По спине священника побежали мурашки. Если Фэа способно видоизменять человека так, как она видоизменяет аборигенов… Он посмотрел на получеловеческий облик Хессет, на чисто человеческие формы ее тела, и невольно задрожал. А что, если адаптация к здешнему миру означает необходимость пожертвовать самой человеческой сущностью? Что, если ценой универсального Видения станет полная утрата человеческого наследия?
Но он не мог позволить себе размышлений на эту тему. Сейчас, во всяком случае. Это была совершенно неизведанная область страха, а с него сейчас более чем хватало и имевшихся опасностей. Он потянулся было за мечом, но затем решил не брать его с собою. Такое и впрямь выглядело бы слишком подозрительно. Он взял вместо этого охотничий нож и сунул его в карман, где тот не должен был привлечь к себе ничьего внимания.
– Оставайся здесь, – приказал он Хессет. – И позаботься о ней.
– Не оставляйте меня, – прошептала девочка.
Он посмотрел на нее и понял, со всей отчетливостью и бесповоротностью, что Таррант прав, что взять ее с собой означает подвергнуть и себя, и миссию совершенно непредсказуемому риску, что девочка может навлечь на всех гибель… Но она знает дорогу. Она видела Черные Земли. Так что же рискованней: взять ее с собой или отправиться в путь вслепую, на собственных ошибках и ранах распознавая одну ловушку за другой, одну опасность вслед за другой? И внезапно он утерял веру в правоту Тарранта. Внезапно он уже ни в чем не был уверен.
– Я вернусь, – пробормотал он.
И, плотно закрыв за собой дверь, отправился на поиски Охотника.
Прохладная ночь. Тяжелый воздух, пропитанный запахами рыбы, мучнистой росы и человеческих испражнений. Дэмьен сделал глубокий вдох, словно надеясь по запаху определить, в какую сторону отправился Охотник. Мимо него, пошатываясь, пробрела «ночная бабочка», пробормотав пьяное извинение после того, как врезалась плечом в кирпичную стену. Молодой человек бросился к ней на помощь – и от стены они отошли уже вместе, весело обмениваясь какими-то непристойностями. «Городская жизнь», – подумал Дэмьен. Такое творится к каждом городе. В конце концов, все они на одно лицо.
Он привалился к кирпичной стене гостиницы, слишком хорошо сознавая, что своим непотребным внешним видом ничуть не отличается от аборигена. «Завтра первым делом куплю новую рубашку, – пообещал он себе, ощупывая рваный рукав собственной. – Новые брюки. Пару нижнего белья. Господи! Какие жалкие удовольствия…»
Убедившись в том, что никто за ним не следит, Дэмьен перенес тяжесть тела на спину, закрыл глаза и сосредоточился. Хотя между ним и Таррантом давно уже существовал канал связи, он еще ни разу не пользовался этим каналом для поисков. На определенном уровне осознание этого злило его и сейчас, потому что тем самым нарушалась взаимная договоренность между ним и Таррантом не пользоваться каналом иначе чем по обоюдному согласию. «К черту все это», – мрачно решил он. И попробовал найти зависшую в духовном пространстве нить, ухватиться за нее и придать ей прочность и неподвижность. Однако это оказалось весьма непросто. Канал не играл автономной роли, его значение не сводилось к тропе наименьшего сопротивления вдоль потоков Фэа. Понадобилось определенное время, чтобы нащупать эту нить, и еще какое-то время, чтобы научиться воспринимать струившуюся по ней информацию. «Где он?» Дэмьен теперь пытался определить длину нити, ее направление, ее звучание. «Где? Как далеко отсюда?» Ни словесного, ни образного ответа он не получил. Лишь зыбкую подсказку, в какую сторону следует направиться. Что ж, и это неплохо. Он пошел по узкой улочке, и как раз вовремя: из окна третьего этажа высунулась чья-то голова, а это означало, что его заметили и, если он простоит на месте еще несколько минут, кто-нибудь из местных жандармов пристанет к нему с ненужными расспросами. А тогда…
«Тогда все и закончится», – мрачно подумал он. Образ, подсказанный Охотником, – весь город, превратившийся в одну сплошную засаду, – нагнал на него страху. Он и сам понимал, что если они не уберутся отсюда как можно скорее, то, не исключено, не выберутся уже никогда.
