Потолок чуть посветлел, подступила предрассветная дремота. Саша засыпал, не ведая, что смерть, которой не избежишь, уже в пути…

Свое первое и несомненное заключение о Пашкове — трус — Денисенко составил много лет назад в подвале, когда сказал своим амбалам:

— Дайте ему как следует.

И двинулся к выходу, оглядев растерянного Сашу, что-то бормотавшего в страхе перед расправой.

Расправу Валера считал заслуженной и справедливой. Она вполне укладывалась в рамки порядка, который его устраивал и который он представлял и оборонял. С точки зрения Денисенко, было вполне нормальным, что жалкий мужичок обсчитан на целый килограмм, какой еще с него толк? А Дуся людей кормит, в том числе и Валеру, и, следовательно, нуждается в защите. Зато от типов вроде Пашкова его просто тошнило, он кожей ощущал отвращение к ним, потому что сам был работягой порядка, а тот типичным его паразитом из тех чистоплюев, у которых всегда находится рука и дотянуться до верхушки им всегда легче, чем тем, на ком верхушка держится. И этот на Чурбанова выход нашел. Валеру выгнали, как провинившуюся собаку, а кинодраматург, дерьмо собачье, склепал дешевую байку с благородных подпольщиков и кучу денег загреб. Короче, по твердому убеждению Денисенко, в пашковской истории он оказался самой настоящей жертвой и имел полное право расквитаться сполна, как только появится возможность.

Но ему и не снилась такая возможность.

То, что предстояло сделать Валере и что он скромно назвал «операцией», должно было полностью изменить его жизнь, превратить из нынешней мизерной в ту настоящую, о которой всегда мечталось. Осуществление большого счастливо совпадало с радостью долгожданной расплаты. Думая об этом, Денисенко испытывал особое удовольствие. Гарантией, что «операция» пройдет успешно, а месть сладко, была несомненная для Валеры трусость Пашкова.

Началась «операция» незапланированной удачей.

Денисенко подошел к входной двери и увидел торчавший в замке с ночи ключ. Не нужно было ни звонить, ни ковыряться отмычкой, ни тем более взламывать дверь, хотя все необходимое на этот случай лежало в старом чемоданчике, что принес с собой Валера.

Он прикрыл пальцы носовым платком и осторожно взялся за ключ. Дверь отворилась без скрипа: недавно Александр Дмитриевич смазал петли подсолнечным маслом, чтобы не привлекать внимание соседей к визитам Дарьи. Валера переступил порог и оказался в прихожей. Теперь можно было начать с шутливого: «Не бережешься, хозяин!» Но хозяин не показывался. Валера прошел внутрь в некотором недоумении. Было не так уж рано, и он ожидал застать Пашкова бодрствующим. Между тем после ночных бдений Александр Дмитриевич крепко спал. Он спал так спокойно, чуть прихрапывая, что на секунду Валера испытал нечто вроде сочувствия. Но оно тут же сменилось злорадным сожалением. «Жаль, жить тебе мало осталось, сволочь, а то бы надолго запомнил это пробуждение».

Денисенко осмотрел квартиру, вышел на кухню, увидел пустую бутылку, покачал головой, будто подумал — «вот до чего пьянство доводит», потом бесшумно запер дверь изнутри, выдернул из розетки телефонный шнур и, поставив чемоданчик, присел в кресло напротив дивана. Было почти смешно — жертва смотрела последний сон. «Хватит дрыхнуть, гнида! «Операция» начинается».

Вслух он, однако, сказал то, что собирался еще в прихожей:

— Не бережешься, хозяин!

Пашков вздрогнул и открыл глаза.

Нельзя сказать, что в тот же миг он пришел в ужас. Правда, в кресле сидел незнакомый человек. Однако это могло и присниться, да и в качестве яви не пугало, человек сидел в исключительно миролюбивой, почти добродушной позе.

— Черт! Кто вы?

Пашков не узнал гостя не только потому, что находился в полусонном состоянии. Валера готовился к «операции» серьезно и сделал все, чтобы не походить на себя. Фатовские бакенбарды были сбриты, одет он был в рабочую спецовку и берет. Потертый чемоданчик дополнял облик человека обиходной профессии, вроде слесаря-водопроводчика, что отнюдь не приковывает любопытных взглядов.

— Вы из домоуправления? Разве я вызывал? Хотя хорошо, что зашли, вечно что-нибудь капает.

Александр Дмитриевич все еще не понимал ситуацию.

— А как вы вошли? Неужели я не запер?

— Ключ в замке торчал.

— Черт! Выпил с вечера. Извините, — признался Пашков, с недоумением вслушиваясь в знакомый голос «слесаря». Он приподнялся и вгляделся в посетителя.

— Узнаете? — спросил Денисенко насмешливо.

— Постойте, постойте! Неужели Валера?

— Наконец-то. А я уж испугался, не узнаете.

— Вы? Что случилось, Валера?

Саша уже почувствовал, что случилось для него страшное, но думал еще о второстепенном, признать ли в Валере того Денисенко или изображать неведение. А кроме того, он испытывал неловкость от необходимости вставать и одеваться в присутствии постороннего.

— Я сейчас оденусь.

— Не спешите. Я и так могу разговаривать.

— Говорите! С чем вы пришли?

— Разве не знаете?

Александр Дмитриевич с каждой минутой чувствовал себя все хуже.

— Понятия не имею.

— Бросьте! — махнул рукой Валера. — О кладе будем говорить.

— Что о кладе? — спросил он, хотя следовало сказать — «о каком кладе».

— Пополам, — учел оплошность «гость».

Конечно, не за половиной он сюда шел, но «операция» требовала последовательности.

Александр Дмитриевич дышал тяжело, а Денисенко вытянул ноги и с заметным удовольствием рассматривал носки светло-коричневых туфель, будто надел впервые и любуется удачной покупкой.

— Я вас не понимаю.

Валера вздохнул, отрываясь от приятного созерцания.

— Так я и знал. Ну зачем ты так? — перешел он на «ты».

— Как?..

— Сам знаешь. Нехорошо. Жадничаешь. Зачем тебе одному столько? Ты, я вижу, привык жить скромно.

Он повел рукой, как бы демонстрируя скромность жилища Александра Дмитриевича, но уже заметно ерничал, в голосе появились глумливые нотки.

Пашков поежился.

— Не хочешь по-хорошему?

— Я…

— Не понимаешь? Где клад, падаль? — рявкнул Валера.

Ничего лениво-добродушного не осталось в его голосе. Прозвучал не вопрос, а команда с ноткой истеризма. Пашков вскочил, будто его ударили, и увидел себя в зеркале небритого, со смятыми волосами, в съехавших набок «цветочных» трусах.

Денисенко тоже поднялся и уставился на Сашу. Презрительный беспощадный взгляд не оставлял надежды.

— Хорошо, — протянул он, оглядывая растерянное лицо, непроизвольно вздрагивающий животики худые ноги Пашкова. — Хорош! И такое дерьмо мне жизнь испортило! Помнишь? Узнал?

Валера приблизился вплотную.

— Узнал, кинодраматург? Тогда я тебя не достал, ушел ты от меня, но сегодня тебя никто не выручит. Это хоть ты понимаешь?

По перилам балкона прыгали воробьи и, занятые своими вечными хлопотами, не обращали ни малейшего внимания на людей в комнате.

— Но я человек добрый. Кто старое помянет, тому глаз вон, правильно, а?

— Правильно, — пробормотал Саша и подтянул трусы, отводя взгляд от «доброго человека».

— А кто забудет, оба!

Он взметнул руку, и два растопыренных пальца приблизились к глазам Пашкова. Тот отпрянул и, не удержавшись на ногах, сел на диван.

— Посиди, посиди, отдохни от переживаний. Ты, я вижу, слабонервный. Без дружков-начальников некомфортно себя чувствуешь.

Денисенко невольно затягивал «операцию». Много лет не мог забыть он своего поражения и унижений и сейчас вышел из-под самоконтроля, не в состоянии был действовать быстро и четко, так хотелось посмаковать отмщение, не мог проглотить сладкое блюдо сразу.

Саша закрыл глаза. «Может быть, я еще сплю? Бывают же ужасные сны, во время которых люди даже умирают, но, если проснуться вовремя, не умрешь».

Глаза открылись, сон продолжался.

— Ну, что заткнулся? Я с тобой пока по-хорошему. Пополам — и разойдемся, а? Смотри, как выгодно предлагаю. Разве не стоит отдать половину, чтобы я сейчас же исчез? Ведь ты дрожишь весь. Загнуться можешь, а жадничаешь.