Беатриче ехала верхом на лошади, погрузившись в мысли. Впереди, насколько хватал глаз, простирался однообразный пейзаж – холмы, поросшие травой. Кое-где виднелись деревья, кустарники или груды камней. Ехали молча, и, если бы Толуй не торопился, дорога показалась бы невыносимо скучной. Он намечал цель – вот, надо доскакать до захода солнца: вот здесь скопление скал или холм (за ними можно спрятаться), небольшая впадина или ручей.

В каждом таком укрытии зарыты под землей тайники с запасами продуктов – кувшины или кожаные бурдюки с водой, сушеные фрукты и вяленое мясо. Гениальная придумка монголов – благодаря ей можно совершать дальние путешествия, имея при себе минимальный запас продуктов.

Правда, расстояния между укрытиями определялись в расчете на крепких мужчин, а не на беременных женщин. Чтобы преодолеть их в течение светового дня, перескакивая с одного холма на другой, надо идти на рысях без остановок. Лишь в середине дня делали небольшой привал, чтобы дать отдых лошадям и немного подкрепиться самим. Беатриче казалось, что она совершает бег на очень длинную дистанцию – с препятствиями и по пересеченной местности.

С каждым днем холодало. В лицо хлестал ледяной ветер; чем дальше продвигались к северу, тем сильнее мороз обжигал кожу. Беатриче мерзла. Руки, несмотря на толстые меховые рукавицы, окоченели. По вечерам становилось и вовсе невыносимо. Толуй разводил маленький костерок, его хватало, лишь чтобы справиться с темнотой – не с холодом.

Тесно прижавшись друг к другу, садились у костра, жевали сушеные фрукты и вяленое, пропахшее кожей, жесткое, как подошва, мясо; запивали несвежей, застоявшейся водой.

Каждый раз после привала Беатриче молила Бога: пусть кувшины и мешки с запасами не раскупорятся; пусть их не откопают крысы и прочее зверье. Каждый раз, ложась или просыпаясь, со страхом ожидала – вот-вот поднимется температура или скрутит желудок…

Заканчивали скудный ужин и ложились спать, разбив дорожную палатку, чье единственное достоинство – компактность. Далеко ей до «пляжных раковин», полукруглых навесов, которыми изобилует в двадцать первом веке балтийское побережье Германии. К тому же их палатка, оснащенная меховым занавесом, так мала, что в ней едва можно вытянуть ноги.

Лежали не шевелясь, все так же тесно прижавшись друг к другу. Толуя, впрочем, это не смущало – едва забравшись в палатку, он мгновенно засыпал.

Беатриче же, несмотря на усталость после долгой езды верхом, еще долго не могла уснуть. Немного подремав, то и дело просыпалась и подолгу лежала на спине – глаза открыты, колени согнуты, – не смея шевельнуться. Затаив дыхание, слушала, как ровно, глубоко дышит юноша; чувствовала – в животе шевелится ее ребенок… Старалась не замечать болей в пояснице, икрах. Мучила одышка: ребенок давил на диафрагму.

Лежа вот так, с открытыми глазами, под завывание ветра и свист снежной бури, хлеставшей по палатке, она терялась в догадках: почему Маффео послал именно ее в такую трудную дорогу. Разве не лучше бы Толую самому взять камень и привезти его в Тайту?.. Ведь ей, в ее положении, это небезопасно: вполне возможны роды прямо здесь, в заснеженной степи, в этой палатке, где ничего нет: ни воды, ни теплой одежды, да и акушер с неба не свалится.

Ей пришла в голову мысль дать Толую небольшой урок по основам акушерства. Это правильно, но она не решилась. Вероятно, сработал детский предрассудок: в детстве часто слышала, что, если вслух не произносить, чего боишься, – этого и не случится.

А не в свитке ли дело, который ей дала старуха? Положила его тогда в мешок и совсем о нем забыла. Осторожно развязав шнурок на свитке, она долго размышляла – не выбросить ли. Однако любопытство взяло верх.

На маленьком клочке бумаге, размером примерно пять на пять сантиметров, – два иероглифа. С китайской письменностью она не знакома. Однако ясно, что эти каракули начертаны наспех. Вечером показала листок Толую, но опять ничего не добилась – он только растерянно пожал плечами.

– Не могу разобрать… Первый знак напоминает «джи», это означает что-то вроде «гроза с раскатами грома и проливным дождем».

Он замолчал, подумал.

– Если старуха общалась с оракулом «И Джинг», знак указывает на какое-то насилие. А второй знак… кажется, «джи джи». Означает «бурный поток воды черпает жизненную силу огня» или «предстоит пересечь реку». Еще одно значение: «последняя ступенька лестницы находится в неизвестности».

За стенами палатки завывал ветер, и Беатриче вдруг зазнобило сильнее, чем прежде.

– Как ты думаешь, Толуй, оракул прав?

– Видишь ли, Беатриче, китайцы вообще странный народ. Слишком много болтают, их трудно понять. А гадалки, шаманы, маги… среди них шарлатанов много, ничего не понимающих в своем ремесле. Только деньги выманивают у простаков, неизвестно, на кого попадешь. И вообще… мне кажется, не стоит ломать голову над этим предсказанием. Очень может быть, старуха подшутила над тобой. – И улыбнулся, дружески прикоснувшись к ее плечу.

Однако ей почудилось, что он просто хочет утешить. Так часто делают врачи, уговаривая безнадежного больного: «Выше голову, дружок, все обойдется».

В эту ночь Беатриче совсем не спала, думая о смысле загадочных знаков на листке. Выходит, старуха напророчила ей скорую насильственную смерть… Нет, умирать совсем не хочется!

Вот уже десять дней, как продолжается их путешествие. Когда же завершится эта бесконечная дорога… По ее подсчетам, пошла сорок первая неделя беременности. Чем дальше удалялись они от Тайту, тем страшнее становилось: неужели придется рожать прямо здесь, в степи…

Странно вообще, что схватки до сих пор не начались. Остается уповать на Бога в надежде, что ребенок при таких нагрузках примет нужное положение – тогда роды пройдут без осложнений. А вдруг ее малыш пойдет не головкой, а наоборот?

В листке сказано что-то о насилии, о неизвестности… Может быть, подразумевается кесарево сечение без наркоза, в антисанитарных условиях, к тому же проводимое неопытным акушером?..

– Вот и добрались! – объявил Толуй, указывая на холм, высившийся метрах в пятистах. – Вон там могила моего прадеда, родоначальника нашей семьи, великого вождя Чингисхана.