Пристанища не было. Надежды не было. Если им удастся продержаться до наступления темноты, то Таррант, возможно, окажется в состоянии помочь им, если же нет… Дэмьен не осмеливался даже подумать об этом. Не сейчас. Подобный страх запросто высосал бы и без того скудные силы.

Но тут они вышли на пологую горку, и Хессет резко зашипела.

– Погляди-ка, – прошептала она. – Погляди-ка!

Какое-то время перед этим они вынуждены были идти на запад, и сейчас именно в западном направлении она и указывала. Солнце, уже начавшее садиться, находилось сейчас прямо перед ними, так что смотреть было крайне затруднительно. Дэмьен отчаянно заморгал, словно надеясь влагой слез промыть глаза и обрести обычную зоркость. Все та же черная земля: волнами, кругами, воронками… Что же она такое увидела? В той стороне возвышался какой-то холм, чуть выше других, но и в этом не было ничего удивительного; потоки лавы, растекаясь по всей округе, образовали множество подобных холмов или базальтовых дюн, и на каждой из них имелось как минимум одно скопление белых деревьев. Но ракханка определенно указывала именно на этот холм. Дэмьен тщательно всмотрелся, пытаясь понять, в чем тут дело. В конце концов, взволнованно зашипев, Хессет схватила его за запястье и направила в нужную сторону. Чуть развернувшись, он почувствовал, как тяжесть тела Йенсени отозвалась в позвоночнике новой болью. Внезапная вспышка энергии в Хессет изрядно удивила его.

И вот они дошли и поднялись на обветренный холм, только это был не базальтовый утес, как все остальные в здешних местах, нет, этот был не гладок, а шероховат, не черен, а сер, – и, даже не прибегая к Познанию, Дэмьен понял, что это гранит, благословенный гранит – гранитный островок посреди черного моря окаменевшей лавы, который тысячелетия назад обтекли, раздвоившись, потоки магмы, оставив его высоким, сухим и… безопасным. Слава Богу, безопасным! Сквозь гранитную поверхность не пробивались ростки, деревьев здесь вообще не было, в отличие от соседних дюн. Верхняя площадка представляла собой почти правильный квадрат со стороной в несколько сотен ярдов, и на всех этих сотнях и тысячах квадратных ярдов ровным счетом ничего не росло. И не было костей. И не было жизни.

Благословенное убежище.

Со сдержанным стоном Дэмьен опустился на колени и, со всей осторожностью сняв девочку с плеча, положил ее наземь. Избавившись от этой тяжести, он испытал новый приступ боли во всем теле – но вслед за этим пришло облегчение. Его затрясло – не совсем от страха и не совсем от радости, а от странной всепобеждающей смеси этих двух чувств. И он погрузился в эти смешанные ощущения, предался им во власть. Впервые за долгие, в высшей степени мучительные часы он испытал блаженство расслабленности. И на него нахлынули эмоции, с которыми он боролся с самого утра, его одолела слабость, которую он до сих пор с такой безжалостностью подавлял.

«Мы выдюжили», – подумал он. Его сердце глухо билось, тело заливал пот. А в горле давным-давно пересохло; трясущимися пальцами он свинтил колпачок с фляжки и поднес ее ко рту, стараясь не разбрызгать ни капли. Да и выпил-то всего глоток, сладостный и прохладный. Посреди черной пустыни больше выпить никак нельзя.

Он окинул взглядом гранитный островок, скорчившееся на земле тело Хессет, неподвижное тело девочки.

– Мы выдюжили, – повторил он вслух. Обращаясь к ним. И вместе с тем ни к кому.

Выдюжили… Но ради чего?

– Она еще жива, – сказал Охотник.

Дэмьен прижал руку ко лбу, словно в попытке смягчить отчаянно пульсирующую боль.

– А вы можете спасти ее? – спросил он. – Можете хоть что-нибудь сделать?

Он слышал усталость, прозвучавшую в собственном голосе, и понимал, что нынешнюю слабость скрыть не удастся.

