Сэр Генри встал и, не прощаясь, стремительно вышел из комнаты.

Он был сторонником дружеского стиля руководства, однако соблюдение дистанции — он был уверен — один из наиболее ценимых в руководителе талантов, поэтому прощался он от случая к случаю.

Маллиген перешел в свою, смежную с кабинетом, комнатушку, достал из сейфа несколько кодификаторов, сел за стол и зло передразнил: «Значит, ваша девушка вас волнует? Чудесно!»

В этот момент в комнату заглянул парень из другого

отдела и, не увидев никого рядом с разговаривающим Маллигеном, спросил:

— Спятил?

— А почему бы и нет? — рявкнул Маллиген.

— Я ничего не могла сделать. Они били меня. Я кричала. Меня ударили. Когда они потащили ее, я вырвалась и вцепилась в чье-то жирное плечо. Меня ударили по голове, швырнули на пол. — Няня дотрагивается до взлохмаченной копны волос.

Миссис Уайтлоу, очевидно, не в состоянии понять, что говорит служанка, нет, не в состоянии: такое никому не понятно вначале. Она еще будет реветь, рыдать, может, даже биться в истерике, но сейчас… Сейчас до нее не доходит смысл того, что говорит няня.

Элеонора спокойно кладет сумку, смотрит на покрытые пылью туфли.

— Что теперь будет? Что теперь будет? Не может быть! Они же люди. — Няня так хочет верить в это. И снова: — Я ничего не могла сделать. Они сильные. Они били меня.

— Хватит, — вяло говорит Элеонора и берет одну из детских книжек дочери. — Вы звонили в полицию?

— Не успела. Я как-то… нет, не подумала… Я….

— Хорошо, что не звонили, — отрешенно прерывает миссис Уайтлоу. — Бесполезно. Хорошо, что вы этого не сделали. — Она гладит девушку по жестким вьющимся волосам. — Полежите? Или отвезти вас домой?

Няня плачет. По комнате раскиданы детские вещи. В пепельнице — смятый окурок. Беспорядок. Стул лежит на ковре вверх ножками. На одной из них серый катышек свалявшейся пыли.

— Неужели они посмеют?.. — Няня вовремя проглатывает неподходящие слова. — Неужели они посмеют что-нибудь сделать с такой крохой? Может быть, им нужны деньги, и все? — В ее голосе надежда.

’ _ Деньги? Мои деньги? Мои деньги им не нужны.

Элеонора садится в кресло, сбрасывает туфли, рассеянно массирует икры, откидывается назад.

— Идите, я подумаю. Отдохну. Можете не приходить завтра.

— Почему?

Нелепый вопрос. Девочки больше нет — вот почему. Вряд

ли она появится в квартире завтра. Исключено Совершенно исключено. Обе женщины понимают это.

— Так я пойду?

Няня направляется к двери. Элеонора кивает.

— Звоните, — еле слышно добавляет она.

Няня бледнеет, ее голову сжимает будто обручем. У Элеоноры звенит в ушах. Странный звук. Она не понимает: откуда звук? Няню трясет как в лихорадке. Стучат ее зубы, вот что означает странный звук.

