От еды и компании настроение Дарьяны улучшилось. Домовой суетился по дому, лишь изредка замирал, заметив слой пыли на подоконнике или оставленную одёжу.

Домочадцы заварили взвар, сварили картошку и открыли бочонок хрустящих огурцов. Дарьяна давно не получала такого удовольствия от трапезы, разделенной с другим, пусть и не человеком. Подмерзшая картошка сладила, но соль от огурцов уравновешивала вкус.

Наскоро подкрепившись и подбросив в печь дровишек, Фуха с Дарьяной взяли лопаты и пошли на заросший сорняками огород. Сухая ботва лежала на боку, еле проглядывая меж колючим бодяком. Рядом с черенком дед Фуха казался еще ниже, и девушка дивилась проворству, с которым домовой вскапывает твердую землю.

– Чего смотришь, красавица? – вытирая потный лоб рукавом, спросил нечистик. – Я домовой хозяйственный, деревенский. Вон городские, те ничего не могут, а я хозяевам во всем помогал. Вот у тебя домовой в чем главный помощник был?

– У меня домового не было, – призналась Дарьяна. – Они с бабушкой не ужились.

– Вот оно как. А бабка твоя случаем не ведьма была? – выкопал и ловко отделил клубни от ботвы с землей Фуха. – Ведьма ж сама себе хозяйка и все лучше всяких там домовых знает.

– Ведьма, – подтвердила девушка. – Оттого и не ужились. А в хозяйском доме, где я работала, слышала, что кто-то за печкой шуршит. Но на глаза не показывался. Может, и вовсе мыши были.

– А отчего в тебе крови ведьмовской нет, раз бабка ведьма? – пыхтел, проворно вскапывая лунку за лункой, Фуха.

– Она меня вырастила, а по крови родной не была.

– Дай-ка я тебя рассмотрю.

Домовой, облокотившись на лопату, велел девушке покрутиться, внимательно всматриваясь в саму суть.

– Видел я однажды такую силу.

“Неужто и правда видел дед других сирин?”

– Давненько жил тут мальчуган. Правда тепло у него в груди плескалось и искрилось, а не как у тебя чахло и блекло, но суть та же. Знаешь, что за сила то была? – хитро щурил правый глаз домовой. – Сирин. Слыхала про таких?

Дарьяна, сглотнув образовавшийся в горле ком, нервно кивнула.

– Вот и я думаю, что слыхала, – смех домового напоминал кудахтанье квочки. – Все считают, что Сирин только девы могут быть. Оттого мужикам и проще свою силу скрывать. Лет пятнадцать мальцу было, когда с деревни ушел. Не принял его народ. Не оттого, что силу такую имел, а потому, что не правильно ей распоряжался. Видел он, как превосходит остальных во сто крат, и не пожелал с укладом мириться. С годами все сильнее хитрил да обманывал. Вот староста и велел ему хорошенько все обдумать или убираться. Помню, словно вчера было, как загорелся злобный огонь в глазах мальчишки. Думать он не захотел, собрал вещи и больше не возвращался.

Дарьяна не верила своим ушам.

“В паре пеших дней от Лозовиц жил мальчик с силой сирин. Бабушка бы не поверила! А что самое интересное, деревенские знали, да не гнали.”

– Что же он делал, дедушка?

– Разное творил. Сначала шалости безобидные. Крикнет голосом чужим и прячется. После девкам песни петь стал, да те за ним шли не глядя. А в последний раз заворожил он лешего так, что тот чуть в реке не утоп. Невзлюбили они друг друга. Отчего – не ведаю. Вот тогда-то ему староста в последний раз и сказал, чтоб силу свою придержал, – углубился в воспоминания Фуха, устало прикрыв испещренные синими венами веки. – Я давно на свете живу, Дарьяна, и помню времена, когда сирин считали вестницей удачи. Деревня считала везением, если девица-птица селилась в их краях. Скотина не гибла, поля плодоносили.

– Когда ж это было, деда? Бабушка такого не помнила, а она не мало прожила!

– Кто ж его вспомнит, сколько лет назад было. У нас, домовых, подсчет годам вести не принято. Помню, как прабабке этого мальца всей деревней избу строить помогали. Выводили белые узоры на резных ставнях, возводили низенький забор вкруг огорода. Дед мой еще жив был, меня, несмышленого, домовому хозяйству обучал. Эх, как же все поменялось! – домовой вытащил лопату из сухой земли. – Ты копать заканчивай, да пусть картошины на солнце до вечера сохнут. Небо чистое, дождь не придет. Я по домам пройдусь, припасы соберу да обед состряпаю.

