— Ваня, когда ты со мной — это разве любовь? — усмехнулась хозяйка. — Растешь ты, взрослеешь, а юношей часто к взрослым женщинам тянет. С Леночкой у тебя любовь, со мной естество мужское играет.

Про естество мужское Наталья могла и не говорить, сам знаю. Играет, да еще как. Но если у тебя в голове двадцать девять, или тридцать (не знаю, исполнилось ли?) лет, а телу двадцать. бывает трудно себя контролировать.

— Тебе не обидно? — поинтересовался я. — Мы здесь в одной постели, а разговоры ведем о другой женщине.

— Обидно, нет ли, какая разница? — вздохнула хозяйка, опять прижимаясь ко мне. Погладив по груди, сказала: — Ласковый ты Ваня и хорошо мне с тобой. Стыдно сказать, но спасу нет — как хорошо. Меня раньше так никто не ласкал. Что с супругом покойным, что с любовником моим единственным, все просто было — ложись, подол задирай. Ну, любовник-то хоть помогал.

Мне отчего-то резануло по сердцу воспоминание женщины о ее бывшем муже, о любовнике, хотя и знал об обоих раньше. Инстинкт собственника, не иначе.

— С тобой, Иван Александрович, словно счастья немного получила. Мне через три года сорок лет стукнет, понимаю, недолго радоваться осталось. Но я и тому рада, что сейчас есть. Могло бы и этого не быть.

Повернувшись к женщине, принялся поглаживать ее по спине, по плечам. Вздохнул:

— И почему нельзя сразу двух жен иметь?

— Ой, Иван Александрович, ты меня уморил, — засмеялась хозяйка. — Хочешь, как у турок или арабов, гарем завести? Не забывай, что у нас не восточные женщины, а русские бабы, пусть и дворянки. Леночка –девушка хорошая, но что будет, если ей мужа с кем-то делить придется? И тебя убьет, и меня. Тебя убьет, ладно, заслужил, а меня-то за что? И я сама Елену убью, если она на моей кухне хозяйничать примется.

— Можно прислугу нанять, — предложил я. — Тогда и ссориться не о чем.

— Трудно, Иван Александрович, хорошую прислугу найти. Сама обжигалась. Наняли как-то девку из деревни — это еще когда муж был жив. Дров наколоть, воды наносить. Работы немного, поутру только, жалованье положили два рубля в месяц. Вроде — девка трудолюбивая, покладистая, а она деньги у нас украла, двадцать рублей. А у подруги моей — не здесь, в Устюжне, горничная хахаля приводила, хозяйскую наливку вместе с ним пила, потом водой разбавляла. Крупу воровала, муку с маслом. Вроде, понемногу, но все равно — неприятно. Беда с прислугой! Даже если хорошая попадется, то глаз да глаз нужен. Не присмотришь, делать ничего не станет. Кто прислугой командовать станет? Я одно скажу, Лена другое, кого слушаться? Горничная — пусть она золотая, но все равно, хозяйский дом для нее чужой. И кухарка, пусть и того толковей, лучше хозяйки ни щи, ни кашу не сварит. Одно дело для себя варить, другое для других.

Хозяйка немного помолчала.

— Понимаю, про двух жен ты в шутку сказал, не может этого быть, но представила, как у вас с Леной ребенок родится. У вас счастье, радость, а мне каково?

Мне снова стало жалко Наталью Никифоровну, которую я теперь именую только по имени-отчеству, а она, потянувшись, прижалась ко мне еще плотнее и хмыкнула:

— А мне, Иван Александрович, предложение сделали.

— Предложение? Кто сделал? — удивился я.

Вообще-то, хотел возмущенно взреветь: «Кто посмел?». Моей квартирной хозяйке, да еще и любовнице, делают предложение, а я про это не знаю? Между прочем, меня нужно в первую очередь спросить, соглашусь ли, чтобы Наталья отдала кому-то руку и сердце.

— Сватается ко мне Петр Генрихович Литтенбрант, — пояснила хозяйка. — Хотела тебе попозже сказать, но какая разница?

Ничего себе! Литтенбрант сватается⁈ Получается, я сам зазвал в дом гремучую гадину, которая воспользовалась моим доверием. Влезла, понимаете ли, гадюка в сапогах, прямо в душу! Нет, не зря он мне показался похожим на аглицкого джентльмена. Английскую культуру люблю, писателей тамошних, архитектуру, сериалы про Шерлока и инспектора Барноби уважаю, но саму Англию терпеть не могу. От нее России сплошные пакости — то наше Поморье захотят присоединить к английской короне, то Петра Великого отравят (версия, хоть не доказана, но мне нравится), да и других бед от англов хватает. И пусть Петр Генрихович не англичанин, а остзейский немец по крови, это ничего не меняет. Влез, мерзавец, в мой дом (ладно, в квартиру, которую снимаю) и украл сердце моей женщины. Или еще нет?