Девушка хочет — и не может — рассказать о звонке, который раздался совсем недавно, уже после ухода бандитов. Телефон надрывался минут десять. Упорствовать так мог только один человек, бывший муж хозяйки — Джерри. Она подняла трубку. Чей-то незнакомый голос произнес имя Нэнси. Девушка прислушалась — это не Джерри! «Дочь вашей хозяйки, кажется, зовут Нэнси? Она в надежном месте. Ей ничего не грозит, если мать проявит благоразумие… — Голос замирает. В трубке слышен неприятный звук, как будто мелким напильником скребут по стеклу. — Вы слышите меня?» — «Да, — ответила она и поразилась: какой противный шелест с булькающим присвистом. — Я слышу вас очень хорошо», — учтиво повторила она, словно разговаривала со служащим муниципалитета или конторы домовладельца, который позвонил по вопросу о лопнувших трубах. Но что-то же надо было говорить. Молчать сейчас нельзя. «Прекрасно. — Она уверена: уже другой голос. — Хотите услышать девочку?» Доносится шорох, напоминающий сопение, в трубке раздается: «Мама» — и больше ничего. Всего одно слово. Если бы она кричала. Если бы плакала… Она произнесла только одно слово: «Мама». Совершенно без чувств, с интонацией взрослого, безумно уставшего человека. «Убедились? — спросил голос, безразличный, даже нудный, с такой обыденностью решают проблему ужина супруги, живущие вместе тридцать лет. — Миссис Уайтлоу любит дочь?» — «Да», — выдавила она. Может ли быть более идиотский вопрос? «Прекрасно! Тогда мы быстро договоримся». Опять противный скрежещущий звук. Так иногда работают плохо смазанные переключатели магнитофонов. Наверное, голос Нэнси записан на пленку. Похитители боятся опознания телефона! Поэтому голос девочки, а может и голос человека, предлагающего условия, записаны на пленку. Если нагрянуть сейчас на квартиру, откуда звонят, не найдешь ничего, кроме магнитофона и какого-нибудь придурка, который выпучит глаза, по банке каждый. Даже если это не квартира, а телефон-автомат, то, скорее всего, в нем подросток, у него в портфеле — магнитофон. И все. Слова в трубке: «Мама, мама…» Она не ошиблась с магнитофоном. Неприятный фальцет режет слух: «Хорошо, что вы пас понимаете. Передайте хозяйке, если опа отступится, ее дочке ничего не сделают, если нет…» Няне показалось, что должны были прозвучать слова «я очень сожалею», но, конечно, они не прозвучали. С какой стати им сожалеть? Хорошо, что еще девочке нет и семи, а если бы ой было двенадцать и опа пошла в маму, то…

— Они уже звонили, они хотят, чтобы вы отступились, — с этими словами няня тихо притворяет за собой дверь.

«Где я дала промашку?» — думает Элеонора. Раздевается. Быстро принимает душ. Снова одевается. Тщательно. Несколько минут стоит перед зеркалом. Ей хочется быть грустной и элегантной. Не просто так. Очень важно, чтобы у тех, с кем она будет встречаться, возникли чувства, на которые. она рассчитывает: сожаление, участие, восторг, смешанный с изумлением перед горестным мужеством. Они всего лишь мужчины — те, кого она увидит. Она всего лишь женщина. Не просто женщина, а женщина, попавшая в беду. Не просто женщина, попавшая в беду, а красивая женщина, попавшая в беду. Многие мужчины при виде таких женщин начинают творить чудеса, правда если эти чудеса им ничего не стоят и ни к чему не обязывают. Но ей действительно угрожает страшное несчастье, и она имеет право бороться с ним любыми способами.

Ночь после похищения Элеонора провела в особняке Дэвида Лоу. Они не виделись уже несколько дней. После случившегося она не могла не поехать именно к нему. Во-первых, ей еще не приходилось оставаться дома одной, во-вторых, рано утром все равно предстояло отправиться к Харту. Если бы опа выехала от себя, то приехала бы, в лучшем случае, к десяти утра, а то и позже.

Когда Харт вошел в кабинет, миссис Уайтлоу поднялась навстречу. Она не рыдала — Кемпбелл явно преувеличил, — но выглядела скверно: невыспавшейся и помятой.

— Допрыгались? — Харт грохнулся в кресло. Элеонора промолчала. Джоунс смотрел на нее с нескрываемым сочувствием. — Что произошло?

— Похитили дочь. — Элеонора произнесла фразу тоном безнадежности и безразличия, будто сказала «лопнула шина».

Даже непробиваемый Джоунс был взволнован, он смотрел то на Харта, то на Элеонору, как бы призывая их соединить усилия в борьбе с несчастьем.

— Я предупреждал, — Харт закинул ногу на ногу, — мне нечего больше прибавить. Что касается помощи, вам надо обратиться в полицию вашего города, мои полномочия, как вам известно, тоже имеют определенные границы.

— Я думала… — неуверенно начала Элеонора и замолчала.

«Чем я могу ей помочь? Чем? Невозможно представить, что она сейчас переживает. Что бы я ни сказал, все это младенческий лепет. Но ничего нельзя сделать. Не могу, же я, в самом деле, позвонить и сказать: «Ребята, всему есть предел, раз начали гибнуть дети, я выхожу из игры!» И что? Меня не станет в течение суток, ребенка, как тех, в Атланте, спасти не удастся, положение Элеоноры только усугубится. Если сейчас у нее есть, пусть тайный, союзник — ненадежный, здорово напуганный, издерганный, — то в случае моей гибели она останется с ними один на один».

— Она думала, — ни к кому не обращаясь, помотал головой Харт. — Мы ничем не сможем помочь миссис Уайтлоу.