А Мать сразу же вернула ему то, за чем он, собственно, и приходил:

– А вот ЦК, дружочек, Цэ-Ка́ на мухи-цокоту́хи и на прочих базарных баб, Коля и прове́рит, Отец твой, – лично и собственнору́чно! И если потре́буется, то кого надо вы́гонит!

– Кого́-о? – не унимался Боец, отстреливаясь уже из детской, закрыв фортку и забираясь под одеяло с ногами.

– Кого-кого! Кого на́до, того и вы́гонит! Му́х выгонит!

– Все́-ех? – уже сомкнув глаза и засыпая в темноте, кричал он куда-то или только думал, что кричит Матери далеко на кухню свой, как ему казалось, умный, искромётный издевательский вопрос, – а на самом деле уже что-то неясно бурчал, вяло шевеля губёшками, и уже не слышал, а только видел во сне материн ответ:

– Если придётся и если твой Отец сам посчитает нужным выгнать всех, то выгонит все́х! Да́же не сомнева́йся! А созвездие Мухи вообще с территории СССР не видно!

– Из ЦэКа́-а?

– Из ЦК!

– А Кэ-Пэ-эС-э-эС?

– Из ЦК КПСС! – долетело напоследок с кухни. – Именно отту́да!

А может быть, и наяву.

Дениска возвращался из школы, уныло-тяжело болтая набитым учебниками и тетрадками портфелем и лелея мечту пожрать дома, да и скорее завалиться спать. А ещё он вспоминал, как в последнее воскресенье они с пятилетней сестрёнкой бегали босиком по раскалённому на солнце асфальту и по вагонам метро, догнав аж до самого центрального «Детского мира», а там до судорог студили ноги о мраморные плиты и завистливо пялились на игрушки на магазинных полках. «А-а-а, ещё эти уро-оки… Да ну их! Вечером сделаю!» – он почесался и мысленно отмахнулся от промелькнувшей и лишь слегонца задевшей его совесть своим крылом неизбежной необходимости выполнять домашнее задание, которая порой из-за его ученической безала́берности застигала его врасплох целыми авра́лами двоек и троек, требовавших срочного исправления перед концом четверти.

Когда на восьмом этаже автоматические двери лифта открылись, он лениво вывалился из кабины и, сонно глядя себе по́д ноги, машинально поплёлся в сторону квартирной двери. Вдруг он отчего-то внезапно поднял свою бу́йну голову и встретился взглядом с Отцом, вероятно, навещавшим сегодня Мать после своего долгого командировочного отсутствия и теперь вновь уезжавшим на работу.

– Ты у на́с был?! Ого́! – на его лице вспыхнула неподдельная радость.

– Не твоё де́ло. Пое́хали! – отрезал Отец грубовато – грешок, водившийся за Ним в те минуты, когда Он торопился передать сыну что-то крайне важное.

– Куда-а?! – отпрянул отпрыск, всё никак не расставаясь со своими недавними грёзами об обеде и сне.

– Ничё! Со мной прокатишься чуть-чуть, – Он немного улыбнулся, чутко заметив внезапную настороженность сына, и подмигнул, оставаясь внутренне всё таким же строгим и непостижимым.

– Да куда́-а ещё?! – не унимался сын.

– Вниз! – и Отец развернул и отнюдь не слегка подтолкнул Дениску в плечо вдоль по коридору – обратно в сторону лифта, прибавив с ехидцей, которая смутно напомнила отлетевшему на два метра сыну Бабушку Наташу, Отцову Маму, в этот сумато́шный момент так до конца и не прояснив в его путаной памяти далёкий родной образ, давно затерявшийся где-то там – в прошлой жизни, которой они жили до переезда в новую квартиру:

– А можно и дальше, не хочешь? – провокационно интриговал Отец своим низким баритоном. Увлекательные есть и примечательные маршруты. Разные, – с напускным официозом, но с каким-то скрытым сарказмом, проинформировал Отец.

– Да куда ещё?! – потерялся сын.

Но Отец уже успел затащить его в чуть было не закрывшуюся у них перед лицом лифтовую кабину, двери которой Он во́время поймал ногой и раздвинул обратно. Когда они ехали вниз, Отец, словно невзначай державший теперь в руках сложенный продольно копеечный номер детской газеты, – добавил как-то таинственно:

– Хотя куда конкре́тно, вниз или наве́рх, – это будет зависеть о́т.