— Когда ты с ним увидеться успела? — спросил я тоном супруга, узнавшего, что обзавелся рогами.

— С тех пор, как ты его в гости приводил, ни разу не виделись, — засмеялась хозяйка. Легонько щелкнула меня по носу, потом поцеловала и поинтересовалась: — А вы, Иван Александрович, ревнуете, что ли?

Я попытался ответить, но получилось нечто нечленораздельное, вроде рычания. Кое-как справившись с собой, ответил правду:

— Есть немного. — Подумав, добавил: — Понимаю, что права ревновать тебя у меня нет, но все равно, (чуть не сказал — словно серпом по важному месту) будто резануло меня…

— Вот, Иван Александрович, все мужчины одинаковые, — хмыкнула хозяйка. — Самим на сторону ходить, вроде, не зазорно, а коли женщина сходит — беда. Но я тебе не изменяла, да как бы смогла? Не вру — мы с Петром Генриховичем единственный раз виделись.

— Один раз виделись, а он уже в жены зовет? — удивился я.

— Говорит, понравилась очень. Мол — мечта я, всей его жизни. Он, как в Нелазское вернулся, письма мне пишет. Сначала писал о природе, об охоте, потом стихи принялся посылать.

— Литтенбрант стихи пишет? — удивился я.

Наталья Никифоровна откинулась на подушке и с чувством прочла:

— Я вас люблю, — хоть я бешусь,

Хоть это труд и стыд напрасный,

И в этой глупости несчастной

У ваших ног я признаюсь!

— Подожди, но это же не его стихи, — опешил я. — Это Пушкин.

— Я знаю, кто эти стихи написал, — парировала хозяйка. — А что здесь плохого? Зачем самому писать, мучиться, если на свете столько прекрасных стихов? Все равно Петр Генрихович лучше Пушкина или Лермонтова не напишет.

Крыть нечем. Не то, что следователь-охотник Литтенбрант, но, пожалуй, никто другой лучше Пушкина не напишет. Можно сто раз сказать, что поэты моего времени сильнее, нежели Александр Сергеевич или Михаил Юрьевич, но это только слова.

— Как стихи перестал писать, предложение сделал — дескать, он сам вдовец, и я вдова, но оба еще не старые, почему бы не пожениться?

— И что ты решила? — поинтересовался я, стараясь оставаться спокойным.

— Что решила… — в раздумчивости протянула Наталья Никифоровна, потом сказала: — Наверное, приму его предложение. Знаешь Ваня, надоело мне одной жить. Понимаю, счастье с тобой привалило, но надолго ли? И оно незаконное, некрасиво. Ты парень молодой, с Леночкой Бравлиной поженитесь — дай бог вам любви и деток. А я что? Опять квартирантов-недорослей брать? Петр Генрихович, мужчина еще не старый, симпатичный. Правда, большого капитала не нажил, все жалованье у него шестьсот рублей, но при своем доме, да в Нелазском, жить можно припеваючи.

— Тебе пенсию за мужа перестанут платить, если замуж выйдешь? — спросил я, слегка обеспокоившись будущим своей квартирной хозяйки. Она теперь мне не чужой человек. Странно, что жалованье у Литтенбранта меньше моего. Неужели это от чина зависит? А выслуга не учитывается? Или у него выслуга маленькая?

— Пенсию за покойного мужа перестанут платить, — кивнула Наталья Никифоровна. — Не платят вдовам, если они во второй раз замуж выйдут. Но у меня кое-какие сбережения есть, — похвалилась хозяйка. — Не очень много, но рублей двести скопила. Если замуж надумаю выходить — не бесприданницей к Петру Генриховичу пойду, с капиталом. И дом этот можно хорошо продать — триста рублей, а если с мебелью, то и пятьсот дадут, не меньше.

— Подожди, как это, дом продать? — опешил я. — А я куда?

— Здесь и останешься, на улицу никто не погонит, — успокоила меня хозяйка. — У нас с вами, Иван Александрович, уговор на год был, его не нарушат. Станешь новому хозяину деньги за квартиру платить, вот и все.