли и потрескались, а кожа на скулах натянулась. Так бывало каждый раз, когда у сестры начиналась череда бессонных ночей из-за сессий.
– Не могу дышать, – повторила Эля настойчивее, пытаясь донести до меня, глупой, важную мысль. – Мне неудобно, все тело болит, – пробубнила она, едва размыкая губы, словно что-то во рту мешало выговаривать слова. – Не могу уснуть. Она не дает. Кричит. Все время кричит.
– Кто кричит, Эля? – я медленно приподнялась на локтях.
– Она, – отозвалась Эля и вновь уставилась на нечто невидимое в углу.
– Я не понимаю, – проговорила я, на что сестра вновь нервно дернула головой.
– Все болит, – будничным тоном добавила она, словно не жалуясь, а делясь. – Себя не слышу, слышу только ее. Слишком громко она кричит. А я хочу тишины. И спать. И дышать.
– Эля, ты где? – перебила я. – Как мне тебя найти?
Голова сестры с хрустом повернулась в мою сторону, и она с жалостью поглядела на меня.
– Никак.
– Где ты? – не отставала от нее я. – Говори, Эля, отвечай! – Меня охватила знакомая ярость – чувство, которое попеременно сменялось грустью и опустошенностью вот уже почти год.
– Не ищи меня, Нин, – ответила Эля, словно пережевывая слова. – Не смей искать меня. Иначе она найдет тебя. Раньше найдет.
– Да кто? Кто найдет меня?
– Не ищи меня, – вновь промямлила сестра.
– Что у тебя во рту? – не выдержала я.
Эля задумчиво свела брови, будто лишь теперь осознала, что нечто мешало ей говорить. Она разомкнула потрескавшиеся губы, засунула в рот пальцы и через мгновение вытянула цепочку, на которой болтался массивный кулон – хорошо мне знакомый, я бы ни за что на свете не спутала его ни с каким другим.
Внимательно посмотрев на кулон, сестра суетливо смяла цепочку и вновь запихнула себе в рот.
– Эля, – проговорила я. – Почему ты ушла?
– Она пришла за мной.
– Кто, Эля? Кто за тобой пришел?
– Она.
– Кто «она»? О ком ты говоришь? – вновь поддавшись раздражению, я потянулась к плечу сестры. – Отвечай же!
– Она пришла, а мне пришлось уйти, – проговорила сестра. – Она пришла, а мне пришлось уйти. Она пришла, а мне пришлось уйти.
Эля взяла в руки лежащий на коленях предмет, оказавшийся фоторамкой, и положила рядом со мной на кровать.
– Она пришла, а мне пришлось уйти.
Она медленно и неуклюже, словно ребенок, только-только научившийся ходить, поднялась с кровати и обошла ее на полусогнутых неустойчивых ногах. Подошла к шкафу, распахнула дверцу и, помолчав, проговорила:
– Не ищи меня, Нин. Я не первая, но могу стать последней. Просто забудь обо мне. – Пошатываясь, она вошла в шкаф и неторопливо села в углу. Не глядя на меня, дотянулась рукой до дверцы и неслышно затворила.
Всю ночь до самого утра я слушала, как хрустели ее позвонки. Я плакала, потому что знала, что сестре плохо. Ей нечем дышать, ей неудобно, и она не может уснуть.
* * *
Цепляясь подолом за ветки, похожие на костлявые руки мертвецов, Нина бежала по заросшей тропинке, где не ступала нога человека. Разбухший после дождя мох с чревоугодным чавканьем втягивал ступни и вынуждал бежать непростительно медленно, превращая девушку в легкую добычу для преследователя.
Умытая холодным ливнем, полная луна переливалась и сияла. Ее зловещий свет лился сквозь ветви орешника, окрашивая призрачные силуэты голого леса в мрачные тона. Нина обернулась, страшась увидеть протянутые к шее руки, готовые загнать острые ногти под кожу. Но за спиной не было ни души. Лес окутала чернильная мгла. Утопающие в густом тумане деревья причудливо изгибались, напитавшая воды земля хлюпала и пульсировала в такт шагов. Девушка с облегчением выдохнула и, подобрав юбки, словно сбежавшая с бала Золушка, принялась окликать своего питомца:
Темные кудри, миндальные глазки,
Нежная кожа чиста, словно лед.
Девочка, будто пришла к нам из сказки,
В городе без названия живет.
… привычно зазвучало в голове.
Был у нее непослушный зайчонок,
В прятки с хозяйкой играть обожал.
Она называла любимца Бесенок —
Уж очень он часто в лес убегал.
Из-под брусничного куста показался кролик и, не теряя времени даром, бросился наутек. Белоснежная шерстка отражала лунный свет, резко контрастируя с черной землей, и Нина с легкостью различала хаотично мечущуюся фигурку даже в ночной мгле.
Лишь только стемнело, зажглись в доме свечи,
Зайчонок решил, что пора поиграть.
И в этот темный и пасмурный вечер
Опять от хозяйки сумел убежать.
Над головой ухнул филин и взмахнул могучими крыльями, чтобы тяжело оторваться от ветки. Он умело спикировал к са́мой земле и почти коснулся Нины мягким крылом, прежде чем улететь в глубь леса. Девушка оказалась не единственной, чье внимание привлек беззащитный зверек.
И хоть она маме не раз обещала:
«Без взрослых в лесу я не стану гулять»,
Но клятву малышка свою не сдержала,
Теперь наказания не избежать.
Нина обернулась, слишком поздно почуяв пристальный взгляд пустых глазниц. Расстояние между Ниной и ей сокращалось. Она настигала. Непринужденно и легко. Шутливо вальсировала от дерева к дереву, словно легкомысленная девица от кавалера к кавалеру, и напевала веселый мотивчик.
Нина попыталась закричать, но крик застрял в горле, вызвав сильнейший спазм в груди. Пританцовывая под собственное пение, она кокетливо прильнула к дереву. Следила за малодушным бегством – давала Нине фору, играла с ней, ведь что может быть хуже для хищника, чем слабая, безвольная жертва? А она была хищником. Кровожадным и жестоким. Мурлыкала бескровными губами песенку, пока Нина беспомощно семенила на месте, скользя по грязной жиже. Ее песня становилась все громче и неразборчивей, превращаясь в отвратительные горловые звуки.
Девушка в очередной раз обернулась и с мольбой устремила взгляд туда, где у обычного человека находились глаза. Она замерла и с интересом склонила голову набок. Разомкнула черные губы и выпустила из груди мерзкий звук, от которого Нина зажала уши и… распахнула глаза.
Комнату заливал солнечный свет, окрашивая мебель теплыми красками. Нина огляделась по сторонам, убедилась, что ночная преследовательница мирно покоится на соседней подушке, и, рывком сев на постели, выключила будильник.
– Проспала, – она на ходу скинула пижаму и бегом кинулась в ванную. Схватила расческу и принялась распутывать за ночь сбившиеся в комок волосы. Благо распутывать пришлось недолго – последние три года она носила короткую мальчишескую стрижку с длинной челкой. – На целый час опоздала, клуша! – ругала она между тем свое отражение в зеркале. – Ох и влетит же тебе от Георгия Денисовича, – но тут же пожала плечами – не впервой.
Быстро покончив с утренними водными процедурами, Нина вернулась в спальню и распахнула дверцы шкафа, откуда не глядя выудила джинсы с футболкой. Бодро напевая под нос мотивчик популярной песни, бросила мимолетный взгляд на стопку распечатанных накануне объявлений, и сердце привычно пропустило удар. Хорошо знакомые слова припева запутались на языке, и Нина поджала губы. Даже почти год спустя она продолжала ловить себя на мысли, что испытывает стыд за мимолетные улыбки и веселье. Стряхнув с себя морок, она принялась петь демонстративно громко в попытке задушить это пожирающее чувство вины.