– От чего́?! Зави-исеть от чего-то ещё-ё… – не знал, что думать, Денис и насупился. Но, догадываясь, что Отец сейчас вовлекает его в какую-то значительную тайну, хоть всё ещё немного побаиваясь встреченной в Нём строгости и Его тайного плана, который Тот так и не раскрывал до конца в своей вечной манере сюрпри́зника, сын с плохо скрываемой надеждой, немного нагловато и любопытно, но с должным уважением, заглянул к Нему прямо наверх.

– Вопросы потом будешь задавать! – среагировал Тот.

– Когда?!

– Когда дое́дем! И когда «Пионерскую правду» мне привезёшь обратно! Прочитав предварительно…

– Куда?

– В газете написано. – Отец лихо хлопнул бумажным выпуском по своей второй открытой ладони.

– Да́й почитаю! – бо́рзо потребовал сын чтиво.

– Ты пионер? – осадил его Отец.

– Нет. Пока только уже октябрёнок. Но скоро стану!

– Тогда тебе нельзя!

– Почему?! Я умею читать!

– Какое число сегодня?

Сын призадумался, а потом зычно выпалил:

– Девятнадцатое, пятница!

– Вот! Зна-аешь, смотри-ка! – ухмыльнулся Отец. – А месяц, знаешь, како́й? И год?

– Знаю! – воспрял излишне гордый своими знаниями.

– Хорошо, что знаешь. Тогда молчи, как вспомнишь.

Сын было вякнул что-то про месяц, но Отец перебил:

– Молчи, говорю! Потом узнаем. И про месяц, и про число́, и какого го́да, и что за газе́та. И сколько сто́ит.

– Что́-о сто́-оит? – насупился октябрёнок.

Но в этот момент двери лифта уже открылись. Они вышли и спустились по короткой широкой лестнице просторного холла подъезда.

Отец быстрым шагом пошёл к выходу, мыслями уже явно находясь где-то в своих вопросах, должных быть решёнными Им за предстоящий остаток дня. Вдруг Он приостановился и, посмотрев на сына долгим оценивающим взглядом, произнёс нечто необычное, никогда ранее не слышанное Дениской, причём так, словно Ему было, если не всё, то мно́гое ве́домо наперёд, что́ пугало уже само по себе, хоть и было сказано в спокойном тоне. Но именно это гробовое спокойствие в тембре и интонации Отцовского голоса, чётко и доходчиво проговариваемые Им слова наводили сына на самые страшные подозрения в отношении своей собственной скромной октября́тской персоны:

– Ничего́, – молвил Отец, – и что́ узнаем, и кто́. И кто́ тут чего́ сто́ит. Всё узнаем! Если сам, конечно, вспомнишь. – А потом, словно вдруг избавляя сына от постоянного ожидания свойственной Ему излишней резкости и от навязчивых гнетущих мыслей о возможной скрытой подоплёке какого-то Его неведомого замысла, добавил чуть помягче:

– Нормально. Сам поднимешься.

Затем Он развернулся, махнул рукой вверх – уже назад, за себя – остающемуся ждать в подъезде щенку, и ушёл решительным шагом в своём важном чёрном костюме по своим важным, совсем не обязательно чёрным, делам.

А сын, прежде чем пойти к лифту, ещё долго одиноко стоял в фойе их большого многоквартирного дома в своих самых разных мыслях об Отце. Глядя в окно на двор, совершенно не замечая изредка проползавшие мимо за спиной соседские тени и время от времени безотчётно и глубокомысленно почёсывая свою русую макушку, он непрестанно задавал себе один и тот же вопрос: Кто же Он?

И только по прошествии многих-многих долгих и так быстро пронёсшихся лет, выйдя из своего вечного состояния сонного детства, Денис однажды понял своей головой, и то, вероятно, не до конца, – да и невозможно ни одной нормальной голове понять до конца, – насколько важен был всегда этот Человек в его жизни и для его жизни, и что никто из встречавшихся в его судьбе людей не смог бы никогда и ни за что, самоотверженно и тщательно скрывая свою неизменную самоотверженность, как это умел делать Он один, та́к помочь ему во всём, и что никто и никогда не сумел бы так тонко втайне управлять всеми его действиями и помыслами, близко ли, издалека ли, открыто либо затаённо, но неотступно следя с самого рождения своего сына и вплоть до собственной смерти за всеми его провалами и успехами, бедами и радостями, никогда не подбадривая и не суля свою помощь навязчиво, но всегда давая надежду найти в самом себе новые возможности жить и открывая ему новые горизонты каким-нибудь вроде бы незначительным, на первый взгляд, крошечным логическим поворотом мыслей о себе, о семье, о нашей стране и о других далёких царствах-государствах, о планете Земля, третьей слева в Солнечной системе Млечного Пути, и о Вселенной, внимательно стерегущей каждый наш шаг.