Эйгер сделал шаг переступив ощущение неизвестности, таким он определил оберегающее его чувство, но об этом он бы никогда в жизни не догадывался.

Впервые Дименсо оказался сам по себе.

Его родные, друзья, гости и слуги – их обезображенные тела лежали по аллее на пути от особняка, в лучах полночной вечной разлуки. Словно застывшие на небе отражения погибших звёзд.

Эйгер желал прогнать одержимое его наваждение: «Это не может быть. Я сплю. Наверно в пути отрубился». Но словно запоздалый гость, которого забыли пригласить, а то и не гость вовсе, заявился на свадьбу чтобы устроить резню и прямо сейчас, разум Эйгера охватил холод, тело прошибло насквозь словно угодив в звероловную яму, боль парализовала тело болью, когда Эйгер делает новый шаг.

Его пугала мысль вглядываться в лицах мёртвых, ещё недавно разделявших общую радость, чтобы узнать в них ему дорогих людей, что их уже нет.

В нежном, тёплом, мягком свете керосиновых фонарей, тела не могли казаться мёртвыми, но их дорогие наряды трепетали на ветру, словно кладбище прибившихся к скалам кораблей: искорёженные остова, переломленные мачты, разодранные паруса; кровавый свет сверкал равнодушными остывшими бликами утопленных в крови драгоценных камней – символы власти над остальным миром.

Перешагивая мёртвых, пробираясь через неистовство раскромсанной плоти, он замечает знакомые лица, отчего разум прошибает болью смятения: Рэймонд Науч со своей супругой Мелани Науч, их тела – Эйгер обедал у них этим днём, за чашечкой кофе они обсуждали всё и ничего, начиная от никому не понятной политики кроме глав государств до новых способов обработки дерева чтобы повысить его долговечность: подлый удар застиг их, когда они бежали от особняка, а их восьмилетнюю дочь, Кристину, и вовсе не сразу удаётся узнать: её голова была отсечена затерявшись в густой траве… удар пришелся по высоте спин супругов, оставляя сюрреалистичные, словно творение больной фантазии вышедшего из ума художника-креативиста: короткие обрубки-позвоночники, словно прорастающие из плоти, расцветая кровавой кроной медленно орошали кровью их спины.

От вида очередного обезображенного мертвеца с лицом дорогого друга, сознание Эйгера принимает решение не смотреть. Но приходится. Ведь иначе он может пропустить «её».

Кровь забиралась меж отполированных валунов старинной брустачки формируя громадную паутину. Эйгер продолжал обступать тела покойных, всех тех, кого он знал. Он не мог позволить себе смотреть вниз, отчего то и дело под ноги попадались брошенные вещи, сломанные туфли, отрубленные пальцы… всё это время под ногами чавкала кровь. От запаха разорванной плоти сердце сбивало ритм собственных шагов. А от одной только мысли объёмов крови его тошнило, обжигая горло желчью.

Оставалось около сорока метров до особняка, сорок метров заваленной телами аллеи, наполненной остывшей памяти о тех, кого Эйгер уже никогда не услышит. Тех, кого лишились их родственники, но пока даже не догадывались об этом. Ненаписанные истории жизни. Тысячи и тысячи не свершённых дел. Фамильные родовые ветви, прервавшиеся навсегда. Мозг пронзали тысячи мыслей остановиться. Но Эйгер их не замечал. Дименсо – не из тех, кто отступает. В сознании это звучало иначе: теперь он практически всё что осталось от династии. Это вытягивало из его тела силы жить. Это предавало его воли силы жить. Когда-нибудь это качество обернётся и ему стороной.

В висках давило. Глотку жгло. Вернувшееся с новой силой ощущение ужасной неизвестности он даже не заметил. Каждый его шаг становился медленнее предыдущего, от мысли опоздать. В сознании боролись страх, любовь и неизвестность. И только неизвестность способна быть переменной склоняющейся в любую из сторон.

«Лишь бы Алли была жива. Лишь бы она… только она… прошу тебя, Фатта!» – скорбный дух Эйгера взывал к упавшим небесам, сверкавшим в драгоценных камнях, в надежде что ещё не поздно, что их взгляд ближе, как никогда прежде. С каждым шагом укрепляясь в мыслях что это уже не звезды, а слёзы давно погибших звёзд.

Выл ветер. Ветви скребли по фонарям. Кто-то кричал. Их крик сливался с воющим ветром. Морфей Хорус, сидел прислонившись боком к дереву, молил пробегающих о помощи, но помочь человеку с выпущенными внутренностями уже никто был не в состоянии – все, кто выжил, эти несколько человек сейчас разбегались, спотыкаясь на крови и телах… тёмные силуэты опасливо разбегались, прячась в тенях. Один из них, Ник Эммерайс, толкает Эйгера хрипло выдыхая «Надо бежать». И только сейчас Эйгера отпускает шок: тяжелое дыхание обжигало сухое горло, в глазах плыло от воображаемого ужаса, от вида тел ему дорогих людей. Кровь звенела в ушах эхом столкнувшихся молотов в сердце, разбивая и плюща металл, а рёбра разрывало болью не в силах сдержать этот натиск внутри, но он шёл, ради своей Алли, переступая тела дорогих ему людей.

Эйгер не считал сколько, лишь знал, что их слишком много.

Поднимаясь по белым ступеням мраморной лестницы, красной и скользкой от набежавшей крови с тел выше, всматриваться в лица каждого – как удар кинжалом под рёбра, оставляющим невидимые рубцы, тут же принимающиеся ныть фантомной болью. Душа Эйгера горела от пытки. Переполняла смертное тело, уже не в силах сделать новый шаг. Отрешившись от всего увиденного, он делает ещё несколько вязких движений вперёд.

Переступая порог парадной Эйгер сам того не замечая закрывает оставленные распахнутыми двери.

В свете многочисленных люстр, яркий мраморный зал с полуколоннами и гербами, картинами предков, украшенный яркими лентами, торжественный зал накрыт дюжиной столов, отливает смертью повсюду.

Эйгер искал где бы он мог переступить тела, но не смог не заметить новую причёску служанки Зои, новый фрак и причёску дворецкого Резо, стильную золотую оправу очков рядом с тучным телом судьи Энцо и сверкающий на его массивной руке перстень с изумрудом, точно путеводной звездой сверкающей надеждой фантомных звёзд, как что-то инородное среди мира помутневших оттенков грёз.

Сердце замерло, когда Эйгер заглянул в лица убитых. Они были умиротворёнными. Но ужасные раны, причиненные им – никто бы не поверил, что такое возможно. Либо они так настрадались в последние минуты жизни, от ужаса и боли, от мысли что их время пришло, от вида что стало и происходило с окружающими; что попросту сдались, впустив смерть с великой радостью и без намёка о страдании?

Эйгер замирает, когда по спине проходит волна. Холодное цунами – молния, как предчувствие неотвратимого удара.

Хозяин особняка обернулся. Ничто ему сейчас не угрожало, но чувство, промелькнувшее в воздухе, поселило сомнение, предостерегая быть настороже.

Новый шаг раздался страшным всхлипом пропитанного кровью ковра.

Пройдя до лестницы, в сопровождении смерти, на другую сторону зала, он замечает до боли знакомый силуэт: дед Эйт Дименсо в старомодном костюме. С ружьём в руках. Без головы. Только некто с нечеловеческой силой мог сделать такое. Либо напавший орудовал мечом, что объясняет глубокие рассечения и ровные раны, что виделись на телах на всём пути прошедшей бойни.

Эйгер бросается к деду, осматривает карманы, выуживает горсть патронов и хватает ружьё. Медленно заряжает, оглядываясь по сторонам. Несколько тел на втором этаже. Никто не дышит, никто претворяется мёртвым чтобы напасть. Ни на ком и нигде не видны следы выстрелов, тем не менее рядом лежат две раздавленными гильзы, а для полного заряда не хватало ещё пяти. Крови было так много, что не понятно ранил ли дед нападавшего либо промазал. А кровавые следы вели во все стороны особняка.

«Скорее промазал, раз зверства не прекратились» – подумал Эйгер, в надежде, что дед хотя бы смертельно ранил неизвестного и в скором времени он если не истечёт кровью, то получит оболочной пулей в лицо.

Обретя оружие, шанс на спасение, Эйгера пронзило взорвавшейся внутри стужей, парализуя плечи и руки, сковывающей пальцы. Не понимая почему это с ним происходит нечто подобное, каждый раз, когда он продолжал идти его дыхание сделалось медленным, почти затаённым. Но думать, когда всё решают секунды Эйгер позволить себе не мог, как и умирать, но чувствовал, что это не самое страшное, что его ждёт.