За спиной Лены послышались шаги. Она восприняла их как избавление от навязчивых мыслей, но вместе с тем смутно почувствовала присутствие кого-то близкого. Сердце частыми биениями в грудной клетке заставляло ее повернуться к входной двери, и не зря: к ней навстречу, со стопкой сложенной детской одежды наперевес, шла Лиза, подруга детства. Казалось, она совсем не изменилась, разве что длинные рыжие волосы не торчали больше из ее головы копной, а послушно свисали, обстриженные до плеч. Разрыв, возникший между ними в далеком прошлом, был столь глубоким, что обеим казалось, будто они потеряли друг друга навсегда, но, видимо, судьба решила проверить их на прочность и снова соединить. В этой атмосфере неожиданной встречи в темном сыром подвале под шум работающей прачечной, обе женщины хотели расплакаться и броситься друг другу в объятия, но висевшие камеры видеонаблюдения сдерживали их радостные порывы. Когда они подошли друг к другу, их глаза встретились, отражая прошлые мгновения скорби и пустоты. Сердца их забились быстрее, а взгляды были полны смятения и непонимания.

– Мирного неба, – произнесла Лиза, желая загнать назад предательски скользящую по щеке слезу.

– Мирного неба.

Лиза нашла люк с номером 119, положила туда вещи и вернулась к подруге. Они стояли спиной к камере примерно в метре друг от друга. Лене не терпелось понять, жива ли та связь меж ними, казавшаяся потерянной, поэтому она произнесла:

– Как случилось, что, проживая в одном доме, мы не встретились с тобой раньше?

– Я работаю на двух работах, на заводе днем, а в больнице ночью, да и к тому же я была идентифицирована под номером 413 и заселена сюда недавно, в квартиру 119, а ты?

– Мой номер 163, квартира 117. Говорят, здесь камера не передает звука, только видео.

– Кто говорит?

– Сын сказал.

– Он живет с тобой? Сколько ему?

– Двадцать один. Совсем взрослый стал.

Лена посмотрела на Лизу и не могла не заметить множественные синеватые ожоги на ее запястье, переходящие все выше по руке.

– Лиза, почему ты вся в ожогах? Они тебя пытают?

– Нет. Я сама. Мне так легче…

– Сама? Зачем? Ты живешь одна?

Только что сиявшие глаза Лизы потухли, стали полны грусти и тоски, словно в них утонул весь мир. Сердце стремительно погружалось в бездну горя и отчаяния, и уже оттуда вдруг вырвался горестный плач:

– Лена, у меня есть дочь, но они забрали мою девочку. Две недели назад.

– Успокойся. Не подавай виду. Куда?

– Не знаю. Сказали лишь, что ей там будет лучше. Я бежала за ними вслед, умоляла ее вернуть, говорила, что она больна, ей нужен уход. Потом один из них толкнул меня и сказал, что о ней позаботятся. Я ходила в секторный центр. Там мне сказали, что она проходит лечение, но мне не говорят какое и где, когда ее выпишут. Я родила ее в тридцать семь, во время войны она получила облучение, из-за этого у нее целый букет болезней, но скажи, кому надо ее лечить? У нас нет средств, связей, и я боюсь, что больше ее не увижу.

– Словами не передать, как мне жаль. Если б я могла хоть чем-то тебе помочь, поверь…

Лиза зажмурила мокрые от слез глаза, убрала слюной сухость в горле и произнесла:

– Я видела тебя в дверной глазок, когда ты сюда спускалась. Я хочу тебя спросить…

– Спрашивай.

– Почему твой сын с тобой? Они же забирают почти всех детей до девятилетнего возраста. Какую цену заплатила ты? Я готова на все.

– Думаю, нам просто повезло, я ничего не делала, чтобы он остался, правда.

Подвальное помещение заполнили печаль и тишина, которые прервал писк, обозначающий конец химической обработки. Лена достала белье и, проходя мимо подруги, сказала:

– Лиза, держись. Я подумаю, что можно сделать.

На лестничной площадке между четвертым и пятым этажом Лена вдруг остановилась. Недолго поразмыслив, она вернулась в подвал, но Лизы там уже не было. Лена побежала в комнату к консьержке. Дверь была открыта. В углу комнаты, за столом, заставленным папками, сидела женщина, одетая в строгий, но элегантный костюм, который подчеркивал ее мощную фигуру. Никаких излишеств или безделушек, только нейтральные тона и лаконичный стиль. Этот наряд словно говорил о ее деловом подходе к жизни. Загадочные глаза, скрытые за очками, проникали в самую глубину души и были полны сурового, абсолютного неодобрения.

