Из детской комнаты вышел ребенок, переминаясь с ноги на ногу, тер глаза, куксился. Майка сползла с худенького плечика Степы, на коленях сморщились колготки. Алик взглянул на сына. Расстроился. Опять малыш стал свидетелем скандала. Стало нестерпимо его жалко, сердце сжалось, вертелась мысль: «Какая же она дура».

Открыл дверь, вышел. Сквозняк холодом окатил ребенка и мать, мечущуюся в истерике по прихожей.

Грустный получился Новый год. Валя отказался выходить на улицу, его жена не пустила. Бубнил в трубку, что сидит за столом с семьей, неудобно ему. В гости не позвал. Да и не хотелось Алику в дом с морозной ночи.

Ленка вышла, натянув платок на голову. Поздравились. Она отстранилась от крепких объятий и поцелуев. Сели на лавочку. Алик чувствовал раздражение, кололся мохеровый шарф, выбившийся из ворота дубленки. Рассказал о ссоре с женой. Чуть выпили коньяку, и он пошел к подруге.

Любушка всегда его ждала, стол накрывала, рюмку наливала. Принимала, таким как есть.

Первого января, проснувшись у Любы, отметил первый день нового года. Вечером пошел к матери. Сказал, что будет жить у нее, объяснил: «Невмоготу дома от постоянных скандалов».

На Рождество увиделся с Таней и сынишкой. Все обговорили. Деньги на сына Алик будет давать, квартиру оставит им, пока что-то не решится иначе. Разошлись по-хорошему.

Алик был свободен. Время проводил в удовольствие. Встречи с друзьями, рестораны, Любаша, путешествия, горы и реки. Мать не требовала соблюдения правил общежития, ведь он у нее один – лучший сын.

С женой отношения стали хорошие. Таня заботилась о Степе сама, Алик помогал материально, содержал. Собирались по праздникам у нее или у матушки дома, пили вино, душевно говорили, как никогда раньше. Претензий Таня не предъявляла, в семью не возвращала, была спокойна. Сын, мама и Таня были его семьей. Алик по-прежнему на Новый год ставил три елки.

Года через полтора Таня вдруг изменилась. Стала какой-то особенной, окрыленной, изящной. Глаза сияют, движения по-кошачьи плавные, голос мягкий, смех звонкий.

Алик пришел поздравить ее с днем рождения и пристал с расспросами.

Созналась, рассказала:

一 Влюбилась! Женатый он, работаем вместе. В сутках словно сорок восемь часов стало, в руках дрожь, когда его вижу. Домой на рассвете, юбка набок и плевать. Музыка внутри, звон.

Алик внимательно вслушивался в звенящий голос бывшей. Подытожил:

一 Рад за тебя. Я всегда за любовь.

Но внутри клубилось неприятное чувство. По дороге домой мысли змеями стали заползать в голову: «Непотребство поди у Степки на глазах. В моей квартире, на мое довольствие…» И хоть Таня говорила, что домой никого не водит, верить ей не хотелось. Идеальные отношения с бывшей дали трещину. К одинокой Тане тепла было больше – благодарность за сына, за свободу, жалость к покинутой женщине. Теперь все изменилось, свет уменьшился до размера дверного глазка, окруженного тьмой грязного подъезда. Он огорчения не выказал и в разговоре с матерью просто сказал: «У Тани появился кто-то».

Через некоторое время Алик с Любашей поехали в горы. Заселились в скромный домик на базе у реки Катуни. Вечером сидели на берегу, слушали перекаты воды по валунам, плеск волн у берега. Жгли костер, жарили мясо, попивали коньяк из туристических кружек. На раскладном столе в пластиковой посуде нарезка из малосольных огурцов, пироги с печенью.

Метрах в тридцати веселая компания из служивых мужиков разместилась в беседке. Звенели рюмки, бутылки, ножи, шпажки, чавкал шашлык в маринаде, гремел хохот. Служители закона были в приличных чинах, о чем свидетельствовала седина на висках и раздавшиеся талии. Пузики мужчин, беременных собственным положением, обтянуты футболками, не скрыты распахнутыми рубахами.

К вечеру воздух стал плотным, влажным. Камни, трава сырые. От реки поднимался туман, белесой дымкой висел над водой, заползал на склоны гор. В темнеющем небе зажглись звезды, месяц платиново белел в короне холодного света.

