Потерять эту работу для меня не вариант.

ПИППА ХАРТЛИ СТОИТ в моей гостиной и играет с собакой, а я не могу вздохнуть. Когда я открыл дверь, то подумал, что у меня галлюцинации.

Волосы стали длиннее. Но застенчивая улыбка та же и те же серо-голубые глаза, глядя в которые я забываю свое имя. Тот же мягкий, певучий голос, которым я заслушивался в старшей школе, когда она болтала и смеялась с другими ребятами из группы.

Но, повзрослев, она стала просто сногсшибательной. Полный отпад. Веснушки на носу и скулах, высыпавшие под летним солнцем; золотые локоны карамельных волос, меняющих оттенок от темного к светлому. Хотя брекеты в школе на ней смотрелись довольно мило, сейчас от ее улыбки у меня чуть сердце не остановилось.

«Я Пиппа», – произнесла она в дверях, будто совсем меня не помнит. Не знаю, почему это меня так расстроило.

– Хотите, я помогу вам разобрать вещи? – предлагает она, пытаясь отнять игрушку у собаки. – Или я могу сходить за продуктами, или сделать заготовки на неделю.

Она говорит, а я смотрю на ее красиво очерченный рот. У нее такие мягкие губы, идеального оттенка розового. Всегда такими были.

Черт.

– Нет, – вышло грубее, чем я рассчитывал, но я на взводе.

У меня башка не работает рядом с Пиппой Хартли, и так было всегда.

На секунду я вновь оказываюсь в школьном коридоре, под дверью музыкального класса, где я сидел и слушал, как она поет. У нее был самый прекрасный, волшебный и завораживающий голос, что я слышал в жизни – нежный, но хриплый на определенных нотах. Сильный, но в какие-то моменты тихий. Всегда чистый. Пиппа хорошо знала, как пользоваться своим голосом. Но она никогда не пела на сцене. Пел всегда этот чертов Зак, а она подыгрывала ему на гитаре.

Интересно, она до сих пор поет?

Интересно, она до сих пор с ним? При этой мысли у меня раздуваются ноздри. Этим летом я увидел на билборде его тупую рожу, которая так и просит кулака, и чуть не уехал в кювет. Это он открывает тур? Он едва умел на гитаре играть. И голос у него средний.

Не то что Пиппа. Она талант.

Спустя восемь лет я по-прежнему вспоминаю тот школьный коридор. Не знаю почему – и это неважно.

Собака тянет игрушку на себя, а Пиппа хохочет.

Мне нужно убраться отсюда.

– Мне пора на тренировку. – Я хватаю ключи со столешницы и закидываю рюкзак на плечи.

– Пока, – отвечает она, когда я выхожу за дверь.

Я возвращаюсь с дневной тренировки, берусь за ручку, чтобы открыть дверь, но шум в моей квартире заставляет меня замереть на месте.

Это пение. У меня в квартире играет Fleetwood Mac[3]. В унисон мелодии струится ее голос – ясный, звонкий, музыкальный. Она попадает во все ноты, но поет песню как-то по-особенному. По-своему.

Я не могу пошевелиться. Если я зайду, она прекратит петь.

В голове звучит тревожный звоночек, потому что именно этого сейчас допускать нельзя. Она должна была уйти прежде, чем я вернусь.

Я не могу в этом году находиться рядом с Пиппой. Прошло всего несколько часов, а она уже не выходит у меня из головы.

Я открываю дверь и вижу, как моя новая ассистентка распаковывает кухонные коробки, вытягивается, чтобы поставить бокал на полку, а потом наклоняется над столешницей, во всей красе демонстрируя свой великолепный зад.

Во мне вспыхивает раздражение. Это последнее, что мне сейчас нужно.

Я медленно окидываю взглядом квартиру. Бóльшая часть коробок разобрана. Она расставила вещи и прибралась в гостиной. Наша с мамой фотография уже стоит на книжной полке. Она расставила мебель не так, как в моей нью-йоркской квартире. Кожаное раскладное кресло повернуто к окнам, из которых открывается вид на огни ночного Северного Ванкувера и залив. Собака спит на диване, свернувшись калачиком.

Я скрещиваю руки на груди, испытывая смесь облегчения и смущения. Квартира выглядит прекрасно. Я чувствую себя как дома. Меня до ужаса пугала перспектива разбирать все эти коробки, а теперь почти все готово.

