В первый мой самостоятельный врачебный день я была в роли помощника у моих настоящих помощников – Прасковьи и Агриппины Ивановны. Они меня потом еще долго учили азам профессии, ни разу не упрекнув в том, что я чего-то не знаю или не умею. За что я искренне им благодарна до сих пор. Главврач Тимофей Тимофеевич, или просто Тим Тимыч, как звали его все – и люди, и животные, заглянул к нам лишь под конец рабочего дня.
Удостоверившись, что все в порядке и новый доктор вполне справляется со своими обязанностями, он также молниеносно исчез, как и появился. Унесся по своим очччень важным делам в неизвестном направлении. Последним аккордом дня стал обязательный вечерний обход больных, находившихся в стационаре.
Едва открыв знакомую дверь, я уже почти совсем не удивилась, ощутив на своей голове растекшуюся живую «шапку», саркастическая ухмылка которой опять заняла свое привычное место на морде. Конечно же, первым был осмотрен этот белоснежный красавец. И моя опытная помощница произнесла фразу, которая, как мне показалось, шокировала нашего невозмутимого кота:
– Все, Дашка, кот полностью здоров. Рваные раны на шее зажили. В области перелома локтевой и лучевой костей образовалась костная мозоль, и теперь этот пациент готов на выписку. Завтра…
– Кккуда, – молча «произнес» обалдевший кот, – ккккуда, подруга, я двинусь? Сдурела? К этой сыр-мыр ненормальной старухе Фекле? К ней я жить больше не пойду! Мыр, мыр!!! Ну и ладно, выгоняйте Кекса на улицу! Пойду бродяжничать!
В лесу буду жить! Найду себе ворон! Мыр-мыр! А потом погибну в борьбе с каким-нибудь диким хорьком за кусок хлеба! Мыр-мыр! А вы обнаружите меня, когда снег растает, и будете жалеть, что выписали из больнички такого дивного кота, да поздно будет… Мыр-мыр!
«Ничего себе, – пронеслось в моем еще не окрепшем до конца мозге, – при чем здесь вороны? И снег, который выпадет только через несколько месяцев?!» «А он мне нравится, – втерлась в голову уже более уверенная мысль. – А, может, взять его к себе?»
– Правильное решение, – тут же нахально отозвался еще минуту назад готовый к смерти в лесу от когтей дикого хорька кот. Мы молча переглянулись с Прасковьей и, не сговариваясь, обреченно произнесли вслух:
– Берем!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Тот вечер, первый вечер моего трудового «подвига», был действительно потрясающ: осознание того, что я действительно Доктор, и диплом в кармане уже не просто картонная бумажка, грело душу. А еще эта милая кухня… Мы с Прасковьей пили чай с вкусными булками, которые заботливо, по-матерински сунула нам напоследок Агриппина Ивановна. И даже белоснежный Кекс, нагло развалившийся на моей кровати, предварительно опустошив наполовину наш холодильник и набив свой необъятный желудок, уже не казался таким беспардонным нахалом. Через открытое окно пробирался легкий летний ветерок, ласкал наши лица и нежно трепал волосы. Он, казалось, тихо, полушепотом, напевал свою мелодию, которая, взлетая вверх, мягко опускалась на колени и там полусонно дремала… Хорошо!
А мы, уже давно перешедшие стадии «едва знакомы» – «хорошо знакомы» – подруги – закадычные подруги, болтали обо всем. Не таясь, я рассказала Прасковье о своей жизни. О себе, о моих друзьях, об институте. Обо всем, кроме того, что очутилась… немного не там, куда меня распределили на работу. Все же не до конца утратив зрелые части рассудка, я понимала, что об этом пока нельзя говорить никому, даже коту Кексу. Со своим «сумасшествием» я должна сначала разобраться самостоятельно, не впутывая в это дело моих милых людей и животных. Моя новая подружка довольно охотно поделилась историей своей непростой жизни. Знать бы мне тогда, как она связана с моей, переплетена изначально…
Прасковья рассказала о своей жизни откровенно все или почти все. Когда временами подруга перескакивала через это «почти», на ее лице невольно проявлялась тень прошлой боли, драмы, которая тревожила и дергала за невидимые нити до сих пор.
– Прасковья, – я неосознанно поняла, что должна сейчас задать именно этот вопрос, а моя собеседница подсознательно ждет его от меня, чтобы ответить, – расскажи, откуда у тебя этот шрам? Не сочти за бесцеремонность, но…
Девушка на минуту замерла в нерешительности, словно раздумывая, и внимательно посмотрела на меня. Еще сомневаясь, вдруг отчаянно махнула рукой, точно готовясь к прыжку с обрыва в бурную реку, и сдавленным голосом произнесла:
– Ладно, Дашка, слушай. Мне почему-то кажется, что именно тебе я могу рассказать все. А дальше вместе решим, что делать. Я уже говорила, что сирота, и, кроме меня самой, других родственников нет. Больше нет… Но они были. Все: папа – он был тоже ветеринарным врачом, настоящим профессионалом. К нему даже заграничные коллеги часто приезжали, консультировались. Была мама. Она работала младшим помощником папы. Сколько себя помню, родители относились друг к другу с большой любовью и нежностью. С первой их встречи и до последнего дня. Всю их недолгую совместную жизнь. А по праздникам и выходным в нашем доме всегда были гости и пироги. Знаешь, запах этих пирогов до сих пор помню! Он залезал во все комнаты и углы. Папа садился на стул посреди гостиной и, взяв свой аккордеон, играл так, что от грустных песен выворачивало душу наизнанку, а от веселых ноги сами пускались в пляс. А мама лихо отплясывала и пела разухабистые частушки! Еще – бабушка Нюша. У нее были добрые, мудрые глаза. Она часто сажала меня на колени и долго-долго рассказывала удивительные сказки. Только потом, повзрослев, я поняла, что это были не просто сказки… Бабушка Нюша готовила меня к КРЕСТУ. Это она так постоянно говорила: к КРЕСТУ. Но какой это КРЕСТ и к чему надо быть готовой, я так и не успела ни понять, ни узнать. Наверное, это что-то очень важное. Но что?
На этом месте Прасковья печально вздохнула, на минуту задумавшись о чем-то своем, сокровенном, словно решаясь на что-то еще. Затем, видимо все же решившись, как-то отчаянно тряхнула головой и продолжила свою грустную историю, воспоминания о которой даже спустя много лет вновь бередили душевные шрамы.
– Уже много позже, когда выросла и осталась одна, я многое узнала о Нюше и папе с мамой. …Это было обычное июльское утро, особенно ничем не отличавшееся от других. Мне тогда едва исполнилось пять лет, но тот день остался в памяти, как фотография. Помню все до мелочей: жару, счастливые лица родителей и отчего-то озабоченное – бабы Нюши. Наверное, она все же что-то предчувствовала. Родители в то утро пошли с ней на болото за морошкой. Это была любимая ягода в нашей семье. А какие баба Нюша пекла пироги с морошкой! Их вкус до сих пор помню. Меня, естественно, с собой не взяли – по болотам ходить пятилетней девочке все же не очень удобно. Помню как после ухода из дома близких внезапно почувствовала в груди необъяснимый холод. Это в тридцатиградусную жару! Я оделась потеплее, забралась на лежанку русской печи и незаметно для себя уснула. А в это время погода внезапно испортилась: откуда-то на небе появились огромные черные рваные тучи. Заискрились, словно пронизывая землю, многочисленные молнии. Одна из них попала в наш дом, и он, словно спичка, мгновенно вспыхнул.
Баба Нюша уже возвращалась в деревню, подходила к околице, когда увидела языки пламени. Бросив корзинку с оранжевыми ягодами на землю, она кинулась со всех ног на огненное марево. Дом горел, словно факел, а внутри была я… Рядом, точно парализованные, прикованные к земле, стояли, даже не пытаясь сдвинуться с места, растерянные соседи. И только баба Нюша, накинув какую-то мокрую тряпку на голову и опрокинув на себя ведро колодезной воды, опрометью бросилась в горящий дом… Она сразу нашла меня, быстро схватила на руки, бросилась наружу. В этот момент крыша обвалилась… Почему нас не завалило – не знаю, это чудо какое-то. В ту минуту, когда стоящие у дома люди уже молча молились со скорбными лицами за наши души, баба Нюша живым факелом выбежала со мной на руках наружу. Оцепенение со стоящих рядом людей внезапно спало и они, суетясь, словно большой муравейник, стали быстро тушить дом. Одни схватились за ведра, багры, пытаясь спасти то, что осталось. Другие одеялами «тушили» нас, оказывали первую помощь.