Настала ночь. Таррант явился поздно. И Дэмьен с Хессет пришлось вступить в изнурительную схватку с порождениями Фэа, слетевшимися сюда в поисках добычи чуть ли не со всей пустыни. Это были бесхитростные создания, примитивные по строению, неискушенные в демонических пакостях, – но бесхитростность не означает безобидность, и к появлению Тарранта гранитный островок был усеян трупами клыкастых и когтистых тварей, порожденных здешней Фэа. «Поквитались за погибших людей», – мрачно подумал Дэмьен. Может, даже с лихвой. Эти твари были порождены страхом заблудившихся в пустыне, и черпали силы в их мучительней агонии. Люди умирали здесь медленно, пожираемые деревьями, так что одному-единственному страдальцу, должно быть, хватало времени на то, чтобы породить целый легион бесов.

Охотник, развернувшись на каблуках, всмотрелся в девочку. Раздетая до пояса, она лежала ничком на голом граните, такая же тихая и неподвижная, как деревья. На плечах и ниже по всей спине вздулись багровые волдыри, кое-где из них торчали наружу обрубленные корешки.

– Она еще жива, – повторил Охотник. – Эта мерзость, – тут же уточнил он. – И, вне всякого сомнения, разрастается.

– И как далеко это зашло? – вмешалась Хессет.

Таррант помедлил. Серые глаза сузились, наводя Видение на девочку.

– Ростки проникли в легкие и по меньшей мере один из них – в сердце. Остальные жизненно важные органы вроде бы не повреждены…

– Вы в состоянии убить эту напасть? – резко выпалил Дэмьен.

Бледные глаза презрительно сощурились.

– Я в состоянии убить что угодно. Но вот что касается выведения этой мерзости из тела… Останутся раны, которых мне не исцелить.

– Вроде раны в сердце.

– Именно так.

Дэмьен закрыл глаза, собираясь с мыслями. Голова отчаянно болела.

– Тогда мы сделаем это вдвоем, – в конце концов заявил он.

Священник не мог представить себе, как в своем нынешнем состоянии осуществит Творение, к тому же одна мысль о Творении, согласованном с соответствующим Действием Тарранта, была бы чудовищна при любых обстоятельствах… Но какой у него оставался выбор? Девочке не выздороветь, пока ее жизненно важными органами будут питаться смертоносные корешки.

Странное выражение промелькнуло в глазах Владетеля.

– Не думаю, чтобы это было хорошей мыслью, – мягко сказал он.

– Действительно, – согласился Дэмьен. – И удовольствия особенного не получится, это уж точно. Но я не вижу альтернативы. А вы?

Он требовал от Тарранта четкой констатации факта: лишь убив девочку здесь и сейчас, они избавятся от необходимости провести ужасную процедуру.

Но Таррант, как это ни удивительно, не клюнул на эту наживку. Лишь его губы едва заметно поджались. Да на щеке задергалась мышца. Однако он промолчал.

– Ну, так как же?

– Не думаю, чтобы это было хорошей мыслью, – повторил он.

Дэмьен пришел в ярость:

– Послушайте! Я не хочу убивать ее. И я не брошу ее здесь. А еще целый день пронести ее на руках мне просто не удастся. И это означает, что ее необходимо Исцелить, не так ли? И если вы не можете справиться с этим в одиночку, и я тоже не могу, тогда нам придется заняться этим вдвоем. Вы против?

Охотник отвернулся. И ничего не сказал.

– Речь ведь идет об Исцелении, не так ли? Или вы боитесь…

– Я убью корешки, – мрачно объявил Таррант. – И не более того. Само Исцеление останется за вами.

– Тогда в чем проблема? Между нами уже существует канал. Или вам страшно воспользоваться им? Страшно, что я смогу увидеть в вашей душе нечто настолько чудовищное…

Дэмьен запнулся. Он увидел, как напрягся Охотник, и внезапно – с той внезапностью, с какой бьет молния, – понял. А поняв, онемел.

«Ты действительно боишься, – подумал он. – Боишься, что я увижу в тебе что-нибудь, чего мне видеть нельзя. Что-нибудь, что тебе хочется оставить для меня тайной».

Но эта мысль казалась просто невероятной. Они и раньше вступали в тесный контакт: впервые, когда устанавливали канал, а потом в землях ракхов еще раз, – и тогда душа Тарранта взяла верх над душой самого Дэмьена. А потом Таррант подпитывался им более пяти месяцев кряду на борту «Золотой славы», что было самым интимным из всех возможных и мыслимых контактов. Тогда чего же он боится сейчас? Какой новый элемент появился в его темной и затронутой разложением душе, который он не хочет показать Дэмьену?