Елена смотрела на проносящиеся за окном грузовика деревья, пытаясь отвлечься от разъедающего ноздри запаха крови, щедро приправленного хлоркой или другим дезинфицирующим средством. Она не хотела знать, почему здесь так пахло. Не хотела слышать стоны, писки, всхлипы и завывания других женщин, покорно следовавших туда же, куда и этот грузовик. Не хотела знать куда он их везет. Единственное, что было ей интересно, так это – почему деревья, убегающие от ее взгляда сквозь мутную пленку тента, делали вид, что в мире ничего не изменилось. Что небеса не разверзлись над человечеством, открыв врата в ад. Будто природа, а может и вся планета не знала о том, что произошло. Или знала, но ей было совершенно плевать на существ, которые мнили себя венцом эволюции.

Отвернувшись от деревьев, как те отвернулись от людей, Елена перевела взгляд на черное пятно на полу кузова, на стяжки, соединенные пластиковым проводом с металлической петлей в полу, которые сковывали ее руки. Цепи здесь смотрелись бы уместнее и куда эстетичнее, чем пластиковые жгуты. На фоне стонов и воя, звон кованых цепей добавил бы этой драме эпичный саундтрек. Не хуже, чем имперский марш в Звездных войнах.

Грузовик тряхнуло на кочке. Елена машинально вскинула голову, зацепившись взглядом за блондинку, сидевшую на деревянной лавке напротив. Та шмыгала носом, всхлипывала и тряслась всем телом. Она словно пыталась скрутиться в комок, как испуганный ежик: скованные стяжкой запястья зажаты между сведенных коленей, плечи тянулись друг к другу, голова так сильно опущена вниз, будто шея не прочнее растянутой резинки для волос. Женщина справа – почти старуха – вдруг громко вскрикнула и снова завыла будто вспомнила, что это то самое важное дело, которое ей нужно обязательно выполнить. Кто-то в глубине кузова молился, кто-то рыдал, кто-то тихонечко плакал. И эта какофония высоких воющих женских голосов была единственным, что вызывало в Елене хоть какие-то чувства. Чувства непонимания, отвращения, скользкой глинистой жалости. Как после всего того ужаса, что пережили эти женщины, после всех потерь и боли, они еще могли во что-то верить, искать спасения для своих тел и душ? Если они кричали, рыдали, молились, тряслись, значит они боялись того, что их ждало. И значит они еще надеялись, что этого можно избежать. Значит еще верили…

Елена не боялась. Елена не надеялась. Не верила. Больше ни во что не верила. Вера испарилась после того, как два дня назад у нее забрали дочь, чтобы использовать ее тело как инкубатор для выращивания этих тварей. А вместе с ней испарился и страх. Чего ей бояться после того, как ее ребенка обрекли на вечные мучения? На мгновение перед мысленным взором вспыхнуло воспоминание. Она видела инкубатор лишь единожды и мельком. Но эти бесконечные ряды коконов, в которых лежали обездвиженные женщины, пронизанные щупальцами трубок, навсегда въелись в ее сознание. Елена быстро откинула эту картинку, потому что знала, следом за ней придет образ дочки в таком же коконе. Она тоже, как и остальные будет в сознании, но без возможности пошевелиться или даже вздохнуть без разрешения системы. Елена ее там не видела, но услужливый разум без труда мог смоделировать этот образ, если бы она ему позволила.

Резкий звук вдруг разорвал скулеж женских голосов. Полная брюнетка, сидевшая в самом углу кузова не шевелясь до сих пор, резко вскочила и стала метаться и рваться из оков с нечеловеческими воплями. «Как ей вообще удалось остаться такой полной, после месяца в клетке с помоями вместо еды, – равнодушно глядя на женщину, подумала Елена. – Какой же толстой она, должно быть, была до этого, если и сейчас осталась вполне упитанной». Колышущийся от скорости грузовика и ветра тент словно стал содрогаться еще сильнее от диких воплей толстушки: та голосила, дергала за пластиковый шнур, тянущийся от жгута на запястьях к креплению на полу, совершенно неестественно мотала головой так, будто желала сбросить ее со своих плеч. Остальные восемь женщин вынырнули каждая из своего кошмара и наполнили тесное пространство жутким эхом: кто-то пытался успокоить пленницу, кто-то кричал на нее не менее истерично, кто-то забрался с коленями на лавку и, насколько позволяли оковы, скрючились и заткнули уши. Елена бесстрастно смотрела на брюнетку ничего не выражающим взглядом, словно все это действо ничуть не интереснее, чем титры после фильма.

