Оливарес манипулировал Филиппом IV, заставляя его не доверять никому – за исключением, конечно, одобренных фаворитом приспешников. Это касалось и семьи самого короля, особенно его братьев. Граф-герцог видел врага даже в Изабелле, которая обладала более сильной волей, чем её муж.
– Этот человек стремится взять власть в собственные руки и отстранить Ваше Величество, – говорила она королю.
Но Филипп IV не верил ей. Из свиты королевы окончательно изгнали всех французов, а во главе её двора Оливарес вскоре поставил собственную жену (и кузину), злобную и безобразную Инес де Суньигу, на которой женился ради большого приданого.
– Королевы нужны для того, чтобы рожать! – однажды нагло заявил фаворит.
Конечно, это не понравилось Изабелле, но что она могла поделать, окружённая шпионами графа-герцога?
– Опасаясь влияния королевы, – читаем у Виктора Ерёмина, – он толкнул Филиппа IV на путь греха и предательства, чтобы разрушить их брак.
Хотя Грегорио Мараньон, испанский историк ХIХ века, утверждал, будто Оливарес просто хотел, дабы король утолял свой «пожирающий огонь» с другими женщинами в то время, когда его супруга была в положении.
Действительно, как только стало известно о беременности Изабеллы, Оливарес свёл её юного мужа с красивой молодой португалкой Франциской де Тавара, фрейлиной королевы.
Вообще, за нравственностью женщин при дворе строго следила «Guarda dama» (Хранительница дам), так что в чопорной замкнутой атмосфере они (во дворце жили только вдовы и девушки) могли вполне зачахнуть от скуки.
– Так вот, чтобы их жизнь не была невыносимой, – пишет Николаева Кристина в своей работе «О странностях этикета при испанском дворе Габсбургов», – им разрешалось иметь подле себя одного или нескольких официальных поклонников. Их называли «Galanteos de palacio», что можно перевести как «придворные кавалеры». Таким кавалером мог быть и женатый человек, по желанию, молодой или в возрасте. Это не имело никакого значения, потому что о любовных чувствах там и речи не могло быть, его права заключались всего-навсего в том, что он имел право поклоняться даме и служить ей.
Увы, в течение всего года этому кавалеру выпадало несколько дней, когда он мог наслаждаться обществом обожаемой дамы. Только в редких случаях дамы могли показаться на людях: на придворных торжествах, церемониях, приёмах или на зрелищах аутодафе. В такие моменты официальный кавалер мог стоять рядом со своей дамой и ухаживать за ней, естественно, соблюдая правила и нормы поведения и морали. При этом даже в присутствии короля он мог оставаться в шляпе, подобно грандам. Как уверял французский посланник Берто, это объяснялось крайне изощрённой галантностью: они хотели таким способом продемонстрировать, «что их дамы, которым они себя посвящали, имеют в отношении их такие же права, как король в отношении своих подданных, то есть могут позволить им не снимать головной убор».
– И ещё этот недостаток любезности объясняют тем, – добавляет он, – что кавалеры пребывают в таком упоении, до того поглощены любованием своей дамой, что не могут даже и подумать о том, что находятся в шляпе в присутствии королевы.
В остальные дни года кавалер мог кружить вокруг дворца и ждать, когда его дама на мгновение покажется у окна. Тогда с помощью жестов он мог признаться ей в любви, что по испанским правилам делалось так: кавалер доставал из кармана платок, прикладывал его к губам, потом ко лбу, затем прикладывал его к сердцу. Согласно воспоминаниям графини д'Ольнуа, томящийся таким образом влюблённый стонал и вздыхал настолько громко, что его можно было услышать издали. Чтобы всё-таки получать и какое-нибудь физическое наслаждение, они подкупали хирурга, который пускал кровь придворным дамам, и тот выносил им платок, пропитанный кровью обожаемой госпожи.
