– А, – со знанием дела кивнул Карстерс, – несомненно, питбули, или, может быть, у вас служат мастиффы? Злющие собаки. Мой помощник использует их для охраны моих поместий.
– Собаки? – переспросил профессор Эйнштейн с таким видом, словно никогда раньше не слышал этого слова. – Чепуха, юноша. Даже самые злые Canis Familiaris[6] чересчур добры, чтобы служить защитой моего заведения. Я использую куда более свирепых и кровожадных Felis Tigris.
– Б-бенгальских тигров? – ахнул, резко останавливаясь, лорд Карстерс.
– Самых крупных, каких вы когда-либо видели, – добавил с налетом гордости профессор.
Обратив взор в темноту, лорд Карстерс вдруг на долю секунды перенесся в дикий африканский буш, где раздавалось громовое мурлыканье сходящихся сразу со всех сторон огромных кошек-убийц.
– Благоразумно ли это, профессор? – нервно спросил лорд, шаря по тому участку груди, где, будь он на сафари, находился бы патронташ. – Ведь бенгальские тигры – отъявленные людоеды! Кому, как не нашему брату, знать это.
– Ну, «брат» или «сестра» – не принципиально, им вполне по вкусу и дамы, – усмехнулся Эйнштейн. – Хотя это уже чистое предположение с моей стороны. Иной раз, открывая утром учреждение, я нахожу разбросанные повсюду обглоданные кости очередного взломщика. К тому времени уже никак не определить, к какому полу принадлежал несостоявшийся вор.
– Боже! И что же вы тогда делаете?
– Распоряжаюсь об уборке и оставляю в этот день кошек без обеда. Ей богу, нет ничего ленивее толстого тигра.
– Тут уж положусь на ваше слово, сэр, – пробормотал лорд Карстерс, обозревая подобный лабиринту музей. Расстегнув воротничок, он зашагал дальше, на этот раз с новой энергией. Бенгальские тигры в качестве домашних кошек? А что – интересная мысль. Может, им понравится природа сельской Англии?
Войдя в металлическую дверь (лорду Карстерсу для этого пришлось пригнуться), Эйнштейн повернул большой выключатель слева на стене; раздался чуть слышный хлопок вспыхнувших под потолком электрических ламп. Лорд Карстерс был готов ко всему, но, несмотря на яркое искусственное освещение, по сравнению с блеском и лоском только что покинутого ими выставочного зала эта комната выглядела невзрачным служебным помещением – квадратная, с кирпичными стенами и простым бетонным полом. Несколько больших мраморных столов были завалены старым хламом, а на полках вдоль стен выстроились рядами какие-то покрытые пылью предметы.
Внимание лорда привлекла массивная каменная плита, слегка потрескавшаяся и покрытая в несколько строк глубоко высеченными символами какого-то витиеватого письма.
– Это просто чудо, – с восхищением произнес он, внимательно изучая камень.
– А, этот экспонат мы особенно любим. Можете что-нибудь здесь прочесть? – в голосе проф. Эйнштейна улавливалось легкое подначивание.
Приняв этот дружеский вызов, Карстерс с энтузиазмом взялся за дело, стараясь извлечь из памяти самые забытые языки, какими он владел, пока, наконец, загадочные знаки не начали обретать смысл, постепенно складываясь в слова. Да ведь это же модифицированная форма эллинского!
– «Жертвуйте...»? Нет, «вкладывайте свои деньги... в Банк... Атлантиды»! «Мы так же... незыблемы... как почва... у вас под ногами». Господи боже! – воскликнул исследователь.
– Когда-то это, вероятно, было правдой, – вздохнул проф. Эйнштейн, печально проводя пальцем по горделивой надписи. – Узрите, как пали сильные[7].
– Жаль, потрескалась, – выдержав подобающую ситуации паузу, добавил лорд Карстерс.
– Да-с. Ну, ничто не вечно, – согласившись, пожал плечами Эйнштейн.
