Мария не приходила. Разочаровалась? Разлюбила меня?

Нет. Она не могла так поступить.

Я взял телефон. Ноль пропущенных вызовов. Это ошибка. Мы неправильно друг друга поняли. Обязательно поговорим. Помиримся. Куда я уеду? Идиот! Я же люблю ее. Не смогу без нее. Мария подарила мне все…

Я вновь посмотрел на Арбат и увидел в стекле на фоне города свое отражение. Сутулый, маниакально проверяю телефон и жду, как верный пес. Я расправил плечи. Да, я любил Марию. Она моя первая женщина. Моя богиня, ради которой я рисовал бы до полного истощения.

Она ради меня даже не поборола свою гордость.

Значит, это финал. Подхватив сумку, я оставил за дверью молчаливый телефон и свою прошлую жизнь.

Улица встретила освежающей прохладой. Ветер ерошил волосы, пробирался под куртку. Выкинул бы проклятую джинсовку – очередной подарок Марии, – но октябрьским вечером в столице холодно.

Москва не мой город. Шумная. Лживая. Вряд ли вернусь, когда кончится контракт. Я думал о деревне, скучал по размеренному сельскому темпу, но к себе домой приехать не мог. Я бы застрял в области, как в трясине. Брат меня предупреждал. Не оглядывайся, Костик.

Мурашки рябью по позвоночнику. Проклятый ветер.

Я включил музыку в плеере, шел в сторону вокзала и думал, куда бы поехать, поэтому не сразу заметил тень. Кто-то преследовал меня от дверей подъезда, но я понял это, только когда меня настигли в пустом переулке.

Удар. Подножка. Я не сориентировался и упал на колени. Наушники выпали, оказались в луже. Что за?.. Попытался повернуть голову, рассмотреть нападавшего, но тень ударила меня ботинком в живот. Осязаемая, надо сказать, тень. Из легких выбило весь воздух.

Меня решили ограбить именно сейчас? Да я везунчик! Самое время покупать лотерейный билет! Новый удар пришелся в солнечное сплетение.

– У меня нет денег! – проорал сквозь боль. – Только шмотки и плеер!

Нападавший никак не отреагировал. Он пару раз пнул меня – и перестал. Надоело? Понял, с меня нечего взять? Я медленно убрал от лица руки. Парень, высокий, весь в черном. Его лицо скрыли капюшон и медицинская маска. Я оперся о мокрый асфальт, пытаясь встать.

Снова удар в грудную клетку – я завалился на спину, едва успев приподнять голову. Сотрясение мозга явно не входило в мои планы.

– Чего ты, мать твою, хочешь?!

Он наклонился, придавив меня ботинком к земле. В нос ударил древесно-восточный аромат с нотами кардамона. Такой же, как у меня.

– Это за Марию, – прохрипел парень.

Что-то сверкнуло в лунном свете. Я прищурился. Это же не…

– Су-у-ука! – заорал я, когда боль волнами расползлась по пальцам.

Нападавший занес над головой и снова опустил на мою ладонь железный молоток. Второй рукой он крепко держал мое запястье.

Хруст. Оглушительный. Опустошающий.

Все внутри рухнуло в бездну. Я перестал сопротивляться. Моя правая рука… мой инструмент… мой способ познавать мир. Ладонь пульсировала, сломанные кости горели огнем, но я стиснул зубы. Не кричать. Не реагировать. Сука. Сука. Сука! Они меня унизили, уничтожили, но я не доставлю им удовольствия слышать мои стоны или мольбы. Из последних сил я держался. А молоток дробил мои кости, делал из пальцев фарш.

В тот момент я смирился, что никогда не смогу рисовать.

Осень, 2016. Москва

Я сжал ладонь в кулак и постепенно разжал пальцы. Большой, указательный, средний, безымянный, мизинец. Каждый палец исправен, как гребаные швейцарские часы. Я вытер со лба пот. Воспоминания – липкая пленка, тахикардия и злость. Мозгу плевать – эй, прошло два года! Я будто снова пережил ту боль и отчаянье.

Нападавший убежал, оставив меня в луже крови. Его шаги стихли, и я заорал во все горло, до сорванных связок. Оказалось весело спустя полчаса говорить в травмпункте шепотом. Но и так все понятно. Кровавое месиво вместо правой ладони красноречивее слов.

Несколько недель я ходил с забинтованной рукой. Несколько месяцев не сжимал без тремора вилку и просыпался от кошмаров. Но время лечит. Кости срослись, нервы восстановились. Врач торжественно заявил, что я все могу. К тому моменту у меня не осталось ни гроша в кармане, все ценные вещи были проданы, а жил я в убогой коммуналке на окраине Питера.

Окей, могу. Но что дальше? Как не вспоминать тот ад, что я пережил? Как не думать о Марии и ее прихвостнях, рисуя картины? Как. Мне. Жить?! Я пытался. Честно, пытался. Пришел на Невский, поставил мольберт.

«Нарисуете мою девушку?» – отлично помню, спросил темнокожий парень. Я тогда удивился, откуда он в Северной столице?

Но парень удивился сильнее, когда я, пару раз обмакнув кисть в краску, не смог приступить к заказу. Смотрел на пустой холст. В горле пересохло. Поднес кисточку – и рука дрогнула, остался смазанный след. Я выругался. Взял карандаш. Ладно. Начну с наброска. Фаланги пальцев тут же заныли. Я выронил карандаш и долго смотрел на то, как он катился по асфальту, по воле ветра направляясь к воде. Темнокожий парень и его подруга посидели немного, переглянулись и ушли.

«Проблема в голове, – твердили врачи. – Вы абсолютно здоровы, Константин. Психосоматика». Но меня преследовали фантомные боли. Или призраки прошлого? Так или иначе, попытки рисовать заканчивались одинаково неудачно. Я не мог нарисовать ничего серьезнее карикатурной паутины из линий и штрихов. Я думал, творить мне не суждено.

А вчера встретил Яну.

Осень, 2016. Москва (Вчерашний день)

Говорят, полезно возвращаться туда, где ничего не изменилось, чтобы понять, как изменился ты сам. Я приехал в Москву и отметил: да, столица осталась городом высоких зданий и хмурых карьеристов. В парке я увидел нескольких парней в костюмах – они смотрели в ноутбук. Составляли бизнес-план или обсуждали стратегию? Скукота!

Растянувшись на скамейке, я отдыхал от часа пик в метро. Пятнадцать минут на кольцевой ветке утомили сильнее, чем сутки в поезде.

Я не понимал, зачем вернулся в мегаполис – доказать, что могу? – но отлично помнил, почему сбежал: мне хотелось свободы, и я выгрыз ее зубами. Теперь… Я официально освобожден от контракта с корпорацией «Пейнт». Мог не скрываться, не прятаться. Пожертвовал имуществом и сбережениями, связями и здоровьем, но это детали, мелочи. Главное, я свободен. Правда, я совершенно не знал, что делать с так называемой свободой. Рисовать я не мог. Другой работы у меня не было. Свободен ли я? Одинок, финансово нестабилен, потерян. Всегда должна быть цель, а свобода – финал всех целей. Я достиг финала. Есть ли у меня будущее?

Я наблюдал, как солнце стремилось за горизонт, окрашивая небо в оранжево-розовый оттенок. Вот бы нарисовать этот закат… Пальцы дрогнули, они помнили: мне нравилось водить кистью по холсту, смешивать цвета, подмечать детали… Но за желанием не последовали действия, и я отмахнулся. Можно ли разучиться творить? Можно ли перестать гореть делом всей жизни?

– Черт побери! – Я злился на свою беспомощность.

Два года скитаний, несколько городов, сотни лиц, тысячи закатов – и ни одной картины. Ни наброска. Я ничтожество, я потерял вдохновение. Да-да, раньше смеялся над банальной отговоркой. Но оказалось, отсутствие музы – лучшее оправдание для бездействия.

Думал, если вернусь туда, где меня сломали, выйдет «исцелиться», но поездка оказалась бессмысленной. Воспоминания о прошлом отравляли воздух. Куда мне податься? В Евпаторию путь закрыт, для Ксандра я хотел быть удачным примером. Поэтому решил искать новое пристанище, а пустые надежды оставить в Москве наивному «Костику».

На мое плечо опустилась рука, а мужской голос воскликнул:

– Константин Коэн! Вот так сюрприз! Не ожидал увидеть тебя снова!

Я повернул голову… М-да. Верно говорят, Москва – большая деревня. Я видел перед собой Эдуарда Ковалева, «правую руку» Марии. Ковалев чуть склонил голову, и рыжеватая челка упала ему на хитрые глаза. Поправив деловой костюм за несколько десятков тысяч рублей, Эдуард смотрел на меня с пытливым интересом.