Кошка не успокаивалась и, настойчиво мявкая, позвала хозяйку за собой.

– Иду я, иду. Не кричи, – отвечала кошке девушка – Может, у Проси хоть плошку взять получится? Главное, чтобы мачехи дома не было.

Дарьяна шла за животным по вытоптанной тропинке. По краям качался тысячелистник, желтые купавки тянули крохотные головки к солнцу, а шмели, не подозревая о несчастье девушки, шумно перелетали с одного цветка на другой. Кошка, нетерпеливо мельтеша черным в белую полоску хвостом, уверенно вела вперед.

Нехотя шли ноги к дому Проси. Стоит мачехи подруги узнать, что падчерица продукты раздает, так саму без еды оставит. Семья жила не бедно, да только для неродной дочери всего было жалко: и платья нового, и мяса кусок пожирнее. Частые тумаки и упреки приносили девушке много горя. Дарьяна часто видела, как пробиралась бедняжка к реке, садилась на покатистый берег и выговаривала Лагузке все печали и горести, прося быструю воду унести их.

Дарьяна думала, будь у Проси мать подобрее, как сложилась бы ее жизнь? Ототри золу с лица, наряди в платье целее, да заставь лицо светиться от радости – так краше и не сыщешь! Да только не одна Дарьяна красоту подруги заметила. Мачеха тоже видела, а потому злилась, источая зловонный яд и каждодневно поливая им с ног до головы падчерицу. Рядила в обноски, не пригодные для себя и родных детей. Парни зазывали Просю на вечерки песни попеть да присказки послушать, но мачеха не пускала.

Родная мать Проси рано умерла от тяжелой болезни, и отец, оставшийся с маленькой дочкой, привел в свой дом новую хозяйку. Та девочку сразу невзлюбила. Непослушная ореховая копна волос, живые зеленые глаза – всем она напоминала ей мать. Отец передал воспитание дочери в женские руки и не смел перечить молодой жёнке. Но многочисленной работой Прося не отделалась. Со временем, вися на заборе с деревенскими сплетницами, мачеха стала сочинять бесстыдные небылицы. И девушка замкнулась еще сильнее. Пропал блеск в волосах, перестали искриться глаза.

Дарьяна не обращалась раньше к подруге за помощью, и сейчас совестно было идти со своей бедой. Да только другого выхода найти не могла. Подойдет ко двору, поглядит, дома ли мачеха? А там и видно будет.

В образе ведьмы Дарьяна передавала женщине указания. Та ведьму боялась и за помощью часто бегала, оттого ослушаться не смела. Поворчит на падчерицу, да сделает, как велено. Дарьяна и сплетницам на длинный язык указывала, подсыпая в настойки безвредный, но довольно неприятный жгучий порошок.

Кошка гордо вышагивала впереди, ведя за собой хозяйку. Но на опушке леса остановилась и принялась вылизывать мохнатые лапки.

– Чего села? Нам дальше, – подбоченилась Дарьяна. – Или гостей намываешь? Так нам не надобно.

В глаз угодил солнечный зайчик. Покрутившись по сторонам, девушка разглядела на самом краю тропы, спрятанный в высокой траве, сверкающий бок.

Серебристый бидон блестел, отражая свет солнечных лучей. Девушка откинула металлическую защелку. Бидон был полон молока до самых краев. Не веря своим глазам, она принюхалась к напитку. Аромат свежескошенной травы и меда окутал девушку. Не разбираясь, чье оно и откуда взялось, она радостно схватила емкость и помчалась к голодным котятам.

– Странно, конечно, сначала корзина, теперь вот молоко, – разговаривала то ли с кошкой, то ли сама с собой девушка.

Столько лет Дарьяна жила в своем маленьком, но безопасном мирке. С уходом бабушки порой становилось тоскливо, но дом, постоянно требующий ухода, работа, проходящая под тихое бурчании Матрены, и ведьминские заботы остались неизменными и занимали руки и голову. Подарок за подарком не радовали.

Порой размышляя о будущем, Дарьяна представляла, что всю жизнь проходит служанкой у Баяна, а ночью будет притворяться ведьмой. Другой жизни она не знала и знать не хотела. А может, и хотела, да просто боялась? Рассказы о жестокой и беспощадной смерти Сирин, таких же существ, как и она, ужасали девушку. Уж лучше она будет все время оглядываться, как делала это семнадцать лет, чем сгинет, как все остальные. Но стоило представить, что так пройдет вся жизнь, и тело сковывало от страха и тоски.

