Константин усмехнулся. Его лицо все еще слишком близко. Он провел носом по моим волосам и опалил ухо дыханием:

– До встречи, Яна.

Отстранился. Обогнул меня.

Костя спустился с моста, насвистывая песню Bon Jovi. Его высокая стройная фигура постепенно скрылась среди деревьев. А я стояла и смотрела чудаку-художнику вслед.

«Это связь на высшем уровне», – опять вспомнились слова философа-шарлатана.

«Они приходят в одно и то же место».

Я нашла мост сама!

«Их судьбы бывают поразительно схожи».

Ему сделали больно? Его уничтожили? Ни за что не поверю. Константин – самоуверенный пофигист. Наверняка у него нет отбоя от поклонниц, а о разбитом сердце он только слышал. Подкат в стиле «Я тебя нарисую» явно с пикаперского форума. Ведутся же! Наверняка девчонки ведутся на его легенду «Благодаря тебе я снова пишу картины, моя муза». И я почти повелась! Не могу поверить. Два года выстраивала стены, доказывала самой себе, как мне нравится моя жизнь. И вдруг один зеленоглазый блондин пошатнет мой привычный мир?

Закурив, я заторопилась прочь из парка.

Нет. Мы не похожи. Я не хочу встретить его снова.

Или хочу?

Осень, 2016. Москва

Суббота и воскресенье – мои нелюбимые дни недели. Честно говоря, мне, безработному, так-то плевать, я не встаю раньше обеда. Но по выходным большинство людей остается дома, а Москва уже встретила меня сюрпризом: сосед снизу начал день с русского рэпа. Не то чтобы я нетерпим к чужим музыкальным вкусам, но, черт побери, девять утра!

Не-а, только дебилы.

Зевая, я скатился с матраса. Спал на полу, и на паркете ощутил, как басы колонок отдались дрожью во всем теле – бодрит сильнее кофе, рекомендую! Включу-ка этому умнику сегодня в полночь These Days[7].

Я встал и потянулся, разминая спину. Взъерошил волосы. Отыскал среди неразобранных вещей чистую футболку.

Ночевал я на чердаке, обустроенном под лофт, в новостройке спального района, и не ожидал, что стены (и пол) настолько тонкие.

Зевнул снова. Я жутко хотел спать и врезать соседу, но вспомнил вечер… Ладно, Яна стоила того, чтобы не выспаться. Я огляделся. Комната, она же спальня, она же кухня, завалена вещами: вчера, в третьем часу ночи, я устроил хаос, пытаясь впервые за два года что-то нарисовать и не расплескать на одежду вино. Пустая бутылка звякнула, когда я споткнулся об нее по дороге к столу. Выругавшись, расчистил поверхность от смятых черновиков, взял альбомный лист и посмотрел на рисунок трезвым взглядом: четкие линии, хорошая анатомия. Мои руки помнили, как держать карандаш.

Но все же набросок есть набросок. По памяти, грубыми штрихами. Для серьезной работы, достойной авторства Константина Коэна, потребуется несколько часов, а в идеальном случае – несколько дней наедине с музой. Рисовать по памяти и с натуры – разный опыт, как смотреть на фотографии других стран или путешествовать самому. При работе с натурой я словно видел истинное «я» того, кто мне позировал. Смущение, радость, предвкушение. Все эти эмоции передавались и мне, а я как проводник перенаправлял их на холст. За это мое творчество полюбили.

Яна удивляла необычной энергией, тем и зацепила меня. Она словно перекрытый камнем родник. Ее глаза, серые, грозовые, раньше наверняка были светлыми, возможно, голубыми, и блестели как драгоценные камни. Но ее небо затянуло тучами.

Что скрывает моя муза? Почему приходит метать нож в дерево? Как говорил Фицджеральд: «Дайте мне героя, и я напишу вам трагедию». Плоть. Кровь. Суть. Вот что отличает обыденную работу от искусства. Писатель выворачивает наизнанку себя, а художнику доступны иные пути – чужие души. Сломленные. Прекрасные.