Дарьяна закончила работу и пошла посмотреть грядки на другом краю огорода. К ее радости, взошли и неплохо выросли свекла с морковью.

– Немного, но на семена хватит. И в соседних грядках стоит покопаться. Глядишь, чего и найдется.

Прямо у калитки тянулись толстые стебли семенного лука с белыми шапками на конце. Девушка, прикинув посадки на весну, отщипнула пышные макушки и вырыла пару морковок и свеколок на ужин. И без того грязное платье пуще прежнего испачкалось в земле.

Из окна выглянул домовой и позвал Дарьяну обедать. Пока она возилась в огороде, он успел обежать деревню, заварить ароматный взвар и соорудить нехитрый обед из пресных лепешек с медом.

– С голоду не пропадем, – заверил Дарьяну домовой, набивая рот лепешкой. – Соленьев да варенья пруд пруди. У пчеловода банок с медом полный погреб. Мука тоже есть. Правда, просеять нужно. Сырость да мыши подпортили. До весны продержимся, а там и урожай не долго ждать.

В словах домового девушка слышала надежду и горькую печаль. Для нечистика еще вчера деревня полнилась жизнью. Всюду были люди, которых он знал и любил, а сегодня разруха и запустение. Полные погреба, заботливо собранные на холодную зиму, приходиться разорять, точно вору захожему.

Дарьяна не знала, на счастье или на беду, на ее пути выросла эта деревня.

“Но крыша над головой всегда лучше, чем открытое поле в пургу.”

– Чай попили, можно и за дела браться. Дом отскрести надобно. После и баньку истопим, вон ты какая чумазая. Да и я не лучше, – осмотрел свои пыльные штаны домовой.

Дарьяна засучила рукава и принялась оттирать от налипшей пыли деревянные полки и лавки, выметать старательно развешанный пауками многолетний узор и выбивать коврики с покрывалами.

– Деда, а другие домовые здесь жили?

– А как жеж! В каждом доме! – домовой вычищал золу из печи. – Банники тоже водились. Ну, про лешего я уже говорил. На реку русалки заглядывали, а на вязи болотник с полвека назад поселился. Сам не видел, я в лес не ходок, от хозяев слышал. Мы с лешим не враждуем, у каждого свое хозяйство. Я к нему в лес не суюсь. Он в деревню не лезет. Посмотреть бы надо, как он там? – глубоко задумался Фуха.

– А река далеко? – Дарьяна выглянула в вымытое окно и отпустила силу, как она делала много раз прежде, желая ощутить бегущую воду. Но та не откликнулась.

– Тепло, хорошо, – довольно прищурился домовой, почувствовав теплый дар. – За лесом речка. Шумная, что по ночам журчанье услышать можно. Ее из-за того Горланкой прозвали. А такая холоднючая бежит, что кости стынут. На распутье за лесами в Студенку впадает, а та в сами горы уходит.

– А моя Лагузка теплая в погожий летний день, точно молоко, а бугристая и шустрая, точно гусеница, – вспоминала родную речку Дарьяна.

– Не слыхивал о такой, но, видно, добрая река, раз с такой теплотой отзываешься, – домовой положил маленькую ладошку поверх руки девушки и уставился в окошко.

– Два дня пути отсюда, – Дарьяна всматривалась в пейзаж за окном, точно старалась увидеть сквозь густой лес свою избу. – Скоро будет год, как бабушка умерла. Я за нее ночами деревенским помогала, ведьмой притворяясь, а днем у Баяна работала. А потом приехал хозяйский сын. Чтоб его! – придержала ругательства Дарьяна. – Сначала подарки предлагал, потом замуж позвал, а я отказалась. А мысли у него, деда, точно солома в матрасе: сколько не трамбуй, все наружу лезут и колются. Пошел он за мной до реки, а я не заметила. Веселая с праздника шла. Мысли легкие да не острожные несла. Обернулась птицей, искупалась, а он тут как тут. “Всем расскажу или сам убью, если не уйдешь” его слова. Так я здесь и оказалась.

– Не горюй, девонька, образуется все. Не всегда сирин предвестницей беды была и не всегда будет. Мир меняется, и поверья вместе с ним. Не печалиться указывать тебе не буду, а вот зла держать не советую. Ни к чему хорошему оно людей еще не приводило. У тебя своя дорога, светлая да теплая, как твоя сила. По ней и иди. Дар свой не прячь глубоко, заснет, ни ему, ни тебе лучше не будет.