Он давно обдумывал исход этой ситуации, и сейчас промедление могло сыграть с ним злую шутку. Его меч молниеносно выскользнул из ножен. Капитаны рефлекторно повыхватывали оружие, кинулись на защиту Татсусиро, но тот остановил их взмахом руки. Не успел Нобуюки опомниться, как конец стальной катаны вырос из его груди. Он захрипел, выронив меч из рук, хватал ртом воздух, что-то пытался сказать. Сибата жестким движением руки выдернул клинок из тела юноши. Тот покачнулся на ослабших ногах, проплыл вправо, закряхтел, словно задыхаясь. Сабуро бесстрастно наблюдал, как из младшего брата уходит жизнь, и ни одна мышца на его смуглом лице не дрогнула.

Будучи мальцом, он не испытывал к тому ненависти, никогда не пытался дать сдачи, но всегда гнался за ним как за примером. Отец любил младшего и не скрывал призрения к Кицубоси. Ни разу за семь лет отец не наградил его теплым взглядом, не подбодрил добрым словом, зато извечно тыкал в нос примером Тацунари, которым гордился, поступки которого – в основном с явным оттенком жестокости – поощрял с размахом.

– Что это значит, Сибата?

Военачальник вложил катану в ножны, опустился на колени перед Татсусиро и поклонился в землю.

– Татсусиро-сама, прошу простить, что усомнился в вас. Позвольте клану Сибата, как и прежде служить Черной Цитадели.

Сабуро с презрением вгрызался в этого коренастого воина, шагнул навстречу.

– Подними голову.

Мужчина выпрямился, не устрашившись черного нодати, что пламенно дышал ему в кадык.

– Надо же, как все просто в твоем понимании решается. Не столь давно ты дезертировал, примкнул к армии моего брата. Моего врага. Сейчас ты предал и его. Зарезал своего сюзерена как бродячего пса. Ты думаешь, я позволю такому перебежчику, как ты, служить мне? – Он испытующе всматривался в его глаза, но не разглядел в них ни страха, ни сожаления о содеянном.

Сибата был свирепым воином, сообразительным стратегом, и Татсусиро знал об этом. Он не раз приносил Дзиро громкие победы, и сейчас был готов к смерти, неустрашимо выдержал тяжелый взгляд победителя.

– Понимаю. Я не заслуживаю и капли вашего уважения, но, если вы позволите клану Сибата служить Цитадели и дальше, наши мечи принесут вам немало добрых побед.

Нодати опустился к земле. Кацуиэ повторно склонился в глубоком поклоне, негласно благодаря молодого воина за предоставленный ему шанс. На лице Татсусиро пылала злорадная ухмылка.

«Он презирает меня. Придется постараться, чтобы расположить этого юнца к себе. Придется очень постараться».

Вороной аккуратно ступал средь высокой травы, опустил голову, хлопал губами, стремясь урвать хоть несколько травинок, норовил остановиться, но хозяин настойчиво подгонял, сжимая мощные бока пятками и держа поводья в суровом натяжении. Попасть сюда оказалось несложно. Стены, обрамляющие владения, давно разрушались от времени и погодных невзгод, практически сравнялись с землей.

Огненный гигант уже скрылся за горизонтом, но небо продолжало догорать красками, издалека доносился крик цикады, на размашистом старом клене вели энергичную болтовню вороны. Подчиняясь движениям рук всадника, конь остановился, протяжно фыркнул.

Глазам предстала картина, что воспаляла самые далекие и темные уголки памяти. Прошло много лет, но поместье близ реки Шонай так и замерло здесь обугленными руинами. Белоснежная когда-то, растрескивавшаяся и кое-где обвалившаяся стена поросла мхом и диким виноградом. Уцелевшие при пожаре сооружения давным-давно пришли в разруху, на многих от крыш остались одни гнилые стропилы. Летняя беседка покосилась на один бок, а пруд, у которого она когда-то дарила умиротворенный покой, иссох и зарос бурьяном. Конюшни насквозь проросли деревьями. Додзё, утратив по периметру все раздвижные стены, превратилось в обдуваемый ветрами павильон, где пол умостили листья, пыль. Входная табличка с надписью: «Империей правит сила» болталась на одном гвозде, иероглифы выцвели и распознать их стало невозможно.