В XVII веке среди придворных также вошло в моду самобичевание во время Великого поста. Мастера монашеской дисциплины преподавали им искусство розги и ремня. Спектакль самобичевания кавалеры устраивали под окнами возлюбленных. Их искусство не было лишено своеобразной эстетики: плети были перевиты лентами, полученными на память от дамы, и верхом элегантности считалось умение хлестать себя до крови одним движением кисти, а не всей руки. Предмет любви, извещённый заранее, украшал свой балкон коврами, зажигал свечи и сквозь приподнятые жалюзи ободрял своего мученика. Если же кавалер встречал свою даму на улице, то старался ударить себя так, чтобы кровь брызнула ей в лицо, – эта любезность вознаграждалась милой улыбкой. Случалось, что соперники, сопровождаемые лакеями и пажами, встречались под окном дамы, во имя которой взялись истязать себя. И тогда орудие бичевания превращалось в орудие поединка: господа начинали хлестать друг друга плетьми, а лакеи колотили друг друга факелами. Более выносливый вознаграждался брошенным с балкона платком, который с благоговением прижимался к ранам любви.
– …кающийся садился за стол вместе со своими друзьями, – утверждает современник. – Каждый по очереди говорил ему, что на людской памяти никто не совершал самобичевания с большим изяществом: все его действия преувеличивались, особенно же счастье той дамы, в честь которой он совершил свой подвиг.
Таким образом, служба даме была высокой честью и наградой. Тот, на кого падал выбор, осыпал свою госпожу изысканными подарками. Графиня д'Ольнуа рассказывает, что во время её пребывания в Испании множество кавалеров из-за этого разорились. Но самой большой удачей для них были выходы королевы в сопровождении своих фрейлин.
– Тогда любовники, которые всегда были очень ловки, вспрыгивали на подножку кареты, чтобы развлечь их беседой. Когда королева возвращалась поздно, они велели нести перед каретой, где были их дамы, сорок или пятьдесят свечей из белого воска, что создавало очень красивое освещение, особенно если карет было несколько, и в каждой по несколько дам.
– Так, – заключает писательница, – нередко можно было видеть тысячу свечей, помимо тех, что предназначались для королевы.
Впрочем, все эти правила, естественно, не касались короля, который мог в любую минуту постучаться вечерком в дверь комнаты, где жила придворная дама, или навестить свою любовницу в её собственном доме.
Сохранилась переписка между архиепископом Гранады, наставником короля, и Оливаресом, относящаяся к первым годам правления Филиппа IV. Прелат с негодованием упрекает фаворита за то, что тот приучил молодого короля к тайным ночным прогулкам по улицам столицы в поисках любовных приключений и пересказывает сплетни о романе королевы с одним из самых блестящих кавалеров двора. По крайней мере, в отношении Изабеллы архиепископ был неправ. Хотя и говорят, что нет дыма без огня…
Кавалером, о котором упоминалось в письме, предназначенном Оливаресу, был всё тот же Хуан де Тассис, вернувшийся из изгнания после смерти Филиппа III. Но самое интересное, что его назначили камергером Изабеллы. И это при том, что графа Вильямедьяну считали неисправимым донжуаном! Поэтому возникает подозрение, что Оливарес хотел «подмочить» безупречную репутацию королевы. Хотя графу Вильямедьяне было за сорок, и он не отличался красотой, Изабелла доброжелательно отнеслась к этому назначению, потому что, подобно своему мужу, любила общество поэтов. А Перальту считала своим другом.
Во время боя быков, одного из первых зрелищ в честь восшествия Филиппа IV на престол, Хуан де Тассис выехал на арену во главе своего отряда в шёлковой тунике поверх доспехов, украшенной золотыми монетами, называемыми «реалами» (как и членов королевской семьи), в то время как на его знамени красовался девиз: «Son mis amores reales» («Это мои истинные возлюбленные»). В сочетании с его дерзкими взглядами и подчёркнутыми приветствиями это означало, что его любовь была направлена на королеву. На самом деле, как считают историки, истинным объектом внимания Вильямедьяны была донья Франциска де Тавара, королевская фаворитка.
– У него была какая-то сексуальная мания в отношении женщин Филиппа, – считает писатель Виктор Ерёмин.
