– Есть, амазонка! – Синяк зачем-то отдал мне честь и тут же сник, поняв, что очевидно, эта сумма последняя. – А если парня найду, штуку добавишь?

– Добавлю, – кивнула я и, газанув, уехала.

День был брошен коту под хвост.

Я так и сказала Бизе, вернувшись:

– День – коту под хвост! Я ничего не добилась, ничего не узнала, и ни на шаг не приблизилась к истине. Селепухин погиб, Чувилин срочно свалил из города. Все! Глухо. Тупик. Осталась одна Юлиана! Одна Юлиана... Слушай, выход один.

– Какой? – вяло поинтересовался Бизон.

Он лежал на диване и безучастно рассматривал потолок.

– Заставить ее говорить! Уговаривать, умолять, угрожать, пытать, наконец!

Я стала ходить по комнате, меряя шагами пространство, но его – пространства, было так мало! Я то и дело упиралась носом то в стенку, то в окно. Наверное, следовало все же выбрать апартаменты в доме побольше.

– Да, пытать! – не выдержав, заорала я. – Иголки под ногти! Утюги к пяткам! Что там еще в репертуаре садистов?

– Это не выход, – меланхолично отозвался Бизон и почесался, словно орангутанг – сначала левый бок, потом правый. – Это не выход, – снова повторил он.

Я понимала эту его отрешенность. Он был большой, сильный, в его жилах текла кровь с массой адреналина, гемоглобина и этого, как его... тестостерона, а он вынужден был лежать на диване, бездействовать и пялиться в потолок.

Я его понимала.

На его месте у меня бы тоже зудели бока.

– Ты знаешь, самое правильное, – сказал он вдруг и опять почесался, – это... это... – Он перестал чесаться и резко сел.

Я поняла, что он хочет сказать. Я поняла это и крикнула:

– Нет!!! Ты не сделаешь этого.

– По-моему, это единственный выход. Нужно сделать это, пока не поздно. Пока я могу еще отовраться тем, что все это время был без сознания.

– Нет! На тебя навесят побег. На тебя навесят еще и Юлиану Ульянову! Сначала ты ее по башке тюкнул, а потом украл из больницы и спрятал в собственном доме! С моей, между прочим, помощью! Обоих посадят! Чем ты думаешь, когда говоришь это?

– Мозгом. Кажется, мозгом. Он находится в голове, которой я сильно ударился. Что-то мне говорит, что этот Барсук должен, наконец, обратиться к здравому смыслу. Он должен... поверить мне и сделать то, что полагается сделать старому, опытному профессионалу.

– Поверить мне! – передразнила я его.

Бизя пожал плечами, яростно почесался, и снова лег, вперив взгляд в потолок.

– Идиот, – сказала я, потому что мне нечего было больше сказать.

– Элка, а как ты обозвала того рыжего парня, которого перепутала с Михальянцем?

– Что-о?!!

– Только не отпирайся. Каюсь, я тоже попался на ту же удочку и набил ему морду. Но я-то набил на четыре тысячи, а ты обозвала на семь! Мне интересно – как?!! Скажи!

– Нет.

– Скажи!

– Нет!

– Элка!

– Нет, не скажу. Хоть иголки под ногти загоняй, хоть угли к пяткам прикладывай! Очень неприличное слово. Этот парень с меня еще мало взял.

– Ты должна мне сказать. Не могу же я жить с женщиной, не зная, до какой степени она испорчена.

– Не можешь?

– Нет, не могу. И поэтому завтра утром пойду к Барсуку.

– А если скажу, не пойдешь?

Ответить Бизон не успел, у него замяукал мобильный. Бизон почесался и лениво взглянул на дисплей.

– Кто это тебе там названивает? – спросила я, сделала пару шагов и снова уперлась носом в окно. За идеально прозрачным стеклом, вдалеке, виднелось море – синее, могучее и свободное. Море и пальмы – все так, как я и мечтала, покупая билет в этот город; все так, как я и мечтала, решив, что если и выйду когда-нибудь замуж, то только в том климатическом поясе, где мне не придется в разгар торжества натягивать на себя теплую кофту.

– Бэлка! – сообщил Бизя. – Ты когда-нибудь сообщишь ей свой новый номер мобильного? Она достала меня душевными излияниями! Я молчу, а она исповедуется, думая, что разговаривает с тобой. Сил нет больше слушать про ее поиски большой и чистой любви. Сил нет больше слушать про ее старого потасканного прокурора.

Я совсем забыла про Бэлку. Про ее проблемы, одиночество, потерянность и чувство никчемности существования. Чувствуя себя подлой предательницей, я схватила мяукающую трубу.

– Привет, Бэлка!!

– Элка, – прошелестела труба голосом, лишь отдаленно напоминающим Бэлкин, – Элка, меня обо...

– Что?! Тебя ... что?!

– Обо-кра-ли... – Она всхлипнула, высморкалась и что-то там шумно глотнула. Я представила себе душераздирающую картину: на полу, посреди разгромленной гостиной сидит Шарова и, умываясь слезами, хлещет из горла виски. И хорошо, если только вискарь, а не уксусную эссенцию...

– Бэлка! Я еду! – заорала я. – Не двигайся, ничего не пей и... – Она первой нажала отбой и это напугало меня еще больше.

Я заметалась по комнате, хватая сумку, ключи от «Харлея», шлем.

– Что? – приподнялся с дивана Бизон. – Что там еще?

– Бэлку обчистили. Я к ней, а то наглотается опять какой-нибудь дряни.

– А-а-а-а, – протянул равнодушно он и почесал ногу.

– Не чешись! Ты подцепил от Янки чесотку?

– Это нервное. Слушай, ну ее эту Бэлку, давай... – Он встал и попытался меня поймать, но я выкрутилась из его больших, жадных рук и помчалась к двери. Нет, все-таки, это была очень большая комната – мне и десяти скачков не хватило, чтобы схватиться за золоченую ручку.

– Нет, ну как ты обозвала Михальянца?!! – крикнул Бизя мне вслед.

Хуже нет, когда большие сильные парни, у которых в крови масса адреналина, гемоглобина и этого... как его, – тестостерона! – вынуждены сидеть взаперти и бездействовать.

Вечер на удивление был прохладным. Иногда на юге, даже после жаркого дня, бывают вот такие свежие, по-сибирски прохладные вечера. И то ли бьющий в лицо бодрящий ветер, то ли навязчивое упоминание о Михальянце, то ли все это вместе, зародило в моей голове некую мысль...

Собственно, это и мыслью-то еще не было, так – пунктир, многоточие и вопросы, но это «нечто» прочно засело в моих мозгах, копошилось там, и я точно знала – скоро даст свои всходы.

Бэлка встретила меня у ворот веселая и растрепанная. В руках она действительно держала бутылку виски, поминутно взбалтывала ее и из нее отхлебывала. На ней был легкомысленный сиреневый сарафанчик, лямки которого то и дело сваливались с ее плеч. Бэлка, хихикая, ловила их и водворяла на место.

– Ты милицию вызвала?! – Отодвинув Бэлку, я зашагала по гравийной дорожке в дом. Бэлка побежала за мной, ловя свои лямки и булькая виски.

– Какая милиция? Элка, я сама виновата! Элка...

В гостиной царил идеальный порядок, если не считать огромной грязной собаки, дрыхнувшей на диване.

– Ну и...? – Я развела руками.

– Элка, не надо милиции! Пойдем со мной, я все тебе расскажу! – Она потянула меня за руку вон из дома.

Через минуту мы сидели в баньке-пристройке, выложенной изнутри пахучими деревянными плашками. Судя по всему, Бэлка тут обитала давно, потому что в предбаннике, на маленьком столике, валялись обертки, остатки продуктов, и стояли грязные пепельницы. Деревянная лавка была застелена матрасом и мятым бельем. Сверху валялся сбившийся в кучу плед. Хваленая Бэлкина чистоплотность отчего-то на баньку не распространялась. Банька смахивало на лежбище старого, запущенного холостяка.

Я присела на край деревянной скамейки и невежливо спросила:

– И что?!!

– Элка, я в доме не живу больше.

– Почему?

– Оказывается, я очень боюсь собак. По твоему совету, я пригрела трех псов, накормила их... ну и...

– Что?

– Они поселились на моих диванах, а я тут! – Она сделал рукой полукруг, словно приглашая меня получше рассмотреть место ее обитания.

– Я видела только одну собаку.

– Они распределили между собой этажи. Ты видела ту, которая живет на первом. Нет, они мирные, милые псы, но... я их боюсь!