«Сайко ведь тоже рассказывал про какую-то зловещую флейту, – размышлял Джек, собирая вещи. Медовый леденец таял на языке, оставляя привкус лета на излёте, последних жарких деньков. – Или про свирель, от звуков которой человек выворачивается наизнанку… Чем вообще отличается флейта от свирели?»

Пронеслось в голове, что уж Сирил бы точно знал правильный ответ, но Джек отогнал эту мысль прочь: не хватало ещё снова начать прокручивать в памяти, как по-идиотски они расстались.

За минувшие несколько часов постиранная одежда успела высохнуть. А больше особенно ничего собирать и не надо было – все пожитки, включая обновлённый запас провизии, легко уместились в сумку. Джек закинул её на плечо, попрощался с хозяином – и двинулся к развилке. Третье ответвление, больше напоминающее звериную тропу, издали и вовсе было не видать – вот по ней-то и предстояло отправиться в путь.

…пустоши приняли Джека гостеприимно.

Собственно, их и пустошами-то звать было нечестно: всюду торжествовала жизнь. Деревья в первый час-полтора встречались изредка, но если уж попадались, то подпирали небеса. Листья бука – больше мужской ладони; у дуба жёлуди – с мизинец, а кряжистый ствол такой, что только вчетвером обхватить; два огромных тиса срослись между собой и напоминали теперь дом… да и были домом – для здешнего зверья. Совы, змеи, хорьки – Джек только и успевал водить носом из стороны в сторону, улавливая знакомые и незнакомые запахи. Его самого, впрочем, никто будто бы и не замечал: отправляясь в дорогу, он завязал на поясе узел, как научил Эйлахан, и только потом обернулся лисом. Нехитрое колдовство исправно работало: серый заяц, который обгрызал оранжевые ягоды-фонарики с низко наклонённой ветви шиповника, даже ухом не повёл, кода Джек пробежал рядом. Был немалый соблазн вцепиться в пушистый серый бок, но сытость после плотного ужина ещё не прошла. А охота ради забавы… Это Джеку, пожалуй, не нравилось.

Поначалу путь, указанный шулером-франтом, совпадал с еле заметной тропой на пустошах. Но у розового олеандра, пышно цветущего, несмотря на время года, пришлось отклониться в сторону – и дальше идти уже, ориентируясь на приметы. Постепенно почва стала более топкой. Больше появилось влаголюбивых растений – осоки, незнакомых вьюнов, усыпанных сизыми ягодами, и пышных мхов. Исполинские дубы и буки исчезли совсем; зато появились в изобилии кривоватые, невысокие сосенки, а ещё какие-то деревья-уродцы со стволами, словно бы свитыми из пучка верёвок, и корнями, изгибающимися как змеи.

Близ расколотого камня – третьего или четвёртого по порядку ориентира – Джек учуял засаду: из зарослей вереска, с виду непролазно густых, отчётливо тянуло душком того самого франта, который и рассказал о кладе на болоте.

«Ага… Вот поэтому его и не было в таверне с приятелями, – пронеслось в голове. – Плохо. Если он тут, значит, он и правда в сговоре с той троицей, о которой упоминал хозяин, и почти наверняка вся банда в курсе, что я собираюсь к ним заглянуть на огонёк».

Осторожного лиса франт, однако, не заметил: может оттого, что уже стемнело, а может потому, что действовал колдовской узел, отводящий взгляды. Но Джек всё равно ступал с тех пор ещё осторожнее, чем прежде – и бежал не по указанному пути, а как бы чуть в стороне от него… Ночь шла своим чередом; луна взбиралась на небосвод. Близилось место, где якобы спрятан был клад… И вот наконец ориентиры и приметы кончились, а с ними вместе и тропа, до сих пор едва-едва заметная. Зато потянуло по ветру дымком, словно кто-то поодаль, в километре или двух отсюда, жёг костёр.

К костру-то Джек и направился.

Вообще стоило признать справедливо: это место вполне подходило для того, чтоб спрятать клад. Во-первых, здесь было сухо – болото почти сходило на нет, если не считать отдельных бочагов в низинах; во-вторых, череда невысоких холмов, поросших кустарником, изрядно напоминала лабиринт, а в лабиринте волей-неволей ожидаешь найти какое-то сокровище, вознаграждение за страдания; в-третьих, тут росли раскидистые, зловещие деревья с искривлёнными чёрными ветвями.

