– Это не так, – он провёл подушечками пальцев по вспотевшему лбу. – Я просто делаю то, что в моих силах. В этом, собственно, и заключается наше предназначение. Создавать прекрасное, чтобы оставаться человеком… – отец внезапно умолк и застучал по столу. Ритм вышел неровным, сбивчивым. Я подумала тогда, что именно в этом ритме и бьётся его беспокойное сердце.

А потом вдруг спросила:

– А мама исполняет своё предназначение?

Отец бросил на меня вопросительный взгляд, бровь заметно изогнулась, руки замерли на коленях. Он хмурился вовсе не потому, что злился. Ему и самому хотелось знать ответ, которого я теперь так упрямо требовала.

– Конечно, – после непродолжительной паузы пробормотал он, сильно охрипнув от волнения. – Она теперь шьёт наряды. Это ведь тоже прекрасно, – отец смотрел не на меня, а куда-то в сторону, словно говорил сам с собой. Между тем я с нахальной проницательностью разглядывала его осунувшееся за последние несколько месяцев лицо.

– Тогда почему… – нужно было прикусить себе язык и замолчать, но я этого не сделала. – Почему она каждый вечер просто лежит и смотрит в одну точку?

Отец побледнел, его нижняя губа задрожала – и этим он себя выдал.

– Дорогая… Софи… – папа будто сделал над собой усилие, чтобы произнести моё имя. – Иди к себе. Уже слишком поздно для разговоров.

На самом деле мне очень хотелось, чтобы он меня выслушал. Я любила наши душевные беседы по вечерам, когда солнце медленно закатывалось за призрачные облака. Небо умывалось вечерней свежестью, посмеиваясь над легкомысленными жителями чудной планеты размером с блюдце. Я знала, что он поймёт, даже если просто рассеянно покачает головой в ответ на мои сбивчивые слова и улыбнётся. Но сейчас всё было как-то иначе, совсем по-другому, и я убежала в свою комнату, стараясь не хлопнуть дверью, чтобы не разбудить вечно уставшую маму А между тем, как много мне хотелось рассказать! Ты и представить себе не можешь, насколько одинокой я себя чувствовала… Скоро мне предстояло пойти в новую школу. Но это не давало мне никакой надежды найти настоящего друга.

Когда я жила в Коломне, школа стала для меня адом. Одноклассники называли меня лгуньей и не упускали случая, чтобы задеть плечом или наступить на ногу. Издевательское «ой, здесь кто был» сопровождалось раскатистым звонким смехом. Две девочки с одинаковыми рыжими веснушками на щеках принимались шептаться всякий раз, когда меня видели. Мальчик из параллельного класса закатывал глаза и бросал мне вслед какое-нибудь изощрённое ругательство, а учительница делала замечание за невнимательность и считала лентяйкой:

– А Василькова опять в мечтах и грёзах! Ставлю два в журнал, – шлепок по столу торжественно завершал её любимую реплику. Красная ручка самодовольно выводила на бумаге унизительную отметку. А я не заслужила, милая, не заслужила ни этой двойки, ни такого отношения! Я была всего лишь ребёнком, который отчаянно нуждался в друзьях. Мне так хотелось обрести родственную душу, друга, который не будет задавать лишних вопросов, а просто примет меня такой, какая я есть. Но знаешь, мир устроен слишком странно и несправедливо, едва ли кому-нибудь удастся изменить эти глупые правила. Нам часто приходится получать незаслуженные наказания. Горечь усиливается, когда ты оборачиваешься и видишь ликующие лица тех, кого следовало бы наказать вместо тебя.

Меня всегда обходили стороной, но всё обострилось, когда новенькая одноклассница заметила моё письмо в Город воспоминаний.

– Софочка, а что ты такое пишешь? – поинтересовалась девочка с вытянутым лицом и толстыми рыжими косами. Я всё время думала, что её голова однажды не выдержит такой тяжести и рухнет под ноги. До сих пор помню имя этой горделивой красавицы, напоминавшей ведьму с иллюстрации из учебника истории. Виолетта заглянула через моё плечо и начала читать вслух. Я поспешно закрыла руками бумажный листок.

– Это так… письмо сестре. Она у меня в другом городе учится, в гимназии. А я вчера из-за уроков дописать не успела, вот и решила закончить на перемене, – я старалась говорить вежливым тоном, хотя мне больше всего на свете хотелось залепить этой девчонке пощёчину.

– Разве у тебя есть сестра? – удивлённо воскликнула Виолетта. – Но ты никогда мне не рассказывала!

Я ещё сильнее разозлилась: мы были знакомы всего неделю. Невольно сжала кулаки, спрятав их на коленях под партой. Ещё немного – и моя внутренняя Жанна Д'Арк ринется в бой, чтобы спасти свою поруганную честь.

– А вот теперь рассказала. Жду не дождусь зимних каникул! Тогда моя Тори приедет, и мы будем прекрасно проводить время вместе.

Виолетта захлопала в ладоши, её глаза заблестели, как у человека, увлечённого какой-то особенной идеей, но мне почему-то сразу не понравился этот неправдоподобный блеск.

– Здорово! Я так хочу с ней познакомиться! Уверена, мы обязательно подружимся!

Виолетта принадлежала к такому удивительному типу людей, которые на всех производят приятное впечатление. Словом, она умела нравиться, и этот природный дар позволял ей искусно управлять сверстниками. Всего за неделю она сумела завоевать авторитет в новом коллективе и занять место лидера. Я же относила себя к так называемой серой массе – такие ничем не выделялись, ни на что не претендовали и мечтали только о спокойном существовании в одиночестве.

В общем, я не стремилась заявить о себе, мне нравилось оставаться незаметной. Всё равно никто бы не понял мой маленький, уютный мир, где я могла танцевать дни и ночи напролёт. Такие люди, как Виолетта, совсем меня не привлекали. Я пыталась выглядеть любезной, но в глубине души мечтала оказаться как можно дальше отсюда, скрыться от её неприятного проницательного взгляда. Брр… Даже сейчас, спустя столько лет, мурашки по коже пробежали!

– Глупости! – вдруг возмутился полненький круглолицый мальчик, имя которого я уже не вспомню. Он совершенно неожиданно ворвался в мои мысли, будто в заброшенный дом, чтобы объявить себя его новым хозяином.

– И как тебе не стыдно так врать, Соф? Все знают, что малютка Василькова давно умерла, ещё когда ей было шесть. Об этом даже в газетах писали: трое детей залезли на крышу, и одна девочка свалилась оттуда. Вика Василькова разбилась насмерть, – он взглянул на меня с торжествующим видом.

Виолетта с нарочито преувеличенным изумлением открыла рот и хлопнула себя по лбу.

– Как я могла забыть! У меня же мама про это читала! Просто я не сразу поняла, что это сестра Софы. Почему ты о таком врёшь? – она нахмурилась и поставила руки на пояс, вообразив себя раздосадованной учительницей, а меня – своей нерадивой ученицей.

Я опустила глаза и вжалась в стул, приготовившись к неминуемому удару. Белый конверт, незапечатанное письмо, – всё расплывалось перед моими глазами, и я чуть было не потеряла сознание, но вдруг… Карандаш, крепко сжатый пальцами-щупальцами, раскололся надвое.

– Врёшь! – прошипела я, облизывая пересохшие губы. – Этого не было, это мне приснилось! Моя сестра жива! Жива! Жива!

Верила ли я сама в то, о чём говорила и в чём так отчаянно пыталась убедить других?

Мне не хотелось об этом думать. Но я невольно снова и снова возвращалась в тот страшный день, когда превратилась в пепел моя последняя надежда. Я не смогла рассказать об этом ни отцу, ни тем более матери, но они и так обо всём догадались. Мама нашла газету, которую подложила в мой портфель Виолетта. Наверное, после этого разговаривала с учительницей, вдруг превратившейся в необычайно сердобольную женщину. А потом мы уехали, переехали в другой город, но и здесь мне не было лучше. Ах, если бы рядом со мной оказалась родственная душа! Тот мальчик, который открыл мне мир мюзиклов… Как бы мы могли быть счастливы вместе!

Я сидела на кровати у распахнутого окна, не решаясь включить свет, и задавала один и тот же вопрос:

«Когда ты придёшь?»

Взывала к драгоценному Другу, потерянному в лабиринте эпох, но никак не могла расслышать ответ. Может быть, ветер, гуляющий за окном, не такой уж и надёжный почтальон? Хотя о чём это я!.. В этом мире не следует доверять даже собственному сердцу. Мне казалось, что я стою перед наглухо запертой дверью, стучу, дёргаю ручку – но никто не открывает, не отзывается. А я всё равно не тороплюсь уходить, а я всё равно продолжаю ждать. Сажусь на корточки и стираю пальцем обжигающую слезу. Щёки пылают, ступни тяжелеют, тело падает на холодный пол, но… ничего не меняется, никто не приходит, дверь заперта.