– Да, не подумала обо мне и о том, как это скажется на моей жизни!

– Марк, я… Я не знаю, что сказать. Я так виновата.

– Вечно ты пытаешься кого-то спасти, все контролировать, может, дашь людям самостоятельно проживать свою жизнь? Ты же сама твердишь, что у нас нет выбора, а есть лишь то, что послал нам Бог.

– Я просто хотела поступить по-человечески.

– Почему не ко мне, а к другим?

– Марк, остановись… Неужели тебе так важно одобрение «синих», разве нельзя по-другому реализоваться в жизни?

– Как? Ходить на завод, как ты, давиться заваренными порошками и делать вид, что все хорошо? Это не по мне. Я хочу другого. Я хочу достойной жизни, со всеми ее красками и радостями, я хочу что-то создать, то, что поменяет жизнь всех нас к лучшему, а мне принесет уважение, прежде всего к себе.

Марк сполз по стене на пол. Власть. Это слово звучало в разуме Марка как барабанная дробь изо дня в день, из ночи в ночь, но сейчас как никогда сильно. Она не была у него в руках, но он жаждал ее с той же страстью, как художник жаждет мольберта. Марк чувствовал в себе силу преобразований, уготованных для нового порядка, о котором все мечтали, но никто не осмеливался даже подумать об этом всерьёз. Посмотрев на их жилище и суетящуюся в нем мать, Марк окончательно осознал, что только через власть он сможет выбраться из этого безликого ада и доказать всем свою значимость.

– Я ухожу – сказал он, резко поднялся с места и открыл входную дверь.

– Куда ты, сынок? – чуть не плача, спросила мать.

– Подальше отсюда!

«Он остынет и вернется, вот тогда мы поговорим. Он всегда так, сначала вспылит, а потом думает», – успокаивала себя Лена, вытирая с лица слезы.

Раздражение застилало глаза Марка. Он шел мимо людей, с наступлением прохлады вышедших на улицу подышать, и проталкивался среди них, раздраженно бросая на ходу слова, словно ядовитые стрелы. Его темные волосы бунтовали, словно огонь, подчиненный только его нетерпению и гневу. Напряженные мышцы агрессивно выступали на его лице, подчеркивая силу его духа и готовность сразиться с любыми преградами, которые стоят на его пути. Макарыча не было видно, видимо, наученный горьким опытом прошлой ночи, он, как рак, с раковиной на спине в виде пластмассовой коробки, поплелся искать себе более спокойное место для сна. Марк шел, не выбирая направление, пока не увидел мигающую вывеску небольшого грязного бара. Дымные завесы, словно паутина, обволакивали вход. Хлипкие стулья, облезлая обивка, потертые столы – все это являлось частью общего шарма. Усталые лица, вызубренные годами жизни и десятилетиями ошибок, вместе со спиртным, получали свое успокоение в том, что здесь они никому не нужны, никому не должны, и погружались в атмосферу небрежности и свободы. Здесь они забывали о своих проблемах, терялись в обратной стороне действительности. Осторожно оглядываясь на стоящий у барной стойки патруль, они потягивали темную вязкую жижу, называемую коньяком.

Стараясь не привлекать внимания, Марк уселся за барной стойкой.

– Тебе чего, малец?

– То же, что и всем, – не растерялся Марк.

Патрульный указал парню на терминал и тетрапакеты с различным алкоголем.

Марк оглядел помещение.

В дальнем углу, за одиночным столиком, сидел длинноволосый седой старик, его волосы были грязными и уже сбивались в колтуны, куртка, протертая на локтях почти до дыр, была ему сильно велика. Он смотрел то ли с любопытством, то ли с ненавистью.

Патрульный наблюдал за тем, как Марк покупает спиртное. Заметив количество доступного алкоголя, он произнес:

– Ого. Ведешь трезвую жизнь, малец. Похвально. Любой сидящий здесь может и убить тебя за эту карту. Он слегка потряс ею в воздухе и вернул владельцу.

Справа от Марка послышалось тяжелое, вонючее дыхание. Марку захотелось закрыть рукавом нос, но он сдержался.

Старик из наблюдателя решил превратиться в собеседника:

– Можно присесть рядом слабому старику?

– Да, тем более я уже уходить собирался.

