– Здравия желаю, Исидор Игнатьевич!

– Да, да, говори! – поторопил его Корф.

– Вот тот экипаж – в сбруе с бляхами – её. Подъехала четверть часа назад. Одна. Сидит в саду справа, в дальнем углу. Половой – наш человек.

– Ясно, спасибо! – поблагодарил Исидор Игнатьевич.

Пошли по посыпанной битым кирпичом дорожке мимо молчаливого фонтана. Широко распахнул дверь монументальный человек в расшитом серебром картузе и ливрее, щедро украшенной позументом. Пахнуло теплом и сытым запахом. В центре зала на небольшой эстраде смычковые лениво тянули заунывную мелодию.

Разоблачившись, уселись у столика в тени громадных листьев диковинного растения. Появился половой. В косоворотке лимонного цвета, в зелёном бархатном жилете и лакированных сапогах, голенища которых можно было бы использовать в качестве зеркала, если бы появилась вдруг нужда побриться. Плотно приглаженные, волосок к волоску, чёрные волосы. Большие раскосые глаза.

«Роскошный парнишка! – подумал Корф. – Должно быть, татарин».

– Что прикажете? – склонился половой.

«А голос-то какой! С модуляциями!» – утвердился во мнении Исидор Игнатьевич, а вслух сказал:

– Значит, так, голубчик! Для поднятия интереса бутылочку «Смирновской», – посмотрел на загрустившего Зорича и добавил: – Нет, лучше парочку. Ну и закусочку. Балычок там, грибочки, огурчики, чтоб хрумкали, а остальное… позже решим.

Половой исчез, как и появился, – тенью.

– Карп Петрович, – принялся за приятеля Корф, – что ты всё голову задираешь? Интересного там что?

– Да вот дерево это первый раз в жизни вижу. Да и на дерево-то не похоже. Лопух какой-то. Сколько он будет расти? Там до стеклянного потолка чуть осталось. Прямо баобаб какой-то!

– Нет! – назидательно поднял палец Исидор Игнатьевич. – Это, мой милый, не баобаб, но дерево это действительно тропическое. Банан называется.

– Во-о как! – протянул Карп Петрович и сокрушённо покачал головой на диковинной шее.

Есаул, досадливо морщась, слушал собеседников. Они мешали ему. Он неотрывно смотрел на Диану. Она сидела в дальнем углу за какими-то пальмами, фикусами и густыми кустарниками. Сидела одна, к ним спиной. Небольшая шляпка, кокетливо сдвинутая вбок. Густая копна волос, подобранная снизу, не скрывала красоту её шеи и хрупких плеч. Из-под белоснежного меха шубки был виден краешек изумрудного цвета шали.

«Боже мой! – стиснув зубы, думал есаул. – Как она хороша! Та женщина, которая сломала мою жизнь! Сколько лет я, обманывая себя, проклинал её. Она преследовала меня в часы отдыха и не давала уснуть по ночам. Она всегда жила во мне сладостной болью».

И обида на всё, и жалость ко всему, и жгучая тоска по потерянному навсегда выползли из тайников души и оплели сетью своей бедного Евгения Ивановича.

«Напьюсь!» – с горечью подумал он. И тут тёплая ладонь легла на его, лежащую на столе, и сжала её. Похоже, великодушный Исидор Игнатьевич понял его состояние и ободряюще улыбнулся ему. А тут как-то вовремя появился половой с огромным подносом.

– Ну что, друзья! – поднял рюмку Исидор Игнатьевич. – Для начала – дай бог нам здоровья.

И опрокинул её в широко открытый рот. И всё пошло как всегда, но с небольшим антрактом. Застолье не успело ещё набрать обороты, бдительный Карп Петрович показал глазами на парочку вновь прибывших. Они, не торопясь, любознательно оглядываясь по сторонам, прошагали к дальним столикам зала. Оба в одинаковых синих тужурках с серебряными пуговицами. Тот, что чуть впереди, – апельсиново-рыжий с более тёмной, аккуратно подстриженной бородой. Преследуемые тремя парами глаз, они, не ведая о том, очень буднично, не выказывая эмоций, подошли к столику графини. Рыжий с поклоном приложился к протянутой руке. Второй, демонстрируя дурные манеры, сел сразу.

Карп Петрович перевёл глаза на Корфа и показал головой: «Не знаю». Исидор Игнатьевич, на правах хозяина наполняя рюмки, успокоил его:

– Господа! Продолжим, не отвлекаясь на мелочи. Я очень хорошо знаю эту заморскую птицу. Раз так легла карта, отдыхаем!

А тут ещё, в поддержку и желая подогреть заскучавших завсегдатаев, на сцену, стуча каблучками, выпорхнуло изящное создание. В красной сорочке с широкими рукавами, в длинной, до пят, чёрной юбке, укороченной спереди так, что всем были зазывающе видны красные туфельки красотки.

Последним штрихом в антураже был громадный гребень в тугом узле собранных на затылке иссиня-чёрных волос.

– Однако, – протянул покорённый Карп Петрович. – Какая испаночка!

Два проснувшихся гитариста, напяливших на головы широкополые шляпы так глубоко, что даже глаз не было видно – торчали одни носы, – начали любовную интрижку с равнодушной красоткой, вызывая её на диалог стуком своих каблуков. Получив ответный перестук с третьей попытки, кабальеро на радостях так безжалостно дёрнули струны, что Карп Петрович забеспокоился:

– Порвут ведь, черти!

Но всё обошлось. Красотка, кокетливо поглядывая через плечо, поднесла к лицу раскрытый веер. Замерла на мгновение. Притихли и гитары. Показав характер, несговорчивая девица, подняв руки кверху, исполнила в замершей тишине дробное соло каблучками и крутнулась по оси, прихватив на ходу широко распахнутую юбку. И в сопровождении грянувших аккордов проснувшихся кабальеро выдала такое, что вконец сдавшийся, обалдевший Карп Петрович промычал потрясённо:

– Боже мой! Как она это делает!

Его привёл в себя требовательный голос Корфа:

– Господа, не отвлекаться! Вперёд! К приятным неожиданностям!

И пошло, как всегда, и поехало. Добровольно взявший на себя обязанности распорядителя, тамады и участника торжества Исидор Игнатьевич показал себя капризным человеком, не раз заявляя половому, что не терпит на столе пустых бутылок.

Отведав молочного поросёнка с хреном в гречневой каше, селяночку с белорыбицей и тёплыми, из печи расстегаями, компания приуныла. Выполнивший своё обещание Евгений Иванович, положив голову на плечо, стал деликатно посапывать. Карп Петрович сник со скрещёнными руками поверх тарелки с заливной осетриной. Один тамада, тараща глаза, размахивал руками, бормоча шепотком что-то. Ситуацию изменил расторопный половой, призвав на помощь швейцара и кучера. Они по одному загрузили компанию в экипаж. Половой насыпал полный картуз конфет и сунул в карман кучеру бутылку «Мадеры», сказав:

– Так приказано!

К дому гостеприимной Светланы Васильевны подъехали далеко за полночь под аккомпанемент возмущённых собак всех прилегающих улиц.

Проснувшиеся поутру, ближе к полудню, они безропотно пили, чередуя для полноты эффекта, под присмотром Светланы Васильевны рассол капустный с рассолом огуречным. А Светлана Васильевна сидела рядом со смущённым Корфом, стыдливо прячущим глаза, и всячески подчёркивала свою особую симпатию к Исидору Игнатьевичу, донельзя довольная.

«Похоже на то, что зима теперь одолела осень окончательно. Сколько было отступлений, а сейчас, смотри-ка, сколько снега навалило», – думал Антон, прокладывая новую лыжню.

Его охотничья тропа белой лентой вилась по склону долины. Побитая затяжными холодными дождями, потерявшая свой летний цвет, но не лёгшая ещё трава торчала из-под снега бурыми островками. Ярый бежал впереди, рыскал по сторонам. Пропадал среди кустарников и появлялся вновь. Зима пришла безморозной. Деревья с чуть поредевшей листвой, с пышными кронами ушли в зиму.

«На дубах, – размышлял Антон, – полно желудей. Значит, кабаны не уйдут далеко, к кедровникам. Зима, по приметам, будет снежная, но не холодная. Не будет проблем ни пташкам, ни зверушкам. На мхах на болотах полно клюквы, брусники, а на рябинах вон сколько красного, больше, чем белого».

Размышления Антона прервал Ярый. Он выгнал из-под заваленного снегом куста здоровенного косого. Саженными прыжками, мелькая среди кочек серым пятном, он исчез из виду прежде, чем Антон поймал его на мушку.

Долина, заросшая лиственным мелколесьем, закончилась большой поляной, а на ней – несколько высоченных белоствольных берёз. На ветвях ближней, разглядел Антон, целая стайка тетеревов кормилась почками. Подойти ближе помешал хрустнувший под лыжей сучок. Вспугнутые птицы взметнулись по сторонам, но дуплет догнал их, и два тетерева, трепеща крыльями, сметая снег с ветвей, упали на землю. Антон, нагнувшись, протянул руку к птице, когда где-то позади появился странный свистящий звук. Удивлённый Антон, неловко повернувшись, наступив лыжей на другую, упал на бок да так и остался лежать, провожая глазами плавно промелькнувший над ним в безмятежно-спокойном небе, пугающий своими размерами, матово-металлическим отливом диковинный предмет. Обхватив руками голову испуганно прижавшегося к нему Ярого, Антон, потерявший связь с явью, сел, покрутил головой, посмотрел в глаза пса, произнёс негромко: