Девчонка засмеялась и ответила что-то по-испански.

– Да, похоже, на весь берег только мы русские, – улыбнулась ей в ответ Ирина. – Иди в воду, не бойся. Сразу входи, так быстрее привыкнешь.

Сразу окунуться не получилось. У берега было неглубоко, и мне пришлось сделать с десяток шагов, пока вода дошла до пояса. Ой, холодная! Но не холоднее чем в Быструхе, речушке возле деревни, куда я ездила девчонкой и где мы полоскались с июня до сентября.

– Ларис, давай окунайся целиком, а то замерзнешь! – подзадорила меня с берега Ирина.

Море ласково приняло меня, лишь на секунду обдав холодом. Потом почти сразу мне стало тепло, и я поплыла. Господи, хорошо-то как! Впервые в жизни плаваю в море...

– Слушай, как здорово! Я ведь первый раз на море! – сообщила я Ирине, выбираясь на берег. – Ух, а здесь-то теперь как холодно!

Откуда-то налетел ветер, и мне в мокром купальнике было совсем некомфортно. Я быстро подскочила к своему лежаку и накрылась большим полотенцем. Хорошо, сообразила захватить с собой.

– Если впервые в жизни, то можешь загадывать желание, обязательно сбудется.

Настя из «Зверя» выдала мне этот совет, не открывая глаз. Она полулежала на песке, откинувшись на локти и подставив солнцу лицо, живот и тугую загорелую грудь. Соски нахально целились в небо. Две другие девчонки тоже загорали топлесс.

– Желание... Столько всего надо, не знаю, на чем остановиться, – пробормотала я, удивляясь смелости девчонок.

Хотя, похоже, они не единственные. Вон там девушка с парнем тоже загорает без лифчика. А вон тетка в годах развесила то, что когда-то было бюстом. Может быть, и мне не терпеть эту сырость на груди, а скинуть мокрый лифчик и позагорать «в натуре»? Уж грудь-то у меня гораздо лучше, чем у той женщины, а она не комплексует.

– Ну выбери самое-самое! – Настя по-прежнему не открывала глаз. – Я, например, всегда загадываю желание про то, чтобы в моей жизни случилось чудо.

– Да? Слушай, а ведь точно. Неприятностей всяких в жизни всегда с избытком, а чудес и не бывает почти.

«Чуда хочу. Пусть в моей жизни будет чудо», – пожелала я.

А сама подумала, что уж если и хочу какого чуда, так такого, чтобы вернуло меня в возраст этих девчушек. Чтобы я опять стала молодая, стройная, беззаботная. И обязательно – уверенная в собственной неотразимости и в своих силах. Может быть, тогда моя непутевая жизнь сложилась бы по-другому.

В двадцать три года я выглядела ничуть не хуже этих девчушек. По крайней мере на фото, оставшемся с тех времен, я похожа на Нину из «Кавказской пленницы»: «комсомолка, спортсменка и просто красавица». У меня на снимке прическа-каре с челкой до бровей, глаза в пол-лица и тонюсенькая талия, в контрасте с широкой юбкой-колоколом – просто осиная. Внизу карточки надпись – «Пятигорск—1991». Это был последний год советской власти и первый мой самостоятельный выезд за пределы Челябинска. Путевку в пятигорский санаторий мне достал папа, и я поехала попить минеральной водички, подлечить скукожившийся во время защиты диплома желудок.

В санатории соседкой по номеру оказалась двадцатишестилетняя Зина из Ростова. Мне, домашней девочке, впервые вырвавшейся из-под родительского присмотра, Зина показалась бывалой и опытной. Она красиво курила, щурясь и потряхивая соломенными волосами. Так же, щурясь и потряхивая волосами, говорила о мужчинах. По ее словам, выходило, что девушка она в этих делах опытная, мужиками может вертеть, как захочет, и вообще знает, что им нужно и как сделать, чтобы мужики валились к ногам.

Я этих секретов не знала. Те, которыми со мной делилась мама: девушка должна быть скромной и опрятной; серьезные мужчины на всяких вертихвосток внимания не обращают; приличная девушка должна вести себя сдержанно и целомудренно, иначе ее примут за девицу легкого поведения – почему-то не срабатывали. Все институтские годы я себя вела скромнее некуда. Волосы, которые почему-то у меня ниже лопаток не отрастали, заплетала в толстенькую короткую косичку и закалывала на затылке. Носить их распущенными, по маминому определению, означало «ходить лахудрой». Джинсы отец считал слишком вызывающей одеждой. Из косметики пользовалась только тушью для ресниц и бледной помадой в цвет губ. Короче, все скромно и опрятно, специально для серьезных мужчин.

По всей видимости, серьезных мужчин в нашем институте не водилось. По крайней мере тех, кто мне понравился бы. За все пять лет, что я училась, со мной познакомиться хотели дважды. Весной, в конце первого курса – дистрофичный очкастый пятикурсник Гена. Он был старше меня аж на восемь лет, и я приняла его приглашение в кино отчасти из сострадания к его усилиям (парень очень волновался), отчасти из интереса: как это – пойти в кино со взрослым мужчиной? Гена жил в общежитии, там я с ним и познакомилась, бегая в гости к девчонкам из своей группы. Они меня, кстати, и подзадорили идти с ним в кино, окончательно сломив мои колебания. Какой-то неказистый был этот Гена и по общаге ходил в дурацких темно-зеленых кримпленовых штанах (у мамы юбка такая висела в шкафу!) и в синей футболке с белой надписью «Спорт». Хотя, если разобраться, в магазинах ничего приличного не купить, и я сама по дому тоже не в кринолине шастаю!

На первое в своей жизни свидание с мужчиной я принарядилась. Волосы не стала собирать в косичку, а сделала два хвостика. Надела любимую юбку в косую клетку, светлый джемперок машинной вязки, купленный на первую в жизни стипендию. К кинотеатру пришла за пятнадцать минут до сеанса, Гену увидала издалека и... спряталась за автобусной остановкой. Идти с ним в кино мне расхотелось сразу и окончательно. К кинотеатру Гена явился в тех же кримпленовых штанах и спортивной футболке и стоял, дурак-дураком, под афишей, тиская в руках букет из пожухлых ромашек. Не знаю, сколько он там прождал – я сбежала от кинотеатра «огородами», больше всего на свете боясь, что Гена меня заметит, окликнет и все вокруг решат, что он и есть мой парень.

Второй случай «подката» можно таковым и не считать. На дискотеке в той же общаге, теперь уже на третьем курсе, в меня вцепился какой-то хорошо поддатый парень и тащил танцевать, пока на мои вопли «Отстань, урод!» не подтянулись дежурные с красными повязками и не вывели танцора вон – оказался чужим, не из наших студентов. А так, сколько я ни влюблялась за эти пять лет учебы, сколько ни обмирала, гадая, обратит ли «предмет» на меня внимание, ничего и ни с кем у меня не срослось. Мои «предметы» – их было трое, все из нашей группы – мило со мной общались, списывали у меня английский, помогали делать лабораторные по сопромату, и только. Двое из них к концу института женились, третий, Дима, после защиты диплома уехал в Свердловск, тогда еще не ставший Екатеринбургом. И в санатории я как раз переживала тихую грусть по поводу очередной несложившейся любви и робкие подозрения насчет неправильности маминых секретов женского счастья. Может быть, мне надо было с Димой вести себя как-то менее по-дружески и более кокетливо? В душе назревал бунт, и, как я потом поняла, в большей степени именно он, нежели нервотрепка с дипломом, проявился и повышенной кислотностью в желудке, и несколькими новыми нарядами, сочиненными мной к поездке в санаторий.

Преддипломную практику я проходила в стройуправлении, где папа работал главным инженером. Работала по-взрослому: составляла сметы на строительство и закрывала наряды. Недельку – под присмотром прораба Степаныча. Еще месяц – самостоятельно, закрыв собой амбразуру. Степаныча скрутило с аппендицитом, второй прораб ушел в запой, и после некоторых перетасовок меня рискнули поставить на отделку панельной пятиэтажки. Смета там была типовая, наряды тоже, и я отлично справилась и с тем и с другим. И даже научилась кое-чему. Во-первых, не краснеть, когда штукатуры и маляры подпускали матерщины. А во-вторых, писать в нарядах реальные объемы, а не те фантазии, которые мне пытались внушить отделочники. Результатом такой практики стала зарплата и премия. Часть я отдала маме, а остальное отложила для себя: купила на рынке джинсы, красную майку в обтяжку на узких лямочках и ситца в бело-красно-черный цветок, из которого сшила юбку-колокол.