Я даже не против, что собака лежит на моем диване.

Она прекращает петь и оборачивается.

– О, привет. – Пиппа легонько ахает, сначала посмотрев на телефон на столешнице, а потом прямо мне в глаза. – Извините. Я и не знала, что сейчас уже столько времени. – Она отряхивает руки и идет в сторону двери. – Как прошла тренировка? – спрашивает она, натягивая кеды.

Пиппа задает этот вопрос с такой милой заинтересованностью, что у меня в груди разливается странное тепло. Мне это не нравится. У меня возникает противоестественное желание поделиться с ней, что я нервничаю по поводу этого сезона.

– Нормально, – говорю я вместо этого, и, услышав мой резкий тон, она удивленно распахивает глаза. Проклятье. Ну вот. Именно поэтому ничего не получится. Меня слишком волнует, что она обо мне подумает.

– Мы с Дейзи два часа гуляли в парке Стенли, а потом я весь вечер учила ее разным трюкам.

У меня невольно сдвигаются брови.

– Дейзи?

Она пожимает плечами, с улыбкой глядя на собаку на диване.

– Ей нужно имя. – Она поднимает с пола сумку. – Я еще раз выгуляла ее час назад, так что вам необязательно.

Я пытаюсь выдавить из себя что-то типа «спасибо», но выходит только глухое утвердительное рычание.

Она наматывает концы волос на свои тонкие пальцы, дважды моргает и одаривает меня очередной сияющей улыбкой – той, о которой я грезил всю тренировку.

Ее щеки розовеют, и она заметно смущается.

– Ну, не буду вам больше мешать. – Она перекидывает сумку через плечо и бросает мне еще одну короткую застенчивую улыбку. – Буду завтра утром, когда вы уйдете на тренировку. Спокойной ночи, Джейми.

Мой взгляд падает на ее нежные губы, и у меня язык прилипает к гортани. Она, наверное, думает, что мне в голову слишком часто прилетала шайба.

Она уходит, а я стою как вкопанный и гляжу на дверь.

Может, я не должен…

Я давлю эту мысль, как назойливого комара. Пиппа должна уйти. Общение с матерью и единственная попытка завести отношения в первый год в НХЛ научили меня, что, если я пытаюсь жонглировать несколькими яйцами, одно из них разобьется. Обязательно.

Как только она уходит, я достаю из кармана телефон и набираю Уорду.

– Штрайхер, – отвечает он.

– Тренер. – Я запускаю пятерню в волосы. – Мне нужен новый ассистент.

– ВЫ СО МНОЙ РАССТАЕТЕСЬ? – повторяю я за голосом в трубке, бессмысленно пялясь в пустоту. Сейчас утро, я стою в дверях Хейзел и натягиваю ботинки, чтобы отправиться в квартиру Джейми. Шестеренки в моей голове усиленно крутятся, а лоб морщится от напряжения. – Я не понимаю.

Девушка из администрации команды вздыхает.

– Не принимай на свой счет. Эти парни иногда очень привередливы.

У меня внутри все падает. Уволена после первого рабочего дня. Это будет не очень здорово выглядеть, когда я отправлю резюме в отдел маркетинга.

Я правда думала, что вчера сработала на ура. Я разобрала почти все его вещи, и Дейзи была спокойной и уставшей, когда он пришел. Это было довольно весело – гулять с ней, а потом слушать музыку в квартире, пока она ходит за мной по пятам.

Меня охватывает паника. Черт. Мне нужны деньги сейчас. Я должна съехать из крошечной студии Хейзел. Я не могу вернуться в «Хот Дог Хат»: меня выворачивает от одной мысли, как стремно смотрел на меня владелец. Не говоря уже о том, как от меня пахло после смен.

Уволена. Родители с ума сойдут. После того как я потеряла два года своей жизни, таскаясь с Заком по турам, они отчаянно надеялись, что я построю карьеру в маркетинге. Я этому училась. Они одержимы мыслью, что мне нужно найти стабильную, постоянную работу. В офисе. С соцпакетом. Не в музыкальной индустрии. Они усердно трудились, чтобы заплатить за мое образование. Мои родители совсем не богаты, и они многим пожертвовали, чтобы у нас с Хейзел было то, чего не было у них.