— Был бы, — неубедительно буркнул муж, — ты же видишь, что мне не наплевать. Мне просто Алю жалко. В отличие от тебя, мне не доставляет удовольствия рушить сейчас ее счастье, хоть и не моя вина в том, что приходится это делать.

— Пф, — женщина вернулась к своим делам, она в который раз проверяла, куда положила документы, — аргумент, конечно. Ладно, пора ехать. Дальше некуда тянуть.

Аля так и просидела на коленях у Богдана все время до отъезда. Сидела, молчала и молилась, чтоб чудо или счастливый случай избавил ее от этой поездки.

После обильно пролитых слез наступило опустошение. И ей так много всего хотелось ему сказать, и в то же время это сейчас было совсем не нужно и не важно. Гораздо важнее было ощущать его близость столько, сколько позволит равнодушная стрелка на часах.

Богдан тоже молчал. Но его состояние так явно выражалось в силе рук, прижимающих ее к его телу, в нежности его губ, периодически прикасающихся к ее макушке, что девушке не нужны были слова. Наоборот, она даже благодарна ему была за это уютное молчание рядом. Если он заговорит, хоть слово скажет своим срывающимся голосом, она снова ударится в истерику. Изойдет вся на слезы.

У Алевтины было сейчас такое чувство, будто ее мир рухнул. Только что, несколько часов назад, еще утром, она была так счастлива, она строила планы, собиралась провести каникулы, не разлучаясь с человеком которого любила ни на день и что? Все каникулы она проведет за четыре тысячи километров вдали от него!

Да, они разлучались и на больший срок, но…. Он всегда был рядом. Он дышал с ней одним воздухом. И по вечерам, Аля в окно видела его машину, припаркованную во дворе. Она не говорила ему о том, что знает, как он проводит вечера, зачем? Ей просто было так хорошо от этого, словно он был рядом с ней. И это согревало ее почти так же как его объятия.

Четыре тысячи километров — это пропасть.

Десять дней вдали от него — это вечность.

Сердце девушки было разбито, она горевала так, словно у нее кто-то умер….

Умерли ее надежды и мечты. Разбились о чужую волю. Опять. И это чувство беспомощности перед чужими решениями снедало девушку. Окунало в бездну отчаяния. Давило на грудь и сжимало сердце тисками.

Когда она услышала, как открывается дверь и голос матери, зовущий ее, она зажмурила глаза, всем сердцем желая оказаться сейчас на краю света, подальше от нее, только с Богданом и чтоб никого больше не было. И крепче обхватила руками его торс, пряча лицо на груди парня.

— Ну же, Алевтина, — раздраженно говорила мать, — прекрати разводить сырость и устраивать трагедию на пустом месте. Вытирай слезы и собирайся, я вызвала такси.

— Зачем, Наталья Андреевна, — удивился Богдан, — я все равно поеду в аэропорт провожать Алю.

— Правда? — Она сделала вид, что впервые слышит о его предложении отвезти их, — а я думала, вы распрощаетесь здесь. Зачем тебе ехать?

— Бо, пожалуйста…. — Взмолилась Аля, цепляясь за его руку. Ей казалось, что он сейчас поддастся и послушает доводы матери. И не поедет ее провожать, как обещал.

— И все же я поеду. — Твердо ответил Богдан всем своим видом давая понять, что отступать не намерен.

— Хорошо, ладно. — Сдалась женщина. — Аркаша, — позвала она мужа, — отмени машину, нас отвезет Богдан.

Алевтина облегченно выдохнула — у нее есть еще пара часов побыть с ним. Девушка понимала, что перед смертью не надышишься, но ничего не могла с собой поделать. Не хватило у нее сил проститься дома, хотелось использовать каждое мгновение из того времени что у них отнимали.

В аэропорт ехали долго. Алевтина прекрасно знала, как Богдан управлял своим автомобилем. Ей потребовалось совсем немного времени понять, что в его машине лучше пристегиваться ремнем безопасности. Она конечно Богдану доверяла и практически не боялась уже быстрой езды, но так болтало по салону на крутых виражах, в которые Богдан превращал обычные перекрестки и повороты, ее гораздо меньше. И тут…. Крейсерская скорость, ни обгонов — ничего. Аля сначала не поняла, а потом догадалась — все дело в ее родителях, сидящих на заднем сидении. Продемонстрируй Бо сейчас свою удаль, и она в его машину больше не сядет никогда. Он это почувствовал раньше нее.

В аэропорту, в ожидании регистрации, Богдан поймал девушку за руку и увлек в какой-то закуток просторного зала. Прижал спиной к каменной колонне, прижался к ней своим телом, зашептал торопливо:

— Аля, малышка моя, ты мне звони, ладно? В любое время дня и ночи, не думай про разницу и часовые пояса — наплевать на все это. Каждый раз, когда захочешь поговорить, когда я буду тебе нужен — звони. Хорошо?

— Хорошо. — Аля торопливо покивала.

— Все будет нормально, вот увидишь. Ну, подумаешь, каникулы. Их еще столько будет в нашей жизни, правда же?

— Да. — Аля взяла в ладони его лицо и смотрела так, словно наглядеться не могла. Словно они в последний раз в жизни виделись. На глаза снова навернулись слезы.

— Не надо, — он стер их пальцами с ее щек, — прошу тебя, родная, ты мне сердце рвешь в клочья своими слезами. Я же не железный, малышка!

— Прос…ти-и-и, — она, как ни старалась, не могла сдержать себя, и горло уже перехватило спазмом, и вдох застрял в горле, а грудь сдавило так, что стало больно.

— Горе мое…. — Он прижал Алю к себе, устроив ее головку на своем плече, погладил по волосам, как ребенка, отстранился. — Пойдем.

— Куда? — С надеждой спросила девушка, на одну короткую секунду до его ответа нарисовав в своем воображении, как он похищает ее из-под носа родителей и увозит в неизвестность. Туда, где их никто никогда не сможет найти….

— Воды тебе надо попить. Успокоиться.

Иллюзия спасения растаяла как дым и Аля, наконец, смирилась с происходящим. Ей даже удалось успокоиться, и она смогла о чем-то разговаривать и даже шутить над отцовскими шутками, но ощущение грядущей разлуки висело над ними дамокловым мечом и ни на секунду не отпускало.

Наконец пришла пора идти в самолет. Аля крепко-крепко, в который раз за этот день, прижалась к парню. Она хотела поцеловать его, но стеснялась присутствия родителей. А они словно нарочно не сводили с нее глаз. Мать при этом нервно пристукивала ногой и казалась ужасно раздраженной. И причину, по которой она так психует, Аля никак не могла понять.

В какой-то момент, понимая что их уже не оставят наедине, Аля потянулась к губам Богдана, потому что понимала — уедет без поцелуя и все, жалеть об этом будет все каникулы. Без этого прощание будет неполным, об этом она хотела вспоминать каждый день каникул. Тогда она решила наплевать на родителей. Да и разве это преступление, целовать своего парня?

И тут мать не выдержала. Она налетела на нее взбешенной фурией, схватила за руку и практически оторвала от Богдана. Вырвала из его рук, а он ничего не смог поделать с этим.

— Да сколько можно прощаться! — Наталья тащила ее к дверям. — Что ты здесь устроила, я тебя спрашиваю? У тебя что, совсем совести нет? Что ты себе позволяешь, как себя ведешь?

— Да мама! — Аля вдруг встала как вкопанная. — Пусти! — Она вырвала руку из захвата ее пальцев. Развернулась и бросилась бежать к Богдану, который стоял на том же месте и, играя желваками, наблюдал за ними. Подбежала, обняла за шею и поцеловала крепко, от всей души его поцеловала. Важно ли ей было, что думает ее мать? Нет. Ушли куда-то ее стеснение и страх. И желание еще один последний раз прижаться к нему, вложить все, что чувствовала в свой поцелуй, победило.

Целовала самозабвенно, так, словно время остановилось, пока он сам не прервал поцелуй и, тяжело дыша, прошептал:

— Ну все, малышка, иди. Иди! — Он отступил на шаг назад, выпуская ее из объятий.

Аля, собрав все свои внутренние резервы по кусочкам, развернулась и на слабых ногах поплелась к матери, ни разу больше не обернувшись….

Несколько минут спустя, Богдан стоял у своей машины, затягиваясь сигаретой, и смотрел на самолет, набирающий высоту в синем небе.