Я воспользуюсь Яной? Пусть так. Свою душу я закрыл, поэтому не блефовал: у нас не могло быть никакого совместного будущего. Рад, что в этом Яна со мной согласна. Мне жаль, если она вдруг начнет на что-то надеяться. Но… Что не сделаешь ради искусства.

Правда же?

Я вернусь. Триумфально. По остывшему пеплу.

Осень, 2014. Москва (Через три часа после разговора с Марией)

Я бродил из комнаты в комнату, как раненый тигр. Моя клетка в элитном жилом комплексе, на высоте двенадцатого этажа, с дорогой мебелью и видом на Арбат. Я посмотрел в панорамное окно. Насмешка судьбы… Мог легко представить, как по старому Арбату сейчас бродил девятнадцатилетний мальчишка. Его пальцы перепачканы краской, из кармана торчат кисти, а к груди он прижимает складной мольберт. Очередной день провинциального художника. Все изменила одна встреча. Сладкие слова: «Хочешь, покажу тебе новый мир?» Моргнул – два года спустя я тут, на высоте во всех смыслах. Купался в роскоши: каждый день новая одежда, вкусная еда, секс с красивой женщиной, искусство…

Я ударил ребром ладони о стекло. Прочное. Прочнее, чем мои нервы.

Сегодня я все потерял. Какая жалость. Или нет? В последний раз смотрю на огни столицы, а на моих плечах – рубашка от знаменитого дизайнера. Я достал из кармана брюк пачку. И курю сигареты премиум-класса тоже в последний раз.

Щелкнув зажигалкой, прикурил. Усмехнулся. Ну и представление устроил! Костик, что рисовал прохожих на Арбате и питался «Дошиком», как тебе такое? Поверь, Костик, я не сожалею. Ты никогда не стремился к богатству. Тебе нравилось получать похвалу, ее похвалу. Но… Любая краска рано или поздно высыхает.

Выкурив сигарету, я сгреб вещи и кинул их на кровать. Что мне пригодится? Что я мог забрать? На адреналине не осознавал, в какую передрягу попал. Мной был подписан контракт. С огромной неустойкой. С безумными последствиями. Спасибо судьбе – или Дима подсуетился? – всего на четыре года. Осталось два. Мне следовало исчезнуть, раствориться в воздухе, умереть… Я скрипнул зубами. Они отнимут все: квартиру, которая не была по-настоящему моей – только на бумаге; Москву – тут я не прижился; коллекцию картин – то, что успел нарисовать за время работы-рабства. Забирайте. Подавитесь. Мне не жаль ничего. Кроме…

Сердце рвано ударило о ребра. Кроме… любви. Я собрал спортивную сумку и сел посреди коридора, освещаемый луной и оживленным шоссе. Провел ладонью по лицу – чертова щетина, колется. Вскочив, дошел до ванной и посмотрел в зеркало: лопнули сосуды на белках – три дня я спал урывками, дорисовывая картину, – а волосы склеены краской и гелем. Пропустив сквозь зубы воздух, я растрепал светлые пряди. Коснулся подбородка… Пошло оно все!

Я достал триммер, которым аккуратно подравнивал растительность на лице, поставил настройку «под ноль» и сбрил к чертовой матери всю щетину. Свобода! Я провел ладонью по лицу, снова и снова. Покрасневшая гладкая кожа.

Я рассмеялся, но заметил флаконы духов – мои и Марии. Взял «Гуччи», открыл крышку. Аромат восточных пряностей. Ее аромат. Я зажмурился. Почему она не здесь? С момента, как мы повздорили, прошло три часа. Три. Гребаных. Часа. Она злится? Она меня разлюбила? Эта мысль ударила в солнечное сплетение, и я, аккуратно убрав духи на место, вышел из ванной. Эйфория, будто анестезия, покидала тело. Часть меня жаждала, чтобы Мария вернулась. Уговорила меня. Околдовала темными очами и сладкими речами. Я бы вновь запустил пальцы в ее черные локоны, а губы… сладко-кислые, как вишня, я бы долго целовал.