— Феодор, проснись!

Я широко открыл глаза — и в изумлении уставился на поднятую над головой мачту и холщовый парус, чуть хлопающий из-за порывистого ветра. К нему впрочем, уже потянулись помощники кормчего — а с кормы струга раздался знакомый голос Степана Никитича, буквально рявкнувшего на своих «матросов»:

— Подтянуть!

Ну, все правильно — раз парус слишком отпустили на ветер и он начал заполаскивать, первым делом его требуется подтянуть, что чаще всего и решает проблему. Насмотрелся уже за несколько месяцев кажущегося бесконечным плавания…

Вот только о том, что я нахожусь на борту струга, следующего на север, в родной Елец, в полузабытье затянувшихся сновидений я совершенно позабыл. Почему-то казалось, что я дома, еще до катастрофы — и что мне просто-напросто нужно идти в школу…

Стоп. А что за голос звал меня из этих сладких сновидений о времени, когда моей самой большой проблемой была двойка по алгебре?

— Феодор! Как я рада, что ты проснулся! Тебе, слава Богу, стало лучше… А ведь вчера еще был сильный жар!

Вот это… Нехило так я отключился, раз позабыл обо всем и про всех! Лишь только вновь услышав голос Дахэжан, я вспомнил и о княжне-черкешенке, и осознал, что мягкая подушка под моей головой — это вовсе не подушка, а мягкие девичьи ножки, на которых я так сладко улегся… Да и с тактильными ощущениями не все ладно — мягкие прикосновения тонких пальчиков суженой-ряженой до моей головы, практические невесомые, но такие приятные, я почувствовал далеко не сразу…

Наконец, услышав голос горянки, я повернул голову к ней — и, увидев счастливую улыбку девушки, дозвавшейся меня из сладкого морока, широко улыбнулся в ответ:

— В первом же казачьем городке — женюсь! Чего ждать возвращения в Елец, если здесь должны быть священники и хоть небольшие церквушки⁈

Дахэжан чуть прищурилась — и словно недоверчиво склонила голову вбок:

— Еще не передумал?

— Я от своих слов не отказываюсь!

Девушка ничего не ответила — но вот улыбка ее стала шире. Я же вдруг поймал себя на мысли, что счастлив — что совершенно счастлив от осознания, что именно черкешенка станет моей спутницей жизни в этом мире. Что-то в ней такое есть… Что заставляет сердце биться сильнее и чаще — и словно какая-то сладкая истома разливается в груди. Быть может, всему причиной взгляд карих и лучистых глаз горянки, что согревает меня каждым теплым взглядом?

Какое-то наваждение…

Никогда ничего подобного не испытывал. Это ведь явно не рядовая симпатия к приятной девушке или просто вожделение. Нет, это явно нечто большее…

— Но ты сама-то, Дахэжан, хочешь пойти за меня? Я не просто так спрашиваю, я неволить тебя не желаю, и не стану брать тебя против воли. И если это именно так, и ты против — я обещаю тебе полную защиту и…

Я даже немного приподнял голову от волнения при мысли о том, что несу всякий бред, что может обидеть княжну — и одновременно страшась, что горянка решится воспользоваться моим предложением! Но во взгляде черкешенки лишь на короткое мгновение промелькнула холодная такая сталь — и тотчас маленькая ладошка ее мягко, но твердо легла мне на лоб, вновь прижимая мою голову к своим коленям.

Причем тело мое только теперь отозвалось острой болью во всех прижженных порезах, оставленных клинком Уса…

— Не говори этих слов больше, Феодор, если не хочешь меня обидеть. Я сказала, что согласна пойти за тебя замуж еще на пристанях Азака — и не изменю этого решения.

Я примирительно кивнул — но после не удержался, попытался объясниться:

— Просто я боялся, что принуждаю тебя, что ты приняла решение под давлениям обстоятельств. Испугалась, что обесчещу, коли не согласишься…

Дахэжан понятливо склонила голову, ответив с некоторой грустью в голосе:

— Нет. Теперь бесчестье падет на меня, лишь если я, бежав по согласию, так и не стану твоей женой…

Последние слова меня немного насторожили — но, чуть поразмыслив, я не стал задавать в лоб про «так все дело в бесчестье?», а спросил самое сокровенное:

— Просто… Просто мы были знакомы всего день. Один день — и две случайных встречи… Один разговор. У нас… У нас, если заключат браки не по уговору родителей, а по согласию молодых, этого все же так мало… Мало, чтобы понять, что люди чувствуют друг к другу.

Несмотря на мои опасения, девушка лишь мягко улыбнулась — а ее пальчики глубоко зарылись в мои волосы и коснулись головы, заставив меня едва ли не замурчать от внезапного удовольствия!

— У нас девушек редко спрашивают о том, за кого они хотят пойти замуж, решения принимают отцы дочерей. Конечно, могут и умыкнуть — и если по взаимному согласию, то бывают и чувства… Но даже так у влюбленных есть лишь несколько коротких свиданий, за время которых они вряд ли успевают друг друга узнать. Нет, они успевают лишь почувствовать друг друга…

Дахэжан замолчала — замолчала так, словно сознательно выжидает необходимую паузу, так подходящую для очередного моего вопроса!

— Ну а ты — ты успела что-то почувствовать… Ко мне?

И вновь пальцы девушки мягко сжались на моей голове…

— Я почувствовала, что сердце мое бьется иначе, словно замирает в груди в тот самый миг, когда впервые увидела тебя в чайхане, когда ты посмотрел на меня… Я с трудом смогла отвести от тебя взгляд, ведь девушке адыгэ не пристало так смотреть на мужчин! Но подобное я испытала впервые в жизни…

Как же приятно было услышать это признание! Совершенно искреннее, если судить по собственным ощущениям — а заодно и по голосу девушки, и ее ласковому, влюбленному взгляду. И вдвойне приятно, что я испытываю совершенно те же чувства — и даже описанные Дахэжан ощущения совпадают с моими…

Мягкие прикосновения пальцев черкешенки к моим волосам, тепло ее тела — и мягкий, сладко-пряный, волнующий запах женщины вкупе с ее признанием словно окунули меня в неповторимую негу нежности и беззаботности… От которой меня вновь заклонило в сон. Но все же я попытался немного посопротивляться, побороться с мороком:

— Скажи — а твое имя, Дахэжан… У него есть какой-то перевод, значение?

Горянка чуть смущенно прикрыла глаза.

— Да, есть… Красавица-душа, если дословно.

Собрав последние силы, я чуть приобнял девушку левой руку, счастливо прошептав на грани яви и сна:

— Как же точно… Выходит, теперь ты моя душа, Евдокия…

И вновь счастливая улыбка озарила уста черкешенки! Немного помолчав, лишь поглаживая мои волосы, словно баюкая, она, наконец, ответила:

— А ты, суженный мой, теперь стал моей душой… Отдыхай, тебе нужны силы…

И я послушно провалился в очередное сновидение — уже краем гаснущего сознания поймав себя на мысли, что так и не позвал к себе никого из дружины, из ближников, не узнал о настроениях ушкуйников. Не осведомился даже, чем закончился дуван добычи после поединка! Нет, мне было необходимо лишь увидеть ее, лишь услышать ее, чтобы почувствовать себя совершенно счастливым…

А все остальное может и подождать.

Вроде как…

…Мои опасения оказались напрасны. Результатом «Божьего суда» оказались в большей или меньшей степени удовлетворены все повольники. Потому как большинство ушкуйников, изначально поддержавших Уса, поспешили принять мои условия, и получить равную со всеми долю добычи. Конечно, была вероятность, что они потребуют серебро и шелка, предварительно разделив награбленное в Тане! Но настолько «хитрый» маневр привел бы к большой крови — беспредельщиков, тем более во время похода, повольники наказывают быстро. А помимо Уса остались еще авторитетные атаманы, способные объединить ратников вокруг себя!

И слава Богу, эти атаманы с самого начала держали именно мою сторону… Кроме того, для многих весьма показательной стала и гибель Ивана на Божьем суде.

Впрочем, непосредственно его дружина под мою руку не пошла. Но непосредственно его дружина — это всего лишь полторы сотни повольников. Даже меньше, с учетом потерь! Ну, так «старшие» атаманы поступили довольно хитро — вначале приняв под мою руку всех желающих остаться в Ельце и участвовать в весеннем походе. А уже после объявив, что всю добычу соберут воедино, и поровну ее же и разделят, с учетом доли покойного Уса…