Для Эйгера его больше нет.

Оставшись наедине с мыслями, приходит понимание какого это быть одиноким в огромном мире. Никакие слава или богатства не принесут утешения, если ты никому не важен. Если ты и есть тот самый символ трагедии.

На подъездной возникли огни. Они приближались. Стук копыт резал слух. Кучер Фередерико слетел с кареты, не дожидаясь пока лошади угомоняться и посеменил среди тел к Эйгеру.

– Мастер Эйгер?! Что случилось? Мастер Эйгер? Что с моими матушкой и Зоей?

Эйгер покачал головой не в силах вымолвить и слово. Будто прямо сейчас его грудную клетку какой-то незатейливый хирург вскрывал и тут же передумывая обратно резко скреплял, всё что оставалось Эйгеру это корчиться от боли и отрывисто дышать.

Фредерико сорвался к особняку, были слышны его всхлипы, как он петляет среди тел проскальзывая по аллее.

«Ну вот и всё», – сказал себе Эйгер.

Руки подтянули скатившееся с ног ружьё, упирая рукоять в камень, а холодный ствол приставил к подбородку.

«Кто же тогда отомстит за нас?» – в расколотом сознании Эйгера пролился самый прекрасный голос, заверяющий голос его Аллиэйры, словно пение ангела из сна, но он не спал, а случившееся не было кошмаром.

Ошеломлённый возникшим призраком родного голоса Эйгер вслушивался в темноту в надежде услышать самый успокаивающий на свете голос вновь: кроме шума сверчков, порывистого и теряющегося ветра в ночи натыкающегося на деревья и кусты, собственного отрывистого дыхания и дикого рокота сердца будто он болен, отдалённого клацанья копыт теряющегося в дали – его слух не улавливал ничего.

Использовав ружьё как трость он поднялся. Направился искать. Искать её.

Опущенный взгляд перетекает от силуэта к силуэту. Словно бродя по узким морозным улочкам каменных склепов, оказавшись в окрестности могил родных и знакомых, вытесанные в камне пред взором Эйгера, проносятся навеки застывшие лики, каждый с первородной жадностью отхватывая частичку жизни.

Стараясь не смотреть на ужасные увечья, практически разделяющие тела на две части: один аккуратный удар, словно хлыстом, вспарывая человека как какую-то пиьяту оставляя вокруг схожий след. Сердце сильнее стучит с каждым шагом сопровождающимся очередным проплывающим мертвецом в реке крови, ясно пологая, что рано или поздно найдёт Алли, но как бы к этому моменту его сердце просто не разорвалось внутри: ведь такой пытки он бы не вынес. Эйгер ещё не знал: путь и ожидание не самое страшное что было на его ждало.

Самое страшное это жить – после.

И только человек обладающей подлинной силой воли мог выйти за ограничения бренного тела и мыслей, отбросив былое как чуждую жизнь, позабыв о прошлом чтобы переродиться и расцвести подобно раскалённому фениксу принявшего свою судьбу.

Мало-помалу леденящей ужас нескончаемого изумления сменяется жгучим любопытством. Эйгер набирает шаг не в силах ждать: чем дольше медлил, тем больше шансов, что он не дойдёт.

Всюду следы… Его. Фредерико. Лапы псов. Уже не надеясь встретить вновь, пусть небольшие, но ещё раз также родные души, ведь мир неистово суров.

Вновь взобравшись по ступеням, обступая призрак друга, Эйгер смотрит из парадной: Фредерико рыдает на любовь безвозвратной, склонившись над телом Зои: пиемником горя и зла.

Эйгер обходит этаж. Каждый.

Дом наполнен светом и шиком. Отголосками былой истории. Настоящей смертью.

Обводит шагом каждое строение.

Всюду горстки тел, либо следы тех, кто не умер сразу, но в скором времени непременно бы угас от потери крови.

«Ужас происходящего, кровотечение, опасение за собственную жизнь – не лучшее время и сочетание чтобы сообразить, как остановить кровь.

Но.

Выживших могло быть больше если бы было больше охраны» – корил себя Эйгер, читая как мантру, чтобы унять разрозненные мысли и придать им пусть и обманчиво, но связный строй.

В этом он невероятно ошибался: если за кого-то решили, то спасти несчастного может только чудо.

Но реальный мир не сказка, а чуда не существует.

Кроме нас.

А мы решаем кому и как быстро умереть.

Такой вот парадокс.

Как Эйгер и думал, любимую находит в окружении останков телохранителей.

Аллиейра – воплощение его жизни, а её красота как эталон в искусстве: её тело обтягивало сложное платье с тысячей золотых перьев, отчего легко можно спутать с кольчугой. В лунном свете она, как воплощение мира, сверкала подобием остывшего феникса. Невероятно красивую, словно наполовину застрявшую в кошмарном сне: порез пришёлся с левой стороны, отсеча руку, вырвав рёбра и лёгкое. Удар достиг сердца разорвав на части, на полоски мышечных лоскутов, в другой жизни наделяющее прекрасной возможностью жить, любить и быть любимой. Вместе творить.

Эйгер упал на колени, подтянул Аллиэйру обхватив под плечи, обнял, горячо и больно прижимая к себе. Её платье звенело тихим металлическим шорохом, как в восхищенном экстазе перебирая золотую цепочку в руках, только усиленно в сто крат. Из глаз его жаром сочилась скорбь вперемешку с восходящим гневом, чарующий теплотой о былой любви. Сквозь остывшие кусточки стали, прикосновение просачивалось, согревая плоть.

В эти минуты Эйгер Дименсо отчаянно желал, чтобы его душа, его мир, его будущее, Аллиэйра, вернулась.

Слушая собственное дыхание, всего чего сейчас ему не хватало, это ощущения, второго бьющегося сердца рядом со своим.

Посадив её поудобнее Эйгер так и, уснул в обнимку с трупом любимой, так и не узнав какой монстр такое сотворил.

Эйгеру снился тревожный сон, наполненный ужасами страданий, навечно запечатленными в мёртвой плоти: всё начинается после какого-то рутинного события на пути к дому. По прибытии: известный ему мир оказывается уничтожен. Серые лица, каменный взгляд, изодранные дорогие костюмы пропитанные дорогими парфюмом и кровью. Немые жесты, застывшие в последнем движении. Разбросанная мебель, драгоценности и подарки. Затаившаяся в ночи тишина. Немой мотив. Неизвестный монстр. Кошмар.

Ракурс меняется и перед Эйгером предстаёт иная картина: его находят мёртвым в прибывшем экипаже. Крови не много. На горле один аккуратный надрез. Лице озарено улыбкой счастья: в этом сне воплотилась его мечта – один он в обмен на судьбы других, даруя дорогим друзьям и родным долгую жизнь.

Вдруг по ветру разносится голос кристальной чистоты, сравнимый лишь со свежестью леса в подножии седых, всеми забытых, клыкастых гор: как смерч – наполненный энергий грома, буря – дарующая жизнь, цунами – пробирающей силой гроз. Голос трагически пел. Тоскливо жалел. Тянул раскатами грома – с триумфом рокотал:

«В первый раз ты сгораешь душой,

Мир угасает нежданно угасшей свечой,

Одна за другой, одна за другой – тобой.

Во второй – сея в сознании мрак,

Память сгорает внутри,

Оставляя вечность на муки,

Вечный покой тебе в руки.

Но вновь согретый мечтой,

Ты сделаешь шаг на встречу истоку,

Ты будешь гореть, пока не выйдет весь срок,

Отведенный тебе рукой роковой,

Отпустив тревогу.

В третий – ярко пылает бренная плоть слагая метели созвездий:

Угрызения совести – заблуждение слабых,

Твой дух вознесётся над миром,

Следуя за болью слабых.

И вспыхнешь могуществом звёзд всех расцветших,

Отражением будущих и прошедших,

Мощью тьмы рецессивной:

Ждёт тебя – вечный бой,

Обещая вечный покой.

Ты – стихия величия,

А мир лишь – иллюзия страха,

Преследуя тебя он – обернётся прахом.

Таков наш мир.

Великий. Иной. Твой».

Трепет грома проник в сознание Эйгера посеяв, словно вкусив, энергию иной полярности или масштаба. Как цвет из иных реальностей, но впитавший энергию каждого, и проникшей сквозь сон отчего мир выворачивая разрывает отражая все потаённые страхи ставшие пугающей реальностью: их тела, всех тех, кого Эйгер знал и дорого любил, вплетены в гигантскую паутину алых кристаллов, разорванных миров. От хозяина, ткача судеб, ни следа. В самом центре горит силуэт его Аллиэйры. Растерзанной. Мёртвой. От едва уловимых движений, порождаемых каплями крови, паутина рябит, ослепляя бликами, пока из разрозненных фрагментов многих миров, не начитает просачиваться громадная тень.