И он отправился по следу Тарранта в полуночные трущобы, ориентируясь в потоках Фэа по связующему их между собой каналу. Миновал густонаселенные кварталы, примыкающие к центральной части города, миновал битком набитые дома окраин, миновал остающиеся за белыми каменными стенами сады пригородных резиденций богачей… Сперва он опасался того, что Охотник отправился убивать, отправился изливать свою ярость в свирепом кровопролитии, но затем понял, что этого не следовало бояться или, вернее, если и следовало бояться, то не этого. Потому что, охваченный жаждой убийства, Таррант не забрел бы в такую даль, а если уж он забрел, значит, на уме у него что-то другое. Он ищет спасения. Или одиночества. Он ищет молчания – как внешнего, так и внутреннего, – чтобы собраться с мыслями. И сохранить контроль – и над самим собой, и над ситуацией.
У городской черты вились какие-то порождения Фэа, смешавшись с кучей мелких демонов, – и последних оказалось более чем достаточно, чтобы он пожалел о том, что отправился в путь без меча. За спокойствие путешествия с Таррантом (подумал он, отделываясь от одной особенно назойливой твари, ухитрившейся впиться когтями ему в плечо, прежде чем он располосовал ее охотничьим ножом), так или иначе приходится расплачиваться тем, что перестаешь помнить о том, что такие твари вообще бывают. В присутствии Охотника эта мелкота, разумеется, предпочитает не возникать.
Правда, именно это обстоятельство и помогло ему в конце концов найти Тарранта. Подобно тому, как ребенок играет в «горячо» и «холодно», он устремился туда, где мелькало меньше всего ночной нечисти, и попал наконец в место, где тварей не было вовсе. Еще несколько шагов – и он обошел несколько грубо привалившихся друг к дружке валунов, за которыми высилась ровная стена сплошного гранита. Таррант стоял там, его темная натура пожирала энергию ночи, прежде чем ею успевало воспользоваться какое-нибудь существо демонического происхождения. Вдалеке, едва видное отсюда, шумело море, омывая тяжкими валами гранитный остров; тишина стояла такая, что прибой можно было расслышать даже здесь.
Поскольку Охотник явно не собирался спуститься с верхнего валуна, Дэмьен спрятал нож и взобрался к нему. Когда он поднялся на верхушку, Таррант не удостоил его и взглядом, да и вообще почти не отреагировал на его появление. Только сухо сказал:
– У вас заражено плечо.
Тихо выругавшись, Дэмьен присел и провел быстрое Исцеление. Вскоре его раны были промыты и зашиты.
Изящные ноздри раздулись, вбирая ночные запахи.
– А где кровь?
– Это были всего лишь царапины, – заверил его Дэмьен. – Поганые здесь дела творятся, ничего не скажешь.
– Местные порождения Фэа не в силах кормиться в городе. Вот они и собираются за воротами, дожидаясь, пока пища сама не придет к ним.
Он неотрывно смотрел в южную сторону. Ищет признаков врага или просто любуется морем? Его профиль, более чем отчетливый в лунном свете, представлял собой пугающую и вместе с тем безупречную маску. «Как он владеет собой, – подумал Дэмьен. – Каждая волосинка на месте. Каждый дюйм кожи гладок и безукоризнен. И холоден, бесконечно холоден. Ничего удивительного в том, что самый обыкновенный солнечный свет может оказаться для него смертоносным».
– Это правда? – спросил Дэмьен.
– Что именно?
– То, что девочка сказала про ваших детей? Что вы не всех убили?
Ответ прозвучал еле слышным шепотом:
– А вы разве сами не знаете?
– Мне казалось, что знаю. Но теперь я в этом не уверен.
– А что сказано в священных текстах?
– Что вы уничтожили свою семью. Убили детей и расчленили тело жены. Только это.
– Только это… – тихо повторил Таррант.
Казалось, сама эта фраза позабавила его.
– Но это так, – надавил Дэмьен.
Охотник вздохнул:
– Моего старшего сына в ту ночь дома не оказалось. Заночевал у соседей, как я припоминаю. Я не думал, что его жизнь имеет такое значение, чтобы пускаться за ним в погоню.
