Впрочем, рацион элиты составляли те же хлеб, каша и овощи. Мясо гладиаторам давали только перед боем. Единственное послабление – вино и женщины, последних к ним приводили раз в неделю.

Справившись с делами, присела на заднем крыльце. Непонятная жизнь, непонятные нравы. Я постепенно привыкала к другому укладу в новом теле. Но до слёз тосковала по своей прошлой жизни. Чего мне не хватало? Любви? Пф-ф. Вот уж мелочи, по сравнению с участью рабыни. Если бы мне сейчас кто-нибудь предложил вернуться и жить, как прежде, я бы душу продала, вместе с почкой.

По ночам чаще всего не спалось. Потом весь день я ходила разбитая, отчаянно зевая. Но стоило мне остаться в своей каморке одной, как воспоминания о прошлой жизни и события прошедшего дня захватывали меня, не давая иной раз сомкнуть глаз.

Я, кажется, уже привыкла к этому дому и его обитателям. Но было ещё много вопросов. В каком времени очутилась? Что ждёт впереди: войны, голод, смена власти? Моих знаний хватило только на то, чтобы определить страну – Греция.

Стараясь слушать всё, о чём говорят вокруг, поняла, что угодила в тот исторический период, когда страна делилась на города-полисы, с более-менее автономным управлением. Так и в Фивах – главном городе Беотии, одной из провинций страны, властвовали беотархи. Что-то наподобие нашего президента, сроком на один год. В помощь им избирали совет, состоящий из четырёх коллегий. Надо ли говорить, что власть принадлежала самым богатым и знатным горожанам? Куда входил и Солон.

От него я узнала политическое устройство города, об экономической жизни, хотя и не всё ещё было доступно моему пониманию. Греческий, язык непростой. К тому же в Фивах разговаривали на нескольких диалектах, порой заметно отличавшихся друг от друга: эолийский, ионийский, аттический, но больше говорили на койне – своеобразный общеупотребительный язык. И всё это ветви одного греческого! Порой я не могла понять того или иного гостя, если он обращался ко мне с просьбой. Поначалу у меня мозги к вечеру пухли от новых слов и понятий. Но судя по всему, моё тело запомнило не только физические реакции, но и сохранило хоть толику памяти языковой. Речь казалась интуитивно понятной и училась разговаривать я быстро. Через неделю проживания в доме уже могла сносно объясняться с людьми.

В самом городе я бывала мало, но меня впечатлила монументальная архитектура, внушительная крепостная стена, которой по кругу были обнесены Фивы. Мне довелось за это время лишь раз покинуть жилище, сопровождая старую Класо до ближайшего рынка.

Но и сам дом поражал воображение. Ворота вели в обширный перистиль – внутренний двор с колоннами; посреди него располагался большой, но неглубокий бассейн, дно которого выложили цветной мозаикой, изображавшей каких-то морских дев. Назначение его было не только эстетическим: в знойные дни вода давала прохладу, спасая от жары.

Сам дом выстроили так, что все комнаты выходили во внутренний двор, за исключением крыла, где жили слуги.

Насколько можно было судить по одежде горожан и обустройству особняка, мне «повезло» попасть в Древнюю Грецию, может, эпохи самого Платона или Аристотеля. Судить трудно, поскольку счёт времени здесь свой, и понять, с каким годом нашего летоисчисления он совпадает, мне не удалось.

Что ещё удивило и обрадовало меня – развитая система канализации. Вода свободно поступала в дом, в купальни хозяев, бассейны и даже на кухню. Драить горшки во дворе Фрона посылала меня скорее из вредности. По рассказам слуг, я поняла: даже в небогатых домах есть водопровод, проложенный от двух рек – Исмены и Дирки.

Купальни господ располагались в глубине дома: у каждого своя, одна на женской, другая на мужской половине. Для слуг устроили отдельную ванную комнату.

Мыла не было, как и горячей воды, перед омовением её (воду) следовало нагреть, потом намазаться оливковым маслом, подождать немного и смыть водой с мелким песком. У господ для смывания использовался бронзовый или серебряный скребок. И в средство для купания им добавляли драгоценный мирт, жасмин, кедр и другие эфирные масла.

Местные модницы благоухали так, словно только что вышли от парфюмера. Служанки ежедневно растирали их тела смесью драгоценных масел.

Наш дом часто посещали самые высокопоставленные гости, и поначалу меня поражали одеяния мужчин и женщин. Тончайшие ткани, плотные или лёгкие, как паутинка. Обилие драгоценностей: перстни, фибулы, диадемы, изумительной работы, кулоны и подвески, серьги. Ни одна женщина не останется равнодушной к прекрасным украшениям, а мне, так и подавно, приходилось придерживать челюсть при виде оправленных в золото рубинов, сапфиров, гранатов и прочих драгоценных камней в изящных ожерельях, браслетах, поясах и даже сандалиях.

Роскошь буквально коснулась всего: серебряной посуды, цветной мозаики полов, росписи на стенах, тончайших занавесей на окнах и дверях. Солон не жалел денег на убранство. Но всё было исполнено с тончайшим вкусом, чувствовалась рука хозяйки. Безо всякой излишней вычурности или помпезности.

Госпожа Иантина лично выбирала всё для дома, включая посуду и предметы самой обыденной утвари. Следила она и за слугами. Как я поняла из разговоров, не везде хозяева были так ласковы с рабами, кем мы, по сути, и являлись. Нас хорошо одевали и кормили, не морили на чёрной работе, не издевались. У каждого имелась пусть и крохотная, но своя комната. Да, хозяин был не прочь провести иной раз ночь со служанкой, но в других домах обращались куда как хуже. Рабы не считались за людей, скорее за предмет мебели, способный говорить и двигаться.

Украдкой я иногда смотрелась в большое бронзовое зеркало, стоявшее в спальне госпожи. Увидев себя впервые – испугалась: запавшие глаза с чёрными кругами, тощее нескладное тело, жидкие волосы. Постепенно жизненных сил прибавилось, что не могло не отразиться и на внешнем облике. Локоны отросли и приобрели шелковистый блеск; лицо округлилось, перестали выпирать скулы, как у скелета; фигура приобрела приятные очертания. И хотя я всё ещё была очень субтильной, моё сложение напоминало тело совсем юной девушки, лет семнадцати, когда спящая женская красота только готовится к своему пробуждению.

Я перевернулась на другой бок, вздохнула. Опять не получится поспать. Мозг тщательно обдумывал и раскладывал по полкам всю полученную за день информацию. Сегодня был большой симпосий, закончившийся далеко за полночь. Солон пригласил танцовщиц, певцов, поэтов и музыкантов для увеселения гостей. Спрятавшись за занавеской, я слушала и смотрела на все эти представления для богатой публики.

В андроне ярок горели треногие светильники, столы ломились от яств, стульев не было, гости принимали пищу полулёжа, на панелях, устроенных вдоль стен, что-то похожее на длинные лежанки.

В центре зала установили импровизированную сцену. Здесь танцевали молодые девушки, воспитанницы храма Афродиты, почти обнажённые, не считая цветных лоскутов на бёдрах. После них, когда гости немного утомились, вышли певцы и поэты, по очереди услаждая слух приглашённых.

– Почему я не вижу твоих любимчиков? – усмехнулся один из гостей, обернувшись к Солону, – где же гладиаторы, которыми ты так гордишься?

– Не время сегодня хвастаться их мускулами, Власис, – чуть скривившись, ответил Солон, – завтра важный бой, они отдыхают перед сражением.

– Как же я мог забыть? – шутливо ударил себя по лбу гость, – говорят, Динасий привёз нового бойца из далёкой страны, страшного варвара, чья кожа темнее ночи. Ходят слухи, что он не проиграл ни одного боя. До этих пор.

– Если боги будут милостивы, завтра мои гладиаторы это исправят, – уголком рта холодно улыбнулся хозяин.

– Кого ты поставишь против него? Быстрого Креона или отважного Линоса? А может, своего неукротимого Олкимоса?

Солон нахмурился:

– Я не видел, на что способен воин Динасия. Решу завтра на месте, когда гладиатора представят к бою.

– Динасий, ставит на него талант (прим. автора – 26 килограммов) серебром, – ехидно заметил Власис, устроитель и распорядитель гладиаторских сражений.