Вполне возможно, что история с камином вымышленная. Однако писательница узнала эти подробности, как она сама утверждает, от некоего испанца, желавшего обратить её внимание на «безжалостную тиранию этикета, правившего двором и сделавшего из монарха почти священную особу, которая должна была быть – или, по крайней мере, казаться – неподверженной превратностям бытия».

Не успел ещё король умереть, как герцог Уседа, сочтя за благо в этой ситуации примириться с отцом, решил вызвать его в столицу. Тогда по наущению Оливареса юный Филипп приказал архиепископу Бургоса явиться к нему в покои. Инфант стоял, прислонившись к резному буфету, весь в чёрном, с надменным каменным лицом, похожим на маску.

– Я послал за Вами, – медленно сказал он архиепископу размеренным голосом, – чтобы Вы передали мой приказ Совету: он должен запретить въезд герцогу Лерме в Кастилию и приказать ему немедленно вернуться в Вальядолид, дабы ждать там моих дальнейших распоряжений.

Перед тем на протяжении нескольких недель Оливарес притворялся, что хочет уединиться в своём доме в Андалусии, хорошо зная, что его воспитанник среди хаоса придворных интриг как никогда будет нуждаться в его совете. Действительно, стоило графу только намекнуть на свой отъезд, как инфант согласился на всё, что он только пожелает.

Юный Филипп лежал в своей огромной квадратной кровати, похожей на шатёр, в Мадридском дворце, когда привратник в девять часов утра 31 марта 1621 года объявил о приходе его духовника. Войдя, монах опустился на колени и приветствовал его как короля Филиппа IV. На мгновение юноша был ошеломлён этой новостью, а потом велел слугам задёрнуть занавески, чтобы наедине предаться своему горю. Но вскоре нетерпеливые придворные столпились в его приёмной, дабы засвидетельствовать своё почтение новому монарху. Внезапно все оживились, и толпа расступилась перед Оливаресом, который в сопровождении своего престарелого дяди, седовласого дона Бальтасара де Суньиги, прошествовал в королевскую спальню. Раздвинув занавески кровати, он непререкаемым тоном сказал Филиппу:

– Ваше Величество должны встать, потому что ещё многое предстоит сделать.

Но когда Уседа, который, как первый министр, пользовался правом свободного доступа к государю, хотел последовать примеру графа, Филипп вскочил с постели и приказал никого больше не впускать, пока он не оденется. Его туалет по этому случаю длился долго, поскольку молодой король не мог удержаться от слёз из-за горя и волнения.

Тем временем оставшийся в прихожей Уседа кипел от злости из-за оскорбления, нанесённого ему новым королём, который таким образом пренебрёг предсмертными наставлениями своего отца. Неожиданно Оливарес, выйдя из королевской опочивальни, столкнулся лицом к лицу со своим соперником. Между ними произошёл ожесточённый спор из-за действий Филиппа, запретившего герцогу Лерме, который недавно стал кардиналом и был неподвластен приказам мирян, въезжать в Мадрид. Указав на государственные бумаги, печати и ключи в руках сопровождавшего его секретаря, Уседа насмешливо поинтересовался:

– Кто, кроме моего отца, достоин взять на себя ответственность за них?

– Мой дядя, дон Бальтасар де Суньига, находится здесь, – парировал Оливарес, – чтобы сделать это на благо государству благодаря своему многолетнему опыту и непревзойдённой мудрости.

В этот момент Уседу уведомили, что король примет его.

Но когда бывший министр преклонил колени и протянул Филиппу документы и печати, тот, махнув рукой в сторону буфета, хмуро произнёс:

– Положите их туда.

Так и не дождавшись благодарности за свою службу от юного короля, Уседа вышел, чтобы оплакать своё теперь уже неминуемое разорение и позор.

Пока король был занят беседой со своей молодой женой и сестрой, а также братьями Карлосом и Фернандо и принимал поздравления придворных, в большом зале Алькасара спешно велись приготовления к торжественному погребению Филиппа III, до последней минуты сжимавшего в руках распятие своего отца и деда. И когда по всей столице раздался приглушённый звон похоронных колоколов, по крайней мере, у одного человека от этого звука упало сердце.

– Король мёртв, и я тоже! – воскликнул дон Родриго де Кальдерон, герцог Олива, бывший секретарь герцога Лермы, томившийся в течение многих лет в тюрьме.

И, действительно, став козлом отпущения, на которого обрушились бесчисленные обвинения, от воровства до колдовства, Олива вскоре лишился головы. Его же господина от этой участи защитила кардинальская шапка, дарованная папой. Правда, Лерме не удалось избежать заточения, как и его сыну. Уже в начале апреля герцога Уседу обвинили в том, что он отсутствовал на церемонии утреннего одевания короля и в тот же день лишили всех должностей. Началось следствие по злоупотреблению должностными полномочиями и казнокрадству. Уседу арестовали, присудили к штрафу в 20 000 золотых, затем сослали и заточили в одном замке с отцом. На всё же их семейство наложили штраф в 1 000 000 золотых. Лерма и Уседа так и умерли в почётном заключении, причём сын отдал Богу душу прежде отца.

После окончания проповеди Филипп IV отправился на ужин. Зал был переполнен высшей знатью. Когда король покончил с трапезой и скатерть была убрана, в зал тихо бочком вошёл Оливарес и прижался к стене позади других присутствующих вельмож, вероятно, хорошо зная, что сейчас произойдёт. Поймав его взгляд, король торжественно произнёс:

– Давайте послушаемся доброго монаха, который проповедовал сегодня: граф Оливарес, будьте осторожны!

Эти слова обычно использовались при возведении испанского дворянина в сан гранда.

Тотчас надев свою широкополую шляпу, Оливарес вне себя от радости из-за оказанной ему чести бросился к ногам короля вместе со своим дядей и теми из его родственников, которые были в комнате. Их радость возросла, когда несколько часов спустя герцогу Уседе сказали, что он должен немедленно уступить Оливаресу одну из двух своих главных придворных должностей. С тех пор почести, титулы и другие высокие должности дождём сыпались на фаворита, который вскоре стал герцогом Санлукар-ла-Майор и главным камергером короля. Но когда он демонстративно изъявил желание полностью оставить политику своему дяде и ограничиться только своими придворными обязанностями, никто не был обманут кажущейся скромностью Оливареса, который вёл наедине долгие беседы с королём, касавшиеся, в основном, вопросов управления государством.

Но каким способным человеком ни был Оливарес, он презирал все мнения, кроме своего собственного, и, по словам Хьюма, неоправданно предпочитал использовать грубую силу в отношениях с другими людьми и даже державами:

– Лучший наездник Испании, он обращался с людьми так же, как со своими ширококостными скакунами, заставляя их повиноваться с помощью силы воли и настойчивости.

Оливарес поддержал своего дядю в его стремлении заставить нидерландских повстанцев подписать выгодный для испанцев мирный договор. Поэтому было решено начать против них победоносную войну.

– Необходимо принудить голландцев к дружбе с нами! – заявил Оливарес.

Это было роковое решение. Возобновлённая в 1621 году война оказалась долгой и бессмысленной. Она сорвала реформы государства и закончилась только спустя двадцать семь лет как финальная точка в европейской Тридцатилетней войне. По мирному договору испанцы вынужденно признали Нидерланды независимым государством, а Испания навсегда получила в Европе статус второстепенной державы.

После кончины дяди 7 октября 1622 года Оливарес стал «valido» (официальным королевским фаворитом) и возглавил правительство. В то время как во Франции первым министром стал кардинал Ришельё, считавший Габсбургов врагами своей родины. Между Ришельё и Оливаресом началась своеобразная «политическая дуэль», периодически переходящая в военные действия между двумя странами. Это, конечно, ослабляло позиции Изабеллы.

Граф-герцог, как стали теперь называть Оливареса, старался не оставлять короля ни на минуту. Прежде, чем Филипп вставал с постели, министр первым входил в его комнату, раздвигал занавески на кровати и открывал окно. Затем, стоя на коленях, он докладывал своему господину о делах предстоящего дня. При этом каждая деталь одежды, которую надевал король, сначала проходила через его руки. После полуденной трапезы, на которой тоже часто присутствовал Оливарес, последний имел обыкновение развлекать Филиппа IV занимательной беседой, подробно рассказывая о столичных сплетнях, а поздно вечером он являлся, чтобы сообщить о полученных депешах и проконсультировать короля относительно ответов. После чего укладывал монарха в постель.