Оглядываясь по сторонам в надежде увидеть еще какие-то предметы материальной культуры с пропавшего континента Атлантиды, британский лорд отмечал другие выставленные на обозрение экспонаты, все сильнее выгибая бровь от изумления. В дальнем углу поблескивал стальной меч, воткнутый в стоящую на замшелом валуне наковальню. Нет, этого не может быть! С потолка свисал скелет крылатого младенца, все еще сжимавшего крошечный лук и колчан розовых стрел. В небольшой нише под тяжелым стеклянным колпаком располагалась малинового цвета книга, трепещущим страницам которой не давала раскрыться железная застежка. Чуть поодаль стояла на ребре медная монета, пяти ярдов в диаметре, с отчеканенным на ней профилем недавно убитого американского президента и совершенно невероятной датой. Потом шел еще один стеклянный колпак, под которым покоились два фиговых листка с надписями «Его» и «Ее» на древнееврейском. За ним следовал соляной столп в виде женщины, показывающей кому-то язык. Следующим экспонатом являлся потрепанный моряцкий сундучок, на обросшей ракушками крышке которого с трудом прочитывалось имя – Д. ДЖОНС. Был тут и железный котел с радужно сверкающими золотыми монетами[8], и еще многие и многие другие предметы, ad infinitum[9].
Вскоре лорд Карстерс почувствовал, что голова у него пошла кругом, и вынужден был прерваться. Взяв великана под локоток, профессор вежливо препроводил его к еще одной двери, частично скрытой за выцветшей пестрой ширмой.
– Простите, Карстерс, – извинился проф. Эйнштейн. – Я-то всю жизнь размышляю над теми откровениями, которые представляет этот зал. Ожидать, что кто-либо сможет охватить все это за один обзор, было с моей стороны чистым безрассудством.
Отодвинув в сторону ширму восточной работы, Эйнштейн провел Карстерса в тесное помещение, в котором стоял резкий запах карболовой кислоты.
– Моя мастерская, – объявил профессор, усаживая британского лорда на нечто, напоминающее какой-то причудливый фарфоровый трон.
Странно, но здесь Карстерс почувствовал себя как дома. Эта комната почти ничем не отличалась от мастерской в его поместье. Пол был засыпан мягкой упаковочной стружкой, а кругом стояли штабелями прибывшие из разных концов света деревянные ящики, ожидая, когда их откроют. Центр помещения занимал видавший виды стол, покрытый белой льняной тканью, на которой лежали кусочки алебастровой вазы, а также десяток кисточек, две записные книжки, увеличительное стекло на бронзовой подставке и банка с клеем, выглядевшая куда как старше самой вазы. Вдоль стен тянулись полки, до отказа забитые всякой древней всячиной, ржавыми железками, книгами и разрозненными листами бумаги. В дальнем конце мастерской располагалась химическая лаборатория, главным элементом которой был большой рабочий стол с покрытой гранитом поверхностью. Карстерс нисколько бы не удивился, увидев на нем какие-нибудь бурлящие приметы проводимого прямо сейчас эксперимента.
Пройдя к запертому шкафчику, профессор вернулся с парой лабораторных стаканов, в каждом из которых плескался дюйм жидкости цвета карамели.
– Коньяк «Наполеон», – пояснил Эйнштейн, вручая лорду мензурку и усаживаясь в кресло. – Мой личный запас.
– Как интересно, – проговорил лорд Карстерс, с сомнением глядя на жидкость. – А я полагал, что этот коньяк весь до капли пропал во время Событий.
– Да нет, не весь. Несколько бутылок мне удалось спасти.
После первого нерешительного глотка Карстерс одобрительно кивнул.
– Отменный коньяк! Что ж, сэр, после всего, что я увидел в этом музее, если вы мне скажете, что мифическое Царство Фей собирается вторгнуться в Шотландию, я спрошу лишь – когда?
– Завтра в полдень, – быстро ответил профессор.
Очередной глоток поперхнувшегося от такой новости лорда Карстерса обернулся облачком коньячных брызг.
Несколько смущенный, Эйнштейн протянул лорду носовой платок.
– Извините, юноша, не смог удержаться. Кроме того, ваш ум мне понадобится в своей предельной остроте, а не затуманенный благоговением. Ну как, вам уже лучше?
– Э-э, да, спасибо, – пробормотал лорд не слишком уверенно.
