– Аня, я расскажу, как она попала ко мне, но мне интересно знать, кто они – эти люди.

– Вот это, – показала Аннушка пальцем, – моя подружка Лена. Она в прошлом году вышла замуж и живёт в Москве. Вот этот, слева, Никонов Стас…

– Кто-кто?! – побледнев, дёрнулся Евгений Иванович.

Удивлённо, из-под бровей глянула Аннушка:

– Что с тобой, Евгений?

– Нет-нет, Аннушка, всё в порядке! Извини, я слегка отвлёкся.

Так вот оно что! Стас! В памяти возник образ белокурого паренька с грустными глазами. Вспомнилась и его мать, Фелиция Павловна. Высокая, красивая и молодая ещё, но уже с седыми волосами. Она была дружна с Тамарой Михайловной. И часто они посещали друг друга. Тётя брала с собой и его, Евгения. Усадьба Никоновых была в часе езды от имения дядюшки. Большой двухэтажный дом посредине сада, задняя часть которого, перешагнув через поваленные доски забора, разрослась вишнями до прозрачной воды небольшой речушки с песчаным дном.

Они часто сидели вдвоём на берегу и смотрели на извивающиеся ленты зелёных водорослей. Было так тихо, что был слышен шелест крылышек снующих взад-вперёд маленьких стрекоз. Вспомнился и тот врезавшийся в память на всю жизнь вечер. Три стены до потолка в кабинете занимали полки с великим множеством книг. Стояли тесно прижавшись, в строгом порядке, но непонятном Евгению. Дядя говорил внушительно: «Каждая на своём месте. Не перепутай!» Книги были разные. От маленьких, в ладонь, до очень больших и тяжёлых, в кожаных переплётах, с застёжками.

Стояли вперемежку те и другие, и в чём был смысл порядка при такой неразберихе, Женя не понимал, но строго следовал сказанному.

Рано научившись, он читал запоем. Много было книг про страны и народы, про диковинные растения и животных, с удивительно красивыми цветными картинками. Некоторые вселяли в неокрепшую душу благоговейный трепет, и за разъяснениями Женя обращался к дядюшке. Тот откладывал свои дела и терпеливо разъяснял смысл книжных премудростей.

В тот вечер Женя с книгой под мышкой вошёл в тускло освещённый лампой кабинет. Дядя сидел за столом. Стараясь не беспокоить его, Женя втиснул принесённую книгу в ряд соседних, поднявшись на цыпочки, вытянул намеченную ещё днём и замер. Дядя не работал, как он иногда говорил, обложившись бумагами, чтобы его не беспокоили. Нет, бумаг не было. Перед дядей на столе стояли бутылки, и стаканы, и что-то ещё. А дядя тихо плакал, всхлипывая. Женя подошёл к столу и положил книгу. Глаза у дяди были опухшие, и по щекам текли слёзы.

Маленькое сердце Жени наполнили безнадёжность и тоска. Он обхватил дядю руками, прижался лицом к халату, приятно пахнущему табаком, и горько заплакал.

– Ну что ты, что ты, Женечка! Всё хорошо! Не плачь, маленький! Чистая твоя душа ангельская! А я вот грешен. – Дядя положил ладонь на голову мальчика. – Грех на мне тяжкий, неизбывный. Друг у меня был. Оболгали его, обесчестили. Не снёс он позора и покончил с собой. И ведь приходил он ко мне, а я не поверил ему. Гордый был. Дурак!

Дядя заплакал вновь. Плакали оба. Выплакав слёзы, пошли в детскую. Дядя уложил Женю в постель, накрыл одеялом, сел на край кровати, что-то шепча и раскачиваясь, а Женя смотрел на него, пока не заснул в слезах жалостных. И только через несколько лет, повзрослев, он спросил у Тамары Михайловны, кто отец у Стаса и где он, зная ответ заранее. Оказалось, что Никоновы были в дальнем родстве с ними, с Зоричами. И что Стас как бы брат его. И только сейчас, размышляя, а почему Радович, он вспомнил из рассказов дяди, что была в их родовом древе ветвь, ушедшая когда-то в дебри Радзивилловы. И должно быть, Стас, не желая давать пищу языкам злобствующим, взял фамилию своей матери.

Трудно сказать, как быстро пришёл бы в себя потрясённый Евгений Иванович, но ему на помощь явился случай. В нескольких десятках саженей от них по берегу, наклонившись к воде, росла устрашающих размеров ива. Вдруг в её густой листве обозначилось какое-то движение. Послышался треск, и громадная ветвь рухнула в воду. Она шатром накрыла упавшего с неё в воду человека.

