– Можно уже? – спросил Новиков, заглядывая в ванную. Николайчук недовольно хмыкнул.

– Пока нет, – сказал Старов. – Да, вот что. Надень-ка. – Он протянул Новикову бахилы.

– Да ладно? – Новиков только теперь заметил, что все суетившиеся в квартире люди перемещались в синих пакетах на ногах.

– Сам понимаешь, – вздохнул Старов.

– Так что здесь всё-таки? – Новиков, наклонился и, балансируя на одной ноге, натягивал бахилу на ботинок.

– Ну, что. Пока можно сказать одно – она точно не вскрылась.

– То есть, самоубийство отпадает?

– Не совсем. Там могут быть ещё… ну, таблетки какие-нибудь, например.

– Может, несчастный случай?

– Может, – фыркнул Старов. – Хорошо бы.

Жаль. Сразу две хорошие версии – и обе мимо. Рядом вежливо хмыкнули. Новиков поприветствовал Николайчука поклоном. Не ручкаться же, когда эксперт в перчатках. Хотя Николайчук вообще не признавал рукопожатий и прочих проявлений чувств, связанных с тесными контактами.

– Прошу. – Николайчук обвёл ванную широким изящным жестом, будто не место преступления показывал, а открывал выставку полотен эпохи Ренессанса.

Новиков встал у порога ванной. Практикантка успела куда-то деться, так что тело осматривать никто не мешал. Девушка с длинными светлыми волосами лежала в навороченной угловой ванне с гидромассажем, согнув ноги в коленях. Воду уже успели спустить, и бледная кожа почти высохла. Вроде ничего особенного – маникюр, педикюр, подправленный нос, накаченные губы, татуаж бровей, эпиляция где надо. Красная нитка на щиколотке.

Новиков наклонился, чтобы получше рассмотреть невыразительное лицо.

– Посмертной гримасы нет, – раздался над ухом спокойный голос Николайчука. – Явных следов борьбы или насилия тоже.

– Почему губы такие? – спросил Новиков, рассматривая надутые губки странного цвета – помеси фиолетового с малиновым.

– Синюшность наложилась на татуаж, скорее всего, – буднично произнёс эксперт. – Да ещё помада.

– Помада? – переспросил Новиков, выпрямляясь.

– Следы, – кивнул эксперт. – Сверхстойкая, вероятно. Простой чистой водой не смывается.

– Зачем мазать помаду на татуаж?

– Женщины, – пожал плечами Николайчук. – Да, вот ещё что.

Николайчук повернулся к овальному зеркалу и уставился на своё отражение. Новиков не понял, к чему вёл эксперт, и просто встал рядом. Встретился с Николайчуком взглядом в зеркале. Вопросительно поднял брови.

– Вы не туда смотрите, – улыбнулся криминалист и подбородком указал куда-то вверх.

Новиков присмотрелся. У верхнего края стекла, под самой рамой, еле виднелись какие-то значки, написанные то ли красным маркером, то ли краской. Завитки, углы. В середине – крест.

– И что бы это значило? – Новиков настолько приблизился к зеркалу, что от его дыхания запотело стекло. Но оно не стало матовым полностью. Запотевшая область очертила границы искривлённых линий, похожих на те, что были нарисованы вверху.

– Позвольте-ка. – Николайчук ловко оттеснил Новикова плечом и успел сфотографировать проступивший рисунок, пока тот не пропал. – Хорошо бы зеркало забрать на экспертизу.

– Берите, – пробормотал Новиков, глядя, как уменьшается и совсем исчезает крохотное запотевшее пятнышко на стекле.

– Вы позволите, я закончу здесь? – подал голос Николайчук.

Новиков кивнул и вышел в прихожую, где зевал Старов.

– Что соседи?

– Мы пока не стали будить. – Старов перешёл на шёпот. – Тут жильцы такие… сам понимаешь.

– А понятые?

– Консьерж и бабуля из соседнего дома. У неё единственной окно светилось. Ложится в восемь, встаёт в пять. Режим. – Старов опять широко зевнул.

– Н-да. – Новиков снова поскрёб небритый подбородок. Что-то в этом деле казалось неуловимо знакомым. Как дежавю. – А отец где?

– Вислогузов? Там, в комнате. – Старов махнул рукой вглубь квартиры.

– Как его…?

– Имя-отчество? Анатолий Венедиктович. – Старов помолчал, потом добавил: – Дочку зовут… звали Джессика.

– Джессика? – переспросил Новиков. – Серьёзно?

– Угу, – криво усмехнулся Старов. – С фантазией у родителей, видимо, всё в порядке. Так, что там дальше. Двадцать один год, училась… сейчас… – Он прочитал по бумажке: – В филиале Универсальной социально-экономической академии.

– Стало быть, здесь, в Добромыслове?

– Точно. Местные «Рога и копыта».

– Привлекалась? – вяло спросил Новиков, не особо надеясь на интересный ответ.

– Ещё как.

– Что? – не сразу сориентировался Новиков. – Когда?

– А ты разве не помнишь? – почти шёпотом спросил Старов, криво гримасничая. – Года полтора назад мужика сшибла на пешеходнике. Он со смены возвращался, она из клуба гнала, пьяная в хламину. Он и полетел кувырком, без шансов. А она даже не остановилась, просто дальше покатила. Потом ещё скандалила. Говорят, адвокаты от неё на стенку лезли.

– И что? – как-то глуповато переспросил Новиков. Он это дело вспоминал со скрипом, только по выпускам новостей.

– Что, – снова скривился Старов. – Там почти до суда дошло. Не, точно дошло. Она ещё в суде прямо на заседании хихикала, в телефон всё тыкалась, селфилась. Даже прощения у родственников не попросила. Хоть бы для приличия слезу пустила. Но может, так оно и лучше – сразу видно, что за человек.

– Приговор? – Новиков уже понимал, что дочурка Вислогузова тогда как-то выплыла. Как то, что не тонет. Или те, через кого потом осока прорастает.

– А не было приговора.

– Это как?

– Примирение сторон. Папаша родственникам компенсацию выплатил, да и дело с концом.

– Ладно. Спасибо. – Новиков кивнул Старову и пошёл искать господина Вислогузова.

Попутно глянул в приоткрытую дверь ванной. Интересно, куда после смерти попадают те, за кого кто-то «примирился» с пострадавшими?

Вислогузов, хозяин знаменитого мусорного полигона и ещё пары химпроизводств, был человеком лет сорока пяти. Ещё совсем не старый, но уже лысеющий, он слыл в городе ярым борцом за экологию. И разумеется, был хорошо знаком со всей городской верхушкой. Менялись мэры, замы, разномастные начальники, но уже много лет Вислогузов был постоянным гостем на всех днях рождения, банкетах, рыбалках-охотах. Новиков видел его пару раз на мероприятиях и помнил как невзрачного щуплого человека среднего роста в дорогущем костюме. Собственно, это всё, что приходило на ум при мысли о Вислогузове. Даже его лицо припомнить толком не получалось. На людей подобного типа – «самых обычных» – обычно крайне трудно составлять ориентировки.

Новиков вошёл в комнату и не сразу заметил Вислогузова. В углу дивана будто мятая тень сгустилась. Но оказалось, там просто сидел некто скрюченный. Практически завязавшись в узел, наваливался на подлокотник, закрыв глаза ладонью.

– Анатолий Венедиктович? – деликатно произнёс Новиков.

– А вы кто? – хрипло спросил Вислогузов, подняв голову.

– Майор Новиков. Следователь.

– Очень приятно, – очевидно, на автомате, сказал Вислогузов и указал на кресло рядом с диваном. – Присаживайтесь.

В это момент откуда-то выскочило маленькое брехливое существо. В первый миг подумав, что это огромная крыса, Новиков инстинктивно отскочил. Но это оказалась собачонка, и теперь она носилась по полу, оглушительно лая.

– Кто-нибудь уберёт это чучело?! – по-командирски рявкнул Вислогузов.

Когда никто не отозвался, Вислогузов сгрёб собаку за шкирку и с размаха отправил в полёт на лоджию, после чего захлопнул дверь с такой силой, что стекло гулко звякнуло, едва не треснув.

– Вонючая тварь, – процедил Вислогузов, возвращаясь на диван. Потом будто вспомнил о Новикове. – Да вы садитесь.

– Спасибо. – Новиков, слегка опешив, устроился в жутко неудобном, но очень модном кресле. – Я бы хотел задать вам несколько вопросов.

– Сколько угодно, – настораживающе мрачно произнёс Вислогузов.

– У вас есть какие-либо соображения относительно случившегося? – осторожно спросил Новиков, раскрывая блокнот в точку (скетчбук, как ему объяснила дочка) и доставая ручку. Когда дочка на двадцать третье февраля подарила этот «бук» вместе с красивой перьевой ручкой, то сказала, что так он будет выглядеть солиднее, а значит, сможет производить хорошее впечатление.