Машина резко затормозила. Пышная брюнетка влетела в переднюю стенку кузова, отскочила от нее как мячик и приземлилась на колени костлявой молоденькой девушки. Но не успела та даже понять, чем ее так придавило, как дверь кузова открылась и в лица женщин уставились два черных дула военных автоматов, а за ними показались черные с ног до головы фигуры конвоиров. На лицах балаклавы, на головах шлемы с поднятыми забралами. Костюмы, бронежилеты, нарукавники, наколенники, перчатки, рации, кобура – все черное, кроме глаз одного из мужчин. Они были синими. Не голубыми, а именно синими, цвета вечернего неба. Елена никогда не встречала людей с такими глазами или не помнила этого. Ей не было интересно как выглядит его лицо. Она смотрела на его глаза, как рассматривают абстрактную картину в галерее: пытаясь понять, что именно видит.

Несколько мгновений не происходило ничего. Стволы автоматов замерли, охранники тоже. Даже синие глаза одного из них застыли. В кузове вдруг повисла мертвая тишина.

«Наконец то», – подумала Елена. Словно, никто из женщин даже не дышал. Но вдруг та самая толстушка дернулась. Нет, не дернулась, а рванула в сторону открытых дверей и оружейных стволов с такой силой, что казалось вырвет с корнем металлическое кольцо из пола или оторвет себе руки. Она завопила еще громче и яростнее прежнего. Один из охранников еле заметно дрогнул от неожиданности. Если до этого Елена думала, что брюнетка не в себе, и эти ее пируэты вызваны полной потерей рассудка, то теперь, когда та начала обкладывать мужчин отборными многоэтажными ругательствами, поняла, что ошиблась. Кричала связно, даже красиво, как могут только интеллигентные начитанные люди. Ругательства резко сменились мольбами о помощи и превратились в жалостливый вой.

– Заткнись, – рявкнул один из охранников. – Иначе, пристрелю прямо сейчас.

Толстушка замерла на секунду, глаза забегали из стороны в сторону, она думала, осмысляя то, что услышала. Но угроза не возымела эффекта, и она снова заголосила:

– Если вы не хотите ехать оставшуюся дорогу обрызганные кровью и с трупом под ногами, советую утихомирить ее. – Сказал второй конвоир, с теми самыми синими глазами. Говорил громко, спокойно, уверенно, и обращался к остальным женщинам в кузове.

Снова повисла тишина. Все взгляды, включая и второго охранника, метнулись к мужчине. Толстушка обернулась, замерев в своем припадке. Она смотрела на него так, словно только что поняла, что не одна. И тут же кинулась на колени, завопив с новой силой:

– Нет, умоляю! Нееееет! – Из глаз брызнули слезы, голос сорвался на визг. – Моя сестра, моя сестренкааааа… – Она уронила голову на пол, словно в мусульманской молитве. – Мне нужно к ней, пожалууууйста, она ждет меня.

Бесстрастно и спокойно синие глаза прошлись по остальным женщинам, которые затаили дыхание, не отводя взглядов от конвоира. Одна бровь медленно, очень медленно, стала подниматься вверх. Он ждал их решения. Блондинка, сидевшая напротив Елены, наклонилась к толстушке. Потрепала ее по плечу что-то нашептывая, боязливо оглядываясь по охранников. Та, что молилась, тоже осторожно сползла со своего места, пытаясь вразумить проблемную женщину. Весь кузов зашуршал, зашептал, заерзал. Только Елена сидела, как и прежде с ровной спиной, глядя на одно из дул автоматов.Толстушка перестала умолять, лишь причитала что-то неразборчивое, продолжая рыдать и кланяться в молитвенной позе, то ли конвоирам, то ли самому полу кузова.