Алик был пьяненький, задумчивый, меланхоличный. Любаша гулила что-то. Говорила и часто-часто моргала, как будто мучилась нервным тиком. Ее приятно было слушать и не слышать, как шум воды. От тиковой трескотни, обращенной на него, теплело на душе, убегало одиночество.

С соседями завязался разговор. Компании объединились. Сидели в беседке за общим столом далеко за полночь. Потягивали спиртное, мирно постукивали рюмочками. Мужики оказались служивыми внутренних дел. В школе полиции учили науке молодых блюстителей правопорядка. Алик помнил, что Таня работала там бухгалтером. Именно оттуда «росли ноги» ее служебного романа. С кем точно Алик не знал, но ему было доподлинно известно, что страсти еще кипели. Бывшая была влюблена. Загадочная улыбка часто блуждала на ее лице, сияющем глазами изумрудами.

Любаша и служивые ушли спать. Генерал конторы был крепок посидеть до донца. За столом остались двое.

Одурманенный Алик загрустил, стал мрачным от выпитого. Какое-то грязненькое чувство появилось внутри, расползалось, остановилось в кончиках пальцев нервной дрожью. Темнота распирала, взывала говорить. Словно не он произнес, а кто-то другой, злой и мерзкий:

一 А ты, генерал, почему за своими подчиненными совсем не смотришь? Развели бордель у себя, подчиненные, как кролики, меж собой сношаются, – говорил и испытывал извращенное наслаждение и удовлетворение.

Хмельной генерал нахмурился, понимая, что ему сказали гадость, но не догоняя сути претензии.

Алик, которому первая фраза далась огненной лавой, пришел в себя. Поведал о романе бывшей с женатым мужиком на службе со всеми подробностями, которые ему доверила Татьяна. От счастья бывшей внутри что-то разлагалось, смрадно одурманивало мозги. Получалось, что он не лучший…

С Таней и ее любовником расправились. Угроза увольнения, огласки, страх изменить жизнь сделали свое дело. Роман окончен, расстались. Бывшая сразу потухла от муки, стала унылой, злой. Перенесенный публичный позор словно изнасиловал, растоптал.

Татьяна так и не узнала, кто был ее «доброжелателем». Бывший муж приходил по-прежнему в свою квартиру на Новый год, ставил елку, поздравлял с Восьмым марта. С Аликом она дружила всю свою одинокую жизнь и была ему благодарна за поддержку.

Мелета умела вдохновлять.

Женщина была одарена ладностью облика, искренней улыбкой, игривой речью, смехом, пробуждающим радость. Манила людей словно тенистый водопад в жгучий полдень. К ней хотелось приблизиться, окунуться в прохладу. Она приветливо и открыто ловила взгляд смотревшего на нее и примагничивала. Мужчины воодушевлялись, слышали музыку внутри себя и испытывали желание прикоснуться к Мелете. Очарованные старались подольше находиться рядом, даже если были случайными прохожими, спросившими дорогу или соседями в купе поезда. Предлагали проводить, выпить кофе, просили о свидании.

Попавшие в близкий круг начинали творить. Мелета говорила в шутку: «Я ничего не делаю, только вдохновляю. Дарю порыв, а дальше произведение по сути создателя». Так и было. Поклонники, чтобы порадовать, начинали печь торты, ремонтировать ей сантехнику, менять аккумулятор, готовить гуляш, вручать цветы и подарки. Все зависело от персоны, на которую начинал светить прожектор очарования вдохновляющей Мелеты. В ответ она всегда благодарила и одобряла. Творцы чувствовали себя героями, спасателями, создателями.

Окружающих женщин Мелета тоже вдохновляла, но не сразу, а после того, как они лучше ее узнавали. Погружались в эйфорию дружбы, безопасности от искреннего признания их достоинств. Дамы вдруг становились решительными, верили в себя. Уходили от опостылевших мужей, покупали квартиры, начинали новое дело.

Первый муж говорил: «Мелета, ты лучшая. Где бы я ни был с тобой, я знаю, что рядом со мной самая желанная и прекрасная женщина».

Она покинула его, когда он перестал трудиться и заботиться о ней. Возлег на диване, сказал, что страдает от мужской депрессии, не оцененности миром, отсутствия реализации равной его способностям. Принимал успокоительные, ходил к врачам и бесконечно взывал к жалости. Для Мелеты это было не приемлемо. Она не умела жалеть, только вдохновлять.