– Вы привлекаете к себе много внимания.

– Мирного неба.

– Представьтесь, пожалуйста.

– Елена, номер идентификации 163. Квартира 117.

– Какую информацию вы хотели бы получить?

– Я прошу вас выписать мне разрешение на посещение жителя этого дома.

– Полагаю, это Елизавета 413.119?

– Да.

– С какой целью?

– Поддержка в трудной жизненной ситуации.

– Минутку. Подпишите это.

– Держите. Я должна вас уведомить, что копия разрешения идет в синий сектор.

– Хорошо.

Лена спешила подняться на свой этаж, мысленно представляя, как будет утешать Лизу и слушать ее, обнимать и успокаивать. Она постучала в дверь. Лиза резко ее открыла.

Заплаканные глаза ее были красными, пахло пόтом и горелой плотью.

– Я получила разрешение. Позволь мне войти. Мы разберемся…

Лиза вдруг перешла на крик:

– Чем я только думала, когда доверилась тебе! Теперь они мне точно не отдадут дочь. Если на себя наплевать, то подумай о сыне, а меня уже не спасти!

– Но я…

– Мне в ночную смену. Прощай.

Лена не успела ничего сказать, как перед ее носом захлопнулась дверь. Поразительно, как дом, пребывающий в сонном молчании, способен говорить. Все всё знают, слышат, видят, несмотря на стены и перегородки, словно единый живой организм. Открываются двери-рты, и из них вытекает информация. Лена оглядела этаж: «Со мной живет взрослый сын, но сколько детей прячется за этими дверьми! Некоторые из них считают, что мир ограничен этой крохотной коробкой, в которой они существуют, причем тихо и незаметно, до девяти лет, а потом, как раки-отшельники, понемногу выползают наружу из своего панциря, удивляясь и восхищаясь тем, что видят вокруг».

Лена продолжала стоять у квартиры 119, положив руки на пояс. Тяжело вздохнув, она задрала вверх голову. Камера, висящая под потолком, встретила ее взгляд красными точками, выстроенными в кружок, после чего женщина спешно покинула коридор.

Измеряя шагами комнату, Лена мысленно представляла себя, стоящую перед стражами синего сектора. Врать не имеет смысла, да и навряд ли придется что-то говорить, все очевидно, придется понести наказание. Она опустилась в свое кресло, взяла в руки Библию, немного обгоревшую со стороны переплета во время войны, прижала к груди и закрыла глаза. Мысли кружились в воздухе, не позволяя сосредоточиться в молитве, и вскоре захватили власть над Леной. За дверью послышался шум сборщиков коробок с консервными банками.

Время медленно стирало этот тревожный день, начавшийся так размеренно и спокойно, растворяя его в чем-то, что люди назвали «прошлое». Говорят, что оно не властно над нами, но это не так. На морщинистом лице, грязных волосах, сгорбленной осанке, в потухших глазах Лизы отпечатались дождь, поглощающий гладь куртки и картонной поделки, сделанной в подарок маме, которая забыла забрать ее из сада домой; кровь, брызнувшая от удара в нос на белый разлинованный тетрадный лист за тройку от пьяного отца; долгие годы тяжелого труда на металлургическом заводе; бомбы, ровняющие родной город с землей; слезы по умершим на ее руках родным; неизвестность о местонахождении дочери, единственного светлого лучика в ее жизни. Последнее, судя по всему, сломало ее окончательно. Произошедшее накладывает отпечаток не только на нас, но и на тех, кто связан с нами, и после того как Лена расскажет сыну о своем сегодняшнем поступке, его жизнь уже никогда не будет прежней.

Марк старательно записывал лекцию за преподавателем, который с неподдельным интересом рассказывал о единой теории поля. В аудитории было просторно, но вместе с тем довольно душно. Университет отстроили одним из первых, так как он чудом уцелел во время войны. В основном благодаря тому, что здесь развернули госпиталь для раненых солдат. Поначалу умерших отвозили за город и хоронили там, но потом их стало так много, что тела закапывали поглубже прямо на территории университета, так что теперь студенты шагают по нему и делают вид, что игнорируют этот факт, но зачастую оборачиваются, посмотреть, нет ли у них за спиной призрака, которому своим шарканьем они помешали спать.