– Жаль, тут, как видишь, редко встретишь человека, с которым можно поговорить. Сейчас даже барменов нет, что за чертова жизнь, некому рассказать, что на сердце лежит, нет сочувствия.

– С миром оставайся.

Вдруг незнакомец схватил его за рукав.

– Твоя фамилия, случаем, не Дангал?

Марк отрицательно кивнул.

– Знал я одного человека, вылитый ты в молодости. Мать Леной зовут?

По телу Марка пробежали мурашки. Парень оставил пакет на барной стойке и начал слезать со стула, но безумец его не отпускал, он обнажил тело, указал на гниющее пятно в районе живота и замер. Глаза старика бегали из стороны в сторону, и наконец, сквозь скрежет и смрад гнилых зубов, он произнес:

– Передай своему отцу, что он заплатит за все, что сделал со мной.

– Не могу. Он погиб на войне.

– Твой отец живее всех живых, малец.

В зале воцарилась тишина. Патрульные стражи правопорядка покидали бар.

Марк отдернул руку и, освободившись, направился к выходу.

Он был в замешательстве от произошедшего. Если отец жив, почему не ищет нас? Нет, должно быть, этот старый пьяница спятил, но как он узнал имя его матери? Загадка. На улице слышался звук шагов, погружающихся в погребальное эхо безжизненной атмосферы, но, если прислушаться внимательнее, можно было различить далекий шепот десятков нейтральных разговоров, которые засоряли пространство словами, лишенными смысла и эмоций. Дорога простиралась перед глазами. Широкий асфальтированный ковер, остывший от солнечной жары, яростно отражал свет футуристических рекламных вывесок, расположенных на стенах многоэтажек. Вместо радостных, дружелюбных посланий, сообщения на рекламных щитах напоминали отчаянные крики запуганных душ: «Покупай!», «Конформируйся!», «Следуй правилам синего сектора!». Серые лица редких прохожих были лишены счастья, а на их горбатых плечах висела тяжесть самоубийственной рутины. Марку захотелось человеческого тепла и общения, а вместе с тем предсказуемости и спокойствия. Ноги сами вели его в уже знакомый двор. Углы заброшенных зданий хранили темные тайны прошлого. Обглоданные временем и войной стены многоэтажек указывали Марку путь. Улица за улицей оставались за его спиной. Постепенно движение замирало и, находясь в спальном, тихом районе, где не было ни прохожих, ни неона, Марк свернул в небольшой переулок, подобрал с дороги камешек и бросил в окно. Спящее здание отчасти ожило. В одном окне на секунду появился свет. Видимо, она забыла, что в такое время нельзя его включать. Саша появилась в окне, улыбнулась и исчезла. Парень хотел уже уходить, как вдруг дверь подъезда отворилась, и он увидел ее. Она выбежала в дневной тунике и штанах, взъерошенная и полусонная.

– Ты сумасшедший, тут вокруг камеры, и нас увидит патруль!

– Мне все равно. Я хотел тебя увидеть.

Она улыбнулась.

– Я знаю одно место, пошли.

В глубине заброшенных гаражей, среди обломков старых автомобилей и пыльных инструментов, была укрыта обломком внешней части крыла самолета небольшая дверь. Саша отодвинула его и открыла дверь ключом. В шалаше было тесно и темно.

– Это гараж моего деда. Он собирал всякий хлам. Когда-то здесь кипела работа. Дед занимался ремонтом машин. Я с детства помню запах масла и звук моторов. Сейчас это место для меня наполнено другим смыслом. Смотри.

В абсолютной темноте раздался щелчок кнопки, и посреди каморки возник свет. Горел светильник в виде камина. Он был небольшой, высотой сантиметров тридцать, а шириной вполовину меньше. Внутри решеткой были расположены пластмассовые дрова, как бы горящие в огнях светодиодов. Саша положила моток завалявшейся ткани, и они устроились рядом с камином.

– Я прихожу сюда, смотрю на огонь, и, на мгновение, мне кажется, что не существует никого и ничего на свете. Ни зла, ни добра, ни серых костлявых лиц людей, ни секторов, ни разделений. Есть только я.

В минуты отчаяния я смотрю не по сторонам, не цепляюсь за людей. Я смотрю вглубь себя.