Татсусиро спешился, ухватил коня под уздцы, повел за собой. Смешанные эмоции вспыхивали внутри него, то озаряя мрачную душу теплыми лучами ностальгии, то вызывая отвращение и злость. Он остановился перед разрушенным алтарем во славу духа Инугами, выдохнул тяжело.

– Первые несколько лет я довольно часто вспоминал дом. Уживаться с нашим отцом было нелегко, но я всем сердцем тосковал по нему.

Оити стояла позади, провела пальцами по мягкому и влажному мху, что разросся по всей поверхности каменистой крышки фонаря.

– Удивлена, что ты с такой легкостью вспомнил дорогу сюда.

– Я не вспоминал. Дорогу мне указал Акэти.

Казалось бы, сердце должно помнить боль, страх и отчаяние, должно ассоциировать это место с бурей потерь, оно должно всколыхнуться и в очередной раз возненавидеть человека по имени Акэти Мицухидэ, но сердце Оити молчало. Ее взгляд задержался на размашистом дереве вишни.

– Как она вымахала, ты посмотри. Ты помнишь ее, Нобу?

– Да, – кивнул брат равнодушно.

– Отец посадил ее на мой пятый день рождения. Почему-то я очень отчетливо запомнила тот день, но совершенно не могу вспомнить день, когда нас лишили дома и семьи. – Она умолкла, напряженно уставившись в сторону, а потом набралась смелости и все же спросила: – С тех пор как ты вернулся, я часто задаюсь вопросом: почему Акэти избежал твоего гнева? Почему он все еще жив?

– Смерть не искупит все его поступки, Ити. Я посчитал, что такой легкой участи ему не видать, вот и все.

Оити было нечего на это ответить. Она на месте брата убила бы подлеца в первую очередь, заставила бы его заплатить за все сломанные судьбы. Но Сабуро был другой, холодная выдержка в нем была на том самом уровне, который позволяет хищникам выпрыгивать из засады и в считанные секунды настигать жертву. Девушке оставалось верить, что Акэти Мицухидэ в конечном итоге не уйдет от расплаты.

Оба молчали, созерцая дерево с размашистыми ветвями, что нависли над воинами как крылья гигантской птицы, с толстым стволом, покривившимся и покрывшимся лишайником.

– Пора ехать, – раздался голос Сато.

Он остановил гнедого коня около покосившейся беседки, с тоской рассматривая представший пейзаж. Разговора брата с сестрой он не застал, но сразу же понял, что за место так хотел посетить Сабуро. Воспоминания воспламенялись из темных закоулков души, куда он схоронил их много лет назад. Его, как и прочих детей, черные мечники вырвали из рук родных силой, обращая все вокруг в пепелище. Он помнил пламя, помнил вопли умирающих вокруг людей. Помнил последние минуты жизни отца, а потом все вокруг накрыла холодная гнетущая пустота. Пустота, мрак и всепоглощающий ужас.

Когда Татсусиро схватил вороного за густую гриву и поднялся в седло, откуда не возьмись налетел злой ветер, зашумев листьями старой сакуры, задергав молодых людей за волосы, поднимая пыль с сухой земли. Никто, кроме Сабуро, не придал значения тревожному знамению. Друзья удивились, когда генерал ни с того ни с сего медленно потащил из ножен нодати, и стоило ему обнажиться, в тот же миг и ни секундой позже, неведомая сила выбила Татсусиро из седла. Он тяжело ударился о землю, но чудом смог блокировать огромный меч, что стремился вцепиться ему прямо в глотку. От клинка исходили зловещие демонические импульсы, которым оказалось неимоверно сложно сопротивляться. С каждой секундой корявое лезвие сокращало дистанцию и вот уже коснулось кожи над кадыком, выпустив каплю крови. Нападавший кровожадно облизнулся, оскалив белозубую ухмылку.

Лошади всполошились, брыкались. Оити и Сато, не успев сообразить, что произошло, пытались успокоить взбешенных животных.

– Соскучился?! – процедил сквозь зубы Татсусиро, стремясь отклонить демонический клинок в сторону.

– Дорогой, ты мне совсем не пишешь, я волновался, – усмехнулся с привычной едкостью Корвус и быстрым рывком руки дотянулся до горла Сабуро, стиснув до боли.