День обещал быть адовым, потому как к нам в Вышемир приезжали актеры из труппы Виленского Великокняжеского драмтеатра. Они ставили спектакль на белорусском языке под названием «Чорная панна Нясвижа». То есть — «Черная панна Несвижа», если кому-то непонятно. За каким бесом нужно показывать детям романтизированную историю последнего Великого Князя Литовского из династии Ягеллонов и первого короля Речи Посполитой Сигизмунда Августа про его великую любовь с Барбарой Радзивилл — это отдельный разговор. Но вопросы такие решаю не я, я — веду на постановку десятый «а», тот самый, где Кузевич, Легенькая и Ляшков, и прочие интересные персонажи.

Почему я? Потому как что такое история и география по сравнению с указиловкой сверху, из самого Гомеля — чтоб все дети с восьмого по десятый класс обязательно посетили театр! Мол, повышали чтоб культурный уровень. Лучше бы Мольера там поставили или Островского — ребятки хоть посмеялись бы. А то — Радзивиллы… У меня от этой фамилии уже оскомина на зубах образовывалась, и начинали мерещиться заговоры и злонамеренность даже в обычном театральном представлении…

Так что, раз у меня пятый и шестой урок в десятом классе — значит, будь любезен, Георгий Серафимович, вместо Корейской войны (тут тоже такая была, и примерно в то же время, что и у нас) и истории Российско-Авалонского противостояния в Азии веди десятиклассников в Земский дом культуры… С другой стороны, десятый класс — это нормально. Был бы шестой — там хоть вешайся.

«Урса» после орочьего автосервиса вела себя отлично. Несмотря на позднее время и долгие разговоры про общественный договор, войну всех против всех, естественные права и естественные же законы, сработал Вождь зеленокожих как положено, любо-дорого кататься!

Задумавшись, я проехал свою любимую парковку — подальше от школы и поближе к магазину — и потому пришлось искать место рядом с калиткой. И — конечно же, я спалился!

Вылезая из машины, я мигом оказался под прицелом двух десятков глаз: восьмиклассники — Бурова, которая на линейке была зеленая, Игнатов, которого тошнило, и самый умный из всех гоблиненок Яша из зверинца, а еще шебутные, но толковые ребята Жаркин, Невзорин и Морковкин, и четверняшки снага — все они с открытыми ртами пялились на «Урсу» и на меня, из нее вылезающего.

— Будете хорошо учиться и много работать — у вас тоже такие же будут, — сказал я как можно более убедительно, хотя сам себе не верил. — Главное, ребята, четко понять, что ты можешь, и чего ты не можешь — и действовать в соответствии с этим пониманием. А теперь — кру-у-угом! На уроки — шагом марш! Третьим уроком — ко мне, будем говорить про географию отечественного автомобилестроения и про «Урсу» — тоже. Понятно?

— Поня-а-а-атно! — протянули восьмиклашки.

Растрендят всей школе, точно. Будут говорить, что я мафиози и в Гомеле собираю бабки с ларьков в районе вокзала. Или еще что-то подобное. Потому что учитель — это кто-то нищий и несчастный. А если нет, то или бандит-мошенник, или муж у нее хорошо зарабатывает. Второй вариант точно не про меня, стало быть — все кристально ясно.

Ничего, стереотипы надо ломать. Вождь смог, а я что — хуже, что ли?

Столовая вообще и организация питания в земских школах в частности — священная корова всей системы образования. Все дети России обеспечиваются бесплатным питанием в детских садах и школах за счет Государя! Ты не кушаешь припущенную рыбу, синий омлет, холодную овсянку и тушеную морковку? Значит, не уважаешь Иоанна Иоанновича! Аргумент более, чем свирепый, но не особенно эффективный. Государя дети уважали и даже в общем-то были ему благодарны, особенно — те, которые родились в малообеспеченных семьях, но ситуация в целом была классической: младшие давились и ничего не ели, старшим не хватало. Ничего удивительного.

В нашей школе столовка была средней паршивости. Вся выкрашенная голубенькой краской, с обшарпанными столами и тяжелыми табуретками, выщербленным и замазанным сверху вечным суриком дощатым полом. Гутцайт планировала отремонтировать ее в следующем году, пока — средств не имелось, руки не доходили.

В буфете почти ничего не продавалось, кроме отрубных хлебцев, шоколадных батончиков и сока с мякотью, а на кухне работали два типа поваров: старые толстые женщины, которые подворовывали, и молодые сутулые юноши, едва-едва окончившие кулинарный колледж. Не лучшие из его выпускников точно, лучшие после выпускного шли в рестораны. Так что еда тут тоже предлагалась так себе — средней паршивости.

Сегодня была среда, а в среду расписание оказалось составлено таким причудливым образом, что на мою долю выпадало водить в столовку народ почти каждую переменку. После второго, третьего и четвертого урока. Шестой, восьмой и десятый класс соответственно. Но десятиклассники — здоровенные лбы, им ждать четыре часа не улыбалось. Молодые организмы хотели горючего в топку прямо сейчас!

Кое-кто их них кучковался в столовой вдоль окон, начиная со второй перемены и голодными глазами смотрел на уныло ковыряющихся в своих порциях мальчиков и девочек из четвертых, пятых и шестых классов, искренне не понимая, как можно не есть синий омлет! Это же еда-а-а!!!

Я тоже лет до десяти ел очень медленно, мог полтора часа над тарелкой молочной гречки провисеть. А лет в пятнадцать-шестнадцать наворачивал ту же гречку со страшной силой, после меня вообще оставался только стол! Так что десятиклассников понимал прекрасно, и их дикий возглас:

— Куда-а-а, малой? Ты че, офигел? Совсем тю-тю? — его я тоже понимал очень хорошо.

Малой уносил на выброс тарелку с оладушками. Большие, пышные, поджаристые, с джемом! Что-что, но оладушки у поваров получались отлично, и даже привередливые пятиклашки хоть по одной — но съедали. А тут… Пацан совершал настоящее кощунство — хотел выбросить такой деликатес прямо перед носом у полудюжины голодных старшеклассников!

— Что вы к нему пристаете! — завопила одна из лингвисток, которая привела пятиклашек в столовую. — Отстаньте от мальчика.

Мои шестиклашки особо не буянили, так что я решил вмешаться в ситуацию:

— Елена Владимировна, ну, какая разница, пусть ребята съедят! Иначе он отнесет на выброс, и оладьи достанутся свиньям Коха.

— К-к-каким свиньям? — девчоночка-учителка была что надо, лет двадцати двух, стройненькая, голубые глазки, брюнетистая челочка, аккуратный носик, туфли на каблуках, юбка-карандаш до колен и белая блузочка.

Но тупенькая.

— А куда, вы думаете, остатки еды деваются? Вон — в ведро. Ведрами и продают пищевые отходы. По дешевке может приобрести любой желающий. Конечно, их приобретают работники столовой и используют как угодно. У Коха — четыре свиньи, он откармливает.

— Не положено же… — захлопала глазами она. — Они же у детей еду отбирают!

— Да не едят дети, на выброс целые порции идут, давайте будем называть вещи своими именами! Вот смотрите, — я глянул на своих шестиклашек и гаркнул: — Кто не хочет есть котлеты и оладьи — поставьте их на этот пустой стол!

Шестиклашки — кроме тех, кого дома плохо кормили — любили есть компот с хлебом. И картофельное пюре. А школьные котлеты в панировке из сухарей не любили и свекольный салат — тоже не очень. Оладьи любили, но одну, а не две. Потому на пустом столе мигом образовался значительный запас провизии.

— Кузевич, Ляшков! Кто там еще? Идите все сюда, ешьте…

— О-о-о-о, Серафимы-ы-ы-ч! — парни набросились на еду, как голодные волки.

— Не положено же… — Елена Владимировна вообще не понимала, что я вытворяю. — Вон, директор же дежурит, сейчас будет вам…

Гутцайт действительно двигалась в нашу сторону, неодобрительно глядя на меня.

— Если бы к нам сейчас пришла проверка — мы бы имели бледный вид, Георгий Серафимович, — сказала Ингрида Клаусовна.

Пацаны начали есть быстрее, тревожно посматривая на директрису, а я почесал бороду и проговорил:

— Но проверка не пришла. А десятый «А» теперь будет хорошо себя вести на русской литературе и не сделает нервы Галине Ивановне, потому что сытый мужик — это добрый мужик, верно говорю? — последнюю фразу я выделил интонацией в сторону десятиклассников.