Кое-как Михаил дотянул до следующего воскресенья. Нервное ожидание накалило его до предела. Сердце колотилось в груди, угрожая выпрыгнуть, когда он наконец постучал в дверь горницы. Войдя внутрь, он обмер, пронзённый болезненным осознанием – Светланы среди собравшихся не было. Её отсутствие ударило по нему почти физически, вышибая воздух из лёгких и оставляя оглушительную пустоту в душе. Комната, полная людей, вдруг показалась ему безжизненной, лишённой того единственного лица, ради которого он жил последние две недели.

Поздоровавшись со всеми и заняв место за столом, Михаил изо всех сил пытался выглядеть спокойно, но его внутренние терзания и печаль, отразившиеся на лице, не укрылись от внимательных глаз собравшихся.

– Что-нибудь передать? – спросила Марина, внимательно его разглядывая.

– Кому… что передать? – переспросил Михаил, не сразу сообразив, что она имеет в виду.

– Светланы сегодня не будет – у неё мама болеет, – пояснила Марина с лёгкой улыбкой.

Смутившись от неожиданного к нему внимания, Михаил покраснел и начал запинаясь говорить что-то бессвязное:

– Я… просто… что передать?

– Записку написать не желаете? Я передам, – Марина хитро улыбнулась и заговорила стихами:

Слова Эдуарда Асадова, произнесённые ею с мягкой ироничной интонацией, вызвали улыбки на лицах всех сидящих за столом. Михаил залился краской. Его смущение достигло пика, он чувствовал, как внутреннее напряжение закипает, грозя вырваться наружу. Осознав, что он теперь постоянно будет мишенью её острот, и она не намерена отступать, в нём проснулся инстинкт самосохранения. «Лучшая защита – нападение», – собравшись с духом и подавив смущение, Михаил решил немедленно перехватить инициативу, чтобы перевести внимание с себя на кого-нибудь другого. Его глаза лихорадочно забегали по лицам, выискивая подходящую жертву. Он проигнорировал Марину и обратился к Геннадию, человеку, над которым все смеялись в его последний приход сюда:

– Геннадий, – начал Михаил, его голос слегка дрожал от волнения, – я слышал, что вы можете говорить, используя дополнительные времена глаголов. Это же невероятно сложно? Почти как выучить иностранный язык. Я… – он на секунду замялся, собираясь с мыслями, – я когда-то пытался изучать английский и знаю, как это непросто пытаться говорить на другом языке… по-другому.

– Вопрос времени и дело привычки, – Геннадий удивлённо посмотрел на Михаила. – Поначалу было сложно, месяцев шесть-семь напрягался, потом как-то враз переключился и теперь говорю на полном автомате. Во всяком случае, это легче, чем изучать иностранный язык. Хотя и языки – дело не сложное. Было бы желание. Всё дело в окружении, я считаю. Дети бессознательно схватывают язык, просто повторяя и копируя. Если вокруг все говорят на русском – овладеваешь русским, говорят на английском, значит, английский становится родным языком для тебя. Несложно. Даже для взрослого человека, если только он оказался в нужном окружении. Если бы все вокруг сейчас заговорили стихами, тогда и я, и вы тоже заговорили бы стихами. Как с музыкой: слушаешь, и невольно начинаешь подпевать. Но музыка – это лишь малая часть нашей повседневности, и необходимости постигать этот язык нет.

– Не говорите ерунду, Краснов, – выпалила в адрес Геннадия Марина.

– Не хочется вас разочаровывать, Прошина, – иронично парировал Геннадий, выпрямившись и посмотрев на неё. Вена на его высоком лбу слегка проступила. – Однако без поэзии прожить возможно. Хотите верьте, хотите нет, но между количеством поэтов и богатством и здоровьем нации никакой связи не прослеживается: ни прямой, ни обратной, ни опосредованной. Допускаю, что когда-то – когда не было письменности – необходимость в рифмотворчестве была, чтобы запомнить и передать последующим поколениям какую-то важную информацию. К примеру, о гибели Трои.

– Демагог, – буркнула Марина, отвернувшись и сделав вид, что её не интересует дальнейший разговор. Её спутанные пряди качнулись от резкого движения.

– Вот-вот, – продолжал Геннадий с лёгкой усмешкой, бросив на Михаила многозначительный взгляд, – именно этому находят сегодня наши люди употребление поэзии – продемонстрировать своё превосходство над другими: посмотрите на меня, какая я высокоразвитая личность, достигшая высшего градуса божественного посвящения. Не чета вам. – Он сделал паузу, оглядывая собравшихся. – Вы только не подумайте, что я против этой разновидности человеческого творчества. Я сам когда-то писал стихи. Но по многим вопросам придерживаюсь своего собственного, независимого мнения. Взять, к примеру, профессиональный спорт. Здесь то же самое. Я обеими руками за то, чтобы люди занимались спортом. Обычным спортом. Без фанатизма и самокалечения. Я не сторонник того большого спорта, о котором можно сказать словами Льва Кратия: «Спорт – это физкультура, доведённая до абсурда».

– Ну не скажи, Геннадий… – возразил Вадим Николаевич, приосанившись и подняв указательный палец, готовясь произнести важную истину, – спорт – это ведь не только беговая дорожка, но и зрители, в том числе и телезрители. Плюс ко всему, спорт у нас стал показателем могущества государства. Ведь для воспитания успешных спортсменов нужны значительные инвестиции в спорт. А это всё-таки какой-никакой показатель…

– В Древней Греции, Вадим Николаевич, возможно, успехи отдельных спортсменов и были показателем преуспеяния государства, а сегодня это далеко не так, – Геннадий, слегка наклонив голову, его голубые глаза смотрели проницательно, а на высоком лбу снова проступила едва заметная вена. – Наши спортсмены всегда демонстрировали наилучшие результаты на международных соревнованиях, но распад страны это никак не предотвратило. Что же касается зрителей и телезрителей, то, полагаю, лучше самому побегать поутру, нежели сидеть у экрана и наблюдать за тем, как бегают другие – здоровее будете.

– А новые языки зачем изобретать? – негромко спросил Сергей, сидящий рядом, его губы скривились в скептической усмешке. Не поднимая глаз на собеседников, он продолжил, говоря сбивчиво и отрывисто: – Тем более во времена глобализации, когда все стремятся к изучению одного языка, – Сергей слегка поправил очки в тонкой металлической оправе и бросил быстрый взгляд на окружающих, оценивая их реакцию. Его голос стал чуть увереннее. – Язык человека ограничен. Он давно не отражает сути вещей, а пытается словами давать определение другим словам. Математикой надо заниматься. Её язык понятен всей Вселенной.

Сергей был мужчиной лет тридцати пяти. Его худощавая фигура и угрюмое выражение лица сразу бросались в глаза. Волосы у него были тёмно-каштановые, густые, но слегка растрёпанные. Лоб высокий, покрытый едва заметными морщинками. Переносицу украшали очки в тонкой металлической оправе, за стёклами которых скрывались тёмные, слегка прищуренные глаза. Они смотрели на окружающих с превосходством, оценивая каждого собеседника и находя его не совсем достойным. Лицо его было угловатым, с тонкими губами, часто кривившимися в скептической усмешке. Одет он был в светлую рубашку, слегка помятую. Руки тонкие и длинные, с сильно выпирающими венами, постоянно теребили какой-то предмет – то ручку, то листок бумаги. Он сидел слегка сутуло, редко смотрел прямо на собеседника, предпочитая изучать невидимую точку в пространстве. При вовлечении в разговор он бросал скупые реплики, говорил сбивчиво и отрывисто. Его речь была наполнена намёками и недосказанностями – полное объяснение своей мысли он, видимо, считал пустой тратой времени.

Марина, поджав губы и с лёгкой насмешкой в глазах, начала читать стихи, но уже что-то из цифровой поэзии: