– И хорошо, что забыла! – Шеф отвлекся от апельсина, который сцапал первым делом и уже принялся чистить. – Моей маме бумажник лучше не оставлять.

– Только я кое-что оттуда потратила: санитарке заплатила и за такси.

– А я-то думаю, с чего они вчера вечером и сегодня с утра вокруг меня шуршат-стараются! И постель перестелили, и в туалет на каталке отвезли! А это ты им заплатила.

Мне показалось, что шеф недоволен, что я без спросу распорядилась его деньгами, и поспешила объяснить, что заведующий сказал, мол, уход требуется и сиделка.

– У вас был очень плохой нарыв, и врач опасается септического заражения. А Эмма Валерьевна сказала, что у нее давление и чтобы я сама все устроила.

– Ну и молодец! – похвалил шеф то ли меня, то ли свою матушку, нажимая кнопки телефона. – Черт, разрядился. А с чем пирог?

– С рыбой.

– Завари мне чаю, а? Сулейман, можно у тебя чаю взять?

Шеф отложил телефон, распотрошил пакет с пирогом и уже ел, роняя крошки на одеяло. А я пошла мыть его стакан с остатками больничного чая, раковина была тут же, в углу палаты. Кроме Пенкина и мужичка, что с ним спорил, было еще трое больных: тучный дед, которого шеф назвал Сулейманом, худой дядька с ободранным лицом, хмуро изучавший потолок, и раскосый парень, то ли казах, то ли калмык, решавший кроссворд. С молчаливого согласия деда Сулеймана я воткнула в розетку чайник, согрела воды и заварила шефу чаю.

– Спасибо. Вкусный пирог. Сама пекла?

– Купила, – зачем-то соврала я. – Что говорят врачи, когда вас выпишут?

– Говорят, минимум две недели мне тут торчать. Хотя фиг им, я раньше отсюда сбегу. Номер же надо доделывать, про Тунис отписываться, а я тут валяюсь!

Действительно, а я и забыла. Первый номер журнала, который наша редакция только при мне собирала целый месяц, был почти готов. Специально оставили свободными три полосы под статью о Тунисе, и шеф собирался выпустить номер к середине мая.

– Ну куда же вы, больной, побежите! Выздоравливайте, за вас кто-нибудь напишет.

– Кто напишет? Ты, что ли? – Шеф даже жевать перестал.

«А хотя бы и я. А Сан Саныч отредактирует», – подумала я и сказала:

– Ну, Сан Саныч, например. Я с ним поделюсь впечатлениями, он запишет...

– Могу представить эти перлы! – фыркнул Пенкин, разбрасывая крошки от пирога теперь уже вокруг кровати. – Тут ведь не просто впечатления нужны, что видишь, о том и поешь. Тут сравнения нужны, параллели, аналогии, отличия Туниса от других стран, от других культур. Мне, например, есть с чем сравнивать. А вам с Сан Санычем?

– Ну, тогда сами напишете, прямо здесь, а я наберу, – не стала я спорить.

Чего это нашло на моего шефа? И тут мне стало смешно – поняла. Пенкин выпендривался. Работал на публику. И публика внимала. Мужик-спорщик смотрел на шефа уважительно, хмурый дядька перестал созерцать потолок и теперь разглядывал Пенкина, калмык-казах забыл про кроссворд и чуть ли не ушами водил от любопытства. Да, ребята, повезло вам! Среди вас затесался великий журналист, и вы допущены, можно сказать, в закулисье масс-медиа. Ладно, хочет выпендриваться – его дело. Только без моего участия.

– Ладно, Виктор Алексеевич, мне пора. – Я стала собираться.

– Завтра во сколько зайдешь? – начальственно бросил шеф.

– Не знаю, как смогу. У меня очень много дел, и в квартире ремонт.

– Ларис, найди время, а? Принеси чего-нибудь вкусненького, а то я после тунисских разносолов это больничное есть не могу!

И тут мне шефа стало жалко. Бедный! Если я все утро хожу, никак мозгами из этой африканской сказки не вылезу, то ему каково! Было: солнце, море, шикарная еда и масса впечатлений. Стало: больница, каша с рыбой и пятеро больных мужиков в одной палате. И все храпят небось! Такой контраст, что жить не захочешь! А он держится да еще ерепенится!

– Хорошо, я зайду. И что-нибудь принесу. Сок вам купить?

– Купи, – кивнул шеф. – И воды купи. И буженинки. Вот тебе триста рублей. Хватит?

– Хватит. – Я взяла деньги и встала. – До свидания, выздоравливайте.

– Лариса! Почему же вы мне не сообщили, что идете к Вите? Я бы сказала вам, что ему нужно принести. Витя, почему у тебя телефон отключен? Все утро звоню – бесполезно!

В дверях стояла монументальная мамаша Пенкина. О нет! Ну почему бы мне не уйти несколькими минутами раньше. Глядишь, и разминулись бы.

– Лариса, возьмите этот пакет, у меня уже рука отваливается. В моем возрасте и с моим давлением нельзя носить такие тяжести.

Я подхватила пакет, он весил килограмма четыре. Да уж, я вчера потяжелее таскала, когда металась с нашими сумками по больнице. А Эмма Валерьевна прошествовала к кровати сына, раздвигая пышным бюстом напряженную тишину, повисшую в палате.

– Я смотрю, ты вполне прилично себя чувствуешь. – Она села на стул, и мне показалось, что Пенкин как-то вжался в подушки, отодвигаясь от матери. – Не понимаю, зачем было такую панику разводить с твоим якобы тяжелым состоянием? Я так переволновалась, что давление под двести подскочило!

– А кто разводил? – Пенкин перевел взгляд с матери на меня, и я прочла немой вопль: останься!

– Лариса позвонила с этим доктором, как там его... И телефон у тебя отключен.

– Он не отключен, он разряжен, – буркнул шеф; великий журналист сдувался на глазах, превращаясь в неловкого подростка. – А зарядник в сумке. Привези в следующий раз.

– Ты всерьез думаешь, что я буду мотаться через весь город, чтобы привезти тебе какой-то зарядник? Пусть Лариса заедет. Тебя когда выписывают?

– Говорят, минимум через две недели.

– А, хорошо. Витя, а почему возле твоей кровати такой беспорядок? Крошки, каша эта ужасная. Витя, вчера приезжала Татьяна Белозерцева, узнала, что ты в больнице, настряпала для тебя котлет и морс сварила. Сама приехать не смогла, у нее сегодня собрание дилеров, мне самой пришлось тащить все это через весь город. Давай садись поудобнее, я буду тебя кормить. Лариса, детка, хватит стоять столбом, давайте сюда пакет. И пригласите санитарку, пусть все уберет.

Я, выйдя из ступора, отдала пакет. Мама Пенкина порылась в его недрах и извлекла кастрюльку. В палате запахло чесноком. Никакую санитарку я искать не собиралась и поспешила смыться. Так, если килограммчик-полтора скинуть на бутыль с морсом, то, похоже, шефу предстоит слопать пару кило котлет с чесночком. И судя по решительному настрою его мамаши, если уж она добралась до больницы через весь город, то материнский долг выполнит неукоснительно: накормит сыночка.

Мне представилась картина, как мама Пенкина его пичкает: «Ну, еще кусочек! Витя, ты должен. Ты что, не любишь свою маму?» А он мотает головой, зажимает рот руками и орет: «Не хо-чу! Я пирога наелся!» Витя, держись! Желаю тебе пережить мамин визит без потерь для здоровья. Завтра, похоже, тебе, кроме сока и яблок, можно ничего не приносить.

За воротами больничного двора я выбросила мысли о Пенкине и его мамаше. Что-то слишком много места они занимают в последние два дня моей жизни, как будто у меня других дел нет. А вот и есть! Например, в редакцию сейчас пойду, фотографии тунисские рассматривать.

– Лариска, привет! Как вы там? Как Виктор?

Я стояла босиком на мокром полу и мерзла. Звонок сотового телефона вытащил меня из-под душа, я накинула полотенце и побежала отвечать – почему-то мелькнула мысль, что это мама звонит или Никитка. Но голос в трубке был не мамин, хотя очень знакомый.

– Ларис, это Алена, мы прилетели, паспортный контроль проходим. Я тебе сразу и позвонила, как телефон заработал. Как дела у Виктора? Что-то у него мобильник не отвечает. Обошлось с аппендицитом?

– Обошлось, у него оказалась флегмона.

– Что за фигома? Он сейчас где?

– В больнице, ему фигню эту вырезали, выздоравливает уже.

– Обалдеть! И когда он туда попал?

– Да сразу же, нам «скорую» в аэропорт вызывали. Хожу вот к нему теперь, передачки таскаю.