Легкие прикосновения мужских пальцев горячили кровь, вызывали трепет в каждом уголке тела. Как же ей хотелось откликнуться на его чувственные ласки и отрешиться от всего, кроме близости мужчины. Бесс хотела его, хотела, как несколько часов назад. Даже сильнее, но… Нельзя поддаваться. Иначе ловушка, расставленная индейцем, захлопнется.

Своенравный индеец твердо решил их сосватать. Теперь он не остановится, пока своего не добьется. Для призрака он, пожалуй, слишком настойчив. А уж если ему что взбредет в голову, ничего изменить нельзя…

Или почти ничего… Бесс пренебрегла его советами, когда позволила Ричарду окрутить себя или когда отправилась с бабушкой во время вспышки оспы лечить больных. Вот тогда последний раз она видела Кьюти в полном парадном облачении, что означало высшую степень его недовольства. Негодование Кьюти было так велико, что он не являлся Бесс около полугода.

Бесс надеялась, что сейчас индеец не будет упражняться в исчезновениях. Без Кьюти ей в ближайшее время не обойтись. Иначе как она узнает, куда идти в этой проклятой Панаме, где копать?

Кинкейд притянул девушку к себе и скользнул поцелуем по ее губам. О чем он говорит?

— …Есть много способов предохранить женщину от зачатия. Я позабочусь об этом, Бесс. Не бойся.

Какие мягкие и теплые у него губы, мелькнуло у Бесс. В тепле, после еды ее разморило. Ей хотелось закутаться в эти сильные мужские руки и целовать, целовать, целовать его…

Вместо этого она отстранилась и покачала головой.

— Нет, — молвила она. — Нет. Только не сейчас, только не сегодня. Может, и никогда. Мне не так просто пойти на это. Я устала, я хочу спать, и если ты человек, которому можно доверять, ты не тронешь меня.

— Суровая ты женщина, Бесс Беннет, — с искренним сожалением сказал Кинкейд. — Какие бы скверные воспоминания ни преследовали тебя… я смогу бесследно стереть их ощущениями, о которых ты не будешь жалеть.

Бесс обхватила себя руками и поежилась.

— Возможно, — молвила она. — Возможно, но прежде я должна этого захотеть. Я, — подчеркнула она, многозначительно глядя в темноту.

— Ну, как скажешь, — отозвался Кинкейд. Он подбросил в огонь еще хвороста. Пламя вспыхнуло ярче, разбрасывая веером голубые, оранжевые и зеленоватые искры. — Но предупреждаю, ты еще пожалеешь. «Я жалею о многом уже сегодня», — беззвучно кричала она, сворачиваясь комочком. По парусиновой крыше барабанил дождь. И боюсь, что в старости буду жалеть о тебе, Кинкейд, еще больше, думала Бесс, и тут улыбка тронула ее губы: наверное, каждой женщине надо встретить в жизни своего любовника-каторжника. Для опыта… С этими мыслями она погрузилась в глубокий и сладкий сон, будто лежала не на ложе из сухой травы, а дома, на мягкой пуховой перине.

Бесс разбудил запах жаркого. Солнце было уже высоко. Каждую косточку, каждую мышцу ломило и тянуло после всех приключений. Но чувство голода было сильным, как у здорового человека. Бесс села, потянулась, стараясь стряхнуть с одежды и с волос мелкий морской песок.

Под навесом хижины все горел костер, другой очаг Кинкейд устроил чуть поодаль. Там на вертеле жарился жирный, покрытый румяной корочкой кролик.

Шотландец довольно хмуро приветствовал ее.

— Заспалась ты, однако, миледи. А на завтрак у нас утиные яйца и жаркое. Есть и рыба, если угодно. Я поймал парочку.

— Приготовишь ее? — обрадовалась Бесс. — У тебя ведь такой аппетит, что хорошо, если мне хоть кусочек достанется.

— Остришь уже с утра? Ну-ну.

— Может, ты позволишь мне…

— Вон те кусты подойдут как нельзя лучше, — сказал он. — А если хочешь искупаться…

— Ну, уж нет. Водных процедур с меня достаточно.

— Да? Жаль. Потому что ванна тебе еще предстоит. Это тоже остров, хотя и пообширней, чем тот, первый. Большая земля дальше на запад. Думаю, можно связать несколько бревен, приладить парус, тогда получится плот. Двинем на юг вдоль берега. Если ты, конечно, все еще готова продолжать путь в Панаму. Там ведь может случиться всякое.

— Я готова. И я поеду туда, — решительно ответила девушка.

Бесс повернулась и пошла к густому кустарнику. Она проснулась в хорошем настроении, она жива-здорова, и она не позволит шотландцу портить чудесное утро.