Но чего она точно боялась, так это своих желаний. Деревенские девушки ее возраста выходили замуж и рожали деток, но она не смела об этом мечтать. Жить вечно в страхе, сдерживать рвущееся наружу из груди тепло и всегда оглядываться по сторонам – никому не пожелаешь. Стоило подумать об этом, и в груди разрасталась огромная дыра. Не передаст она эту силу своим детям. Она Сирин, а потому проклята. Так говорили все. Именно так она себя чувствовала. Если ты все время одна, а всем вокруг приходиться врать, и нет ни одной живой души, которая может тебя понять, разве это не проклятие?

Девушка злилась на несправедливый мир, на брехливые выдумки. Почему она должна прятаться? Она не сделала ничего плохого. Она даже не чувствовала в себе той великой силой, способной свернуть горы или уничтожить целую армию! И чувствовать не хотела, желая жить совершенно обычной и ничем не примечательной жизнью.

– Ее дар был чем-то неправильным, – убеждала себя девушка и прятала глубже. Лишь изредка, когда жжение в груди становилось нестерпимым, она оборачивалась птицей. Сила взывала, и хоть деревенски истории Дарьяна считала выдумкой, использовать дар страшилась. Вдруг магия, такая податливая и теплая, может поглотить ее без остатка и оказаться губительной? Но что пугало Дарьяну сильнее: сила росла вместе с ней. В последнее время все чаще приходилось к ней обращаться.

Девушка подогрела молоко на печи. Комнату наполнил аромат луговых трав. По краям блюдца вился синий узор. Когда Дарьяне было пять лет, она соглашалась пить только из него. Бабушка наливала горячий травяной взвар и тихонько дула, чтобы напиток скорее остыл. Девочкой долгими зимними вечерами она слушала сказки, училась прясть пряжу и попивала взвар из любимого блюдца.

Самой желанной была сказка про Старый Трухлявый Пень. Отчег – Дарьяна и сама не знала.

“Жил был на опушки леса Старый Трухлявый Пень. И не было у него друзей. Никуда он не ходил, да корни к земле и приросли. Да так он привык к своему одиночеству, что всех вокруг распугал.

Пришла к нему как-то раз Мышка.

– Пень-пенек Трухлявый-бочок, пусти к себе жить, – запищала Мышка слабым голоском. – Я гостья тихая, маленькая. Не увидишь, не услышишь.”

Дарьяна больше всего любила, как менялся голос бабушки во время рассказа. На Мышке он становился тонким и писклявым, на пне – тихим и вкрадчивым.

“– А ты кто такая будешь? – заскрипел Старый Трухлявый Пень.

– Я Мышка Норушка.

– Не пущу. Ты мне корни погрызешь да нор наделаешь, – не пустил к себе Мышку Старый Трухлявый Пень.

Убежала Мышка, а Старый Трухлявый Пень снова начал думать:

– Отчего я один, отчего друзья не идут ко мне?

Прибежала к Старому Трухлявому Пню лягушка:

– Пень-пенек Трухлявый-бочок, пусти к себе жить. Я Лягушка Ква-квакушка, – заквакала лягушка. – Всю зиму сплю, а летом на болоте сижу.

– Не пущу! Ты мне мух нанесешь, да влагу разведешь, – не пустил к себе лягушку Старый Трухлявый Пень.

Ускакала лягушка, а Старый Трухлявый Пень снова задумался:

– Отчего я один, отчего друзья не идут ко мне?

День прошел, ночь прошла, вот уже и зима с летом пробежали, а пень все один стоит, да думу невеселую думает.

Пришла к нему рыжая Лисица.

– Пень-пенек Трухлявый-бочок, пусти к себе жить, – а у самой взгляд хитрый-прехитрый. – Ты Пень мудрый, точно сама Мать-природа, и крепкий, точно мороз. Летом буду поливать тебя, чтоб от жары не рассохся, а зимой греть.

– А ты кто такая будешь?

– Я Лисица Сестрица, – пропела лиса сладким тягучим голосом.

– Ну, проходи. Будем вместе жить, – пустил к себе лисицу Старый Трухлявый Пень, польстившись сладким речам да углядев красивый рыжий мех.

И стала Лиса жить под Старым Трухлявым Пнем. Лето хорошо жили. Диса из ближайших луж поливала Пень, а как зима настала, стала лиса под Пнем костер разводить, чтоб теплее ей было. Да печку строить не захотела. Загорелся пень, начал скрипеть да трещать на весь лес. А Лиса выскочила и была такова.