…а ещё встречались ловушки – там, где удобней пройти.

Лисьи глаза не слишком зоркие, зато нос чуткий. Те предметы, которых касалась рука человека, Джек различал издали; а встретив несколько ловушек кряду, он сообразил, откуда ждать беды. Где яма с кольями, замаскированная куском дёрна, где силки… По дёрну он пробежался, сначала и не заметив подвоха, а уцелел лишь потому, что ловушка не была рассчитана на вес обычной лисицы.

«Похоже, здешние обитатели негостеприимны».

Лагерь располагался между двумя холмами, поросшими вереском так густо, что даже самый умелый следопыт или охотник не смог бы пройти там, не нашумев. Но одно дело человек, а совсем другое – зверь; Джек ступал мягко, чуть пригибаясь к земле, так, чтоб ни одной веточки не задеть, ни одного сухого листа не потревожить… Шагах в пяти от костра он замер, вглядываясь и вслушиваясь.

У огня коротали ночь трое, и не узнать их по описанию трактирщика было невозможно.

Первым в глаза бросался громила. И не потому, что ростом он обогнал даже Джека, а размаху его плеч мог бы позавидовать и Неблагой… Скорей, потому что он буквально притягивал свет: зарево от костра окутывало его оранжевым туманом, сияющим ореолом. Черты лица, хоть и крупные, казались благородными: высокий лоб, тонкий нос, чуть печальный изгиб губ и немного опущенные уголки глаз – он словно с картины сошёл. Такими обычно изображают благородных рыцарей на перепутье. Он кутался в просторный тёмный плащ, а в пальцах задумчиво крутил что-то блестящее, из проволоки и стекла…

«Очки? – удивился Джек, приглядевшись. – Ну да, очки, только одно стёклышко разбито… А разве на его здоровенную башку они налезут?»

Вторым был старичок, одетый в рваньё – буквально ни одной целой вещи. Он был плешивым, сморщенным, как сморчок; от него издали воняло кислым потом, немытым много дней телом – и, судя по знакомому запашку, ловушки вокруг лагеря установил именно он. Старичок беспрестанно вертелся на месте, елозил, то вскакивал, то садился снова – и то бормотал себе под нос, то хихикал.

Третий сидел чуть поодаль, вытянув длинные ноги, и тоже кутался в плащ, хотя ночь выдалась душная. Большой, глубокий капюшон горбом лежал на спине. Лицо в полутени было толком не разглядеть, но даже с расстояния в глаза бросался уродливый шрам – от лба и до подбородка, наискосок, бугристый, белый и рыхлый, как творожный сыр. В остальном незнакомец выглядел непримечательно: тёмные волосы, коротко остриженные, аккуратная бородка, глубоко посаженные глаза.

– …что-то гость задерживается, – произнёс он вдруг и, досадливо цокнув, подхватил с земли кружку и прихлебнул из неё. Судя по запаху, эля. – Не потонул ли на болоте?

Старичок зашёлся хихиканьем, как будто услышал невероятно смешную шутку, а потом подскочил:

– Может, и потонул, места-то дикие, хе-хе, дорожка узкая… Не пойти ли, хе-хе, не проверить ли бабу, как там сидит, не сбежала ли? Хе-хе…

– Сиди, – осадил его громила тихим низким голосом. – Ты её так проверил вечером, что она теперь нескоро встанет. Этак помрёт раньше времени.

«Баба – видимо, та женщина с копьём, которая пропала неделю назад, – догадался Джек. – И она ещё жива… Только где они её прячут? Больше никем живым не пахнет…»

После замечания старичок плюхнулся обратно на обрубок пня, где сидел, но почти сразу же подскочил снова:

– Да как же, помрёт, небось, отдохнула уже… Не проверить ли, хе-хе?

– Сиди, я сказал.

– Да я ж без бабы одичаю, когда ещё баба-то сюда забредёт?

– Я сблюю, если услышу ещё раз, как ты её проверяешь…

– Да не всё ли тебе равно, хе-хе? Главное, чтоб жива была, когда ты станешь трапезничать. Небось, сам еле терпишь? А? А?

– А ну тихо, – скривился тот, что со шрамом, прерывая их перепалку. – У нас уговор: между собой никакого разлада. Подождём ещё. Если гость утоп, так добыть его пожитки из болота, зная место, дело нехитрое.