Кинкейд, конечно, усложняет жизнь. Теперь Бесс поняла, что с ним не так просто поладить. Он не так примитивен, как казалось поначалу, когда она заключала с ним договор.

Однако под грубой и суровой маской скрывался если не истинный джентльмен, то человек, безусловно, порядочный. Тревожило другое: оба они были молоды и здоровы, со всеми присущими возрасту чувственными потребностями — что их ждет?

Тем не менее их разделяла пропасть. Бесс Беннет — дочь благородного человека, внучка аристократа, а Кинкейд — мародер, наемник, сила его только в клинке. На роду у него написано закончить свои дни на виселице.

Бесс завершила утренний туалет и пошла на пляж, чтобы ополоснуть лицо и руки. На лоб ей падали спутанные волосы, и девушка нетерпеливо отбрасывала их назад. Кинкейд был, несомненно, привлекателен, но думать о его мужских качествах сейчас не следует. Прежде всего, ей надо помнить, что он заносчивый и нагловатый тип, который часто забывает, где его место. Лучше держаться от него подальше даже в мыслях, иначе беды не миновать.

Бесс по возможности привела в порядок одежду и занялась волосами. Через несколько минут борьбы со своей гривой Бесс сдалась, оторвала половину от нижней юбки и собрала непослушные пряди в косу.

— Ты будешь завтракать или нет? — окликнул ее Кинкейд.

— Иду-иду, — отозвалась Бесс.

«К столу» она вышла спокойная и уверенная в себе. Кролик был уже готов и лежал на тарелке из листьев рядом с «салатом» из моллюсков.

— Яйца стоит сбрызнуть соленой водой, — сказал Кинкейд. — После еды сразу снимаемся. Не знаю, кстати, сколько нам придется идти до обитаемых мест. А края здесь неласковые.

Суровую маску, которую носил вчера, Кинкейд сменил на более мягкую и человечную. Ночь крепкого сна явно пошла ему на пользу, впрочем, как и самой Бесс.

На Большую землю они перебрались на удивление благополучно. Почти сразу на побережье им попалась повозка, которая ехала на юг. Накануне путники провели ночь на берегу заброшенного пруда. Бесс наконец-то получила возможность помыться в тепловатой пресной воде, постирать, сменить одежду. С волосами по-прежнему не было сладу, особенно после мытья, и Бесс, потеряв терпение, схватила сгоряча дедов кортик и обрезала косу дюймов на шесть. Теперь ее волосы едва достигали плеч.

— Это самое разумное из того, что ты сделала в последнее время, — одобрил Кинкейд. — Чем дальше на юг, тем жарче.

И тут они отчетливо услышали стук колес. Кинкейд насторожился, быстро вытащил пистолет из сумки и сунул его за пояс.

— Сиди тихо, — велел он, жестом указывая ей на тенистый уголок. — И ни звука, ни слова. Что бы я ни говорил, ты должна молчать. Поняла?

Бесс хотела, было спорить, но суровый взгляд шотландца остановил ее. Она покорно села на поваленное бревно. Стало ясно, что перемирию пришел конец.

Кингстон, Ямайка

Июнь, 1725 год

Перегрин, что в переводе с английского значит сокол, не замечал завывающего за окнами ветра. Он сосредоточился на угольном наброске, над которым давно мучился. Ему никак не удавалось передать на бумаге неуловимое выражение лица рыжеволосой женщины, чей портрет занимал целую стену в его кабинете. На полу у кресла белели бесчисленные скомканные листы.

Парик Перегрина Кэя сидел немного косо, на лбу поблескивали бисерины пота. Аннеми, войдя в комнату и увидев чуть скошенный рот мужчины, сразу поняла, что ему грозит очередной приступ падучей.

— Ваш ужин, сэр, — мягко произнесла она. — Сэр! Звук ее голоса успокаивал хозяина. Мучительная гримаса на лице сменилась отрешенным и расстроенным выражением. Аннеми знала, что у нее есть способность облегчать страдания несчастного. Все дело было в ее голосе, грудном, мягком и обволакивающем. От голландского акцента она уже давно избавилась. Не тонкая, в светлых веснушках кожа, не прямые русые волосы, а именно голос был ее главным женским оружием. Аннеми никогда не была красавицей, даже в годы цветущей молодости. Слишком высока, немного грузна, рот был широковат, лоб чрезмерно высок, а нос длинен. А сейчас, на четвертом десятке лет, появились морщинки у рта и в уголках глаз. Но Аннеми всегда гордилась собой, гордилась своей преданностью хозяину.