– Что это?! – вцепилась в рукав есаула Аннушка.

– Это? Это ничего особенного, – заявил уверенно Евгений Иванович, привыкший к неожиданностям жизни. – Это всего лишь наш любезный Павлуша развлекается.

Какое-то время они постояли молча, прислушиваясь к звукам, которые производил барахтавшийся Павел. По мере того как тяжёлая ветвь уходила в воду, бедолага терял энтузиазм всё заметнее. Шлепки по воде и бормотание Павла становились всё экономнее.

– Так, – признал Зорич, – там, факт, глубоко. А наш приятель, судя по всему, плавать не умеет. Надо спасать.

Когда выжатую одежду разостлали на траве, попрыгав на каждой ноге, освобождаясь от воды, попавшей в уши, Павел занялся своим оружием. Прокрутив барабан, извлёк патроны, продул ствол и разложил всё на солнышке для просушки. Когда закончились эти манипуляции, с интересом смотревший на это Евгений Иванович спросил Павла:

– А как ты оказался на дереве? Что ты там искал?

– Исидор Игнатьевич, – подумав, объяснил Павел, – сказал, что если с вами что-то случиться, то он мне голову оторвёт. А оттуда всё хорошо видно.

– А-а-а-а, ну тогда ясно! – протянул есаул.

– Павлуша, посмотри-ка, кто это? – сказала, отдёрнув занавеску, Светлана Васильевна.

– Экипажи подъехали.

И хозяйка заспешила встречать прибывших. Это был Исидор Игнатьевич, а с ним – неизвестный. Оба в плащах и шляпах.

– Проходите, господа, к столу! – засуетилась Светлана Васильевна. – Мы как раз чаёвничаем.

– О, это очень кстати! Не так ли, Карп Петрович? – помогая ему снять плащ, заявил Корф.

– Что-то в этом году рано осенью запахло. Прохладно.

Пригладив редкие волосы на голове, на длинной шее, Карп Петрович утвердительно закивал. Разглядывая его, Евгений Иванович сделал вывод – это не филёр и не сыщик, не годится он на эти роли. Наверняка будут новости. И не ошибся. Выпили полсамовара чая с пирожками и вишнёвым вареньем. Исидор Игнатьевич решительно отодвинул чашку от себя:

– Большущее вам спасибо, Светлана Васильевна! Выйду в отставку – и сразу к вам на полный пансион.

– Ну почему же на пансион? Разве нет других вариантов? – выдохнула хозяйка.

– Да?! Это очень интересно! В самом деле! Даже так? Нет, нет, надо подумать! Впрочем, не будем забегать вперёд – время покажет.

Наблюдая эту сцену, Зорич, разглядывая не сразу пришедшего в себя, смущённого Корфа, подумал: «А почему бы и нет?! От добра добра не ищут. Светлана Васильевна – чудесный человек, замечательная хозяйка, с каждым годом одному будет всё труднее переносить одиночество. Вот я же решился!»

Он повернулся к Аннушке. Та, перехватив его взгляд, понимающе улыбнулась.

– Значит, так, господа! – строго оглядев всех, начал Корф. – Работаем! Павел, запрягайте наш экипаж. Выезжайте сразу, как мы отъедем. Держитесь на расстоянии. Мы ждём вас ближе к Верещагиной. Там меняемся экипажами. Вы выезжаете по Верещагиной, направо к центру, делаете круг – и сюда, к дому. Вы, Евгений Иванович, – повернулся Корф к есаулу, – едете с нами. Куда и зачем, расскажу по дороге. Уже стемнело, пока все соберёмся, будет ещё темнее – это нам на руку.

Собрались быстро.

– Игорь, не спеши! – тронул за плечо сидящего кучера Исидор Игнатьевич.

– Итак, есаул, – повернулся Корф, – едем к «Шевалье». Есть данные, что графиня намерена нынешним вечером встретиться там с кем-то. С кем? Не знаю. Мы и должны это выяснить. У нас есть кое-какие соображения на этот счёт, но нет уверенности. В этом, возможно, нам и поможет Карп Петрович.

Проехав проулком к освещённой улице, остановились, не доезжая, в густой тени. Пересели быстро в другой экипаж и, выждав немного – «Бережёного бог бережёт», – пробормотал негромко Исидор Игнатьевич, – выехали на улицу.

«Шевалье» – двухэтажная гостиница с рестораном и зимним садом. Слева от входа, у сквера, стояло с десяток экипажей. Кучера сидели в одном из них – курили махорку. Из тени неслышно подошёл человек в одежде мастерового: