— Знаешь, что?..
Она смотрит на меня с ожиданием и восторгом. Сейчас еще, что бы я ни сказал, что бы ни сделал, — все вызывает у нее радость.
Счастливая! Она может только догадываться о том, что мне известно наверняка. Ну и что? Все разваливается, рано или поздно. Самые толстые стены и самые высокие башни, на удивление прочные крепости и замки превращаются в прах. Разве это означает, что не нужно строить? Строить, созидать — интересно. Единственное, что по-настоящему пристало человеку. Строить дороги, дома, отношения между людьми, строить и убеждаться в тщете своих усилий, и снова строить, и снова стоять с непокрытой головой у груды обломков, и снова…
— Я расскажу тебе о загадочных событиях. Каждый день понемногу, чтобы тебе не стало скучно со мной.
Она смотрит с испугом.
— Мне никогда не будет скучно с тобой.
Смешно негодует. Совершенно уверена в том, что говорит. Она ничего не подозревает о груде обломков.
— Расскажешь детектив?
— Можно и так сказать.
— А какой? Про что?
— Про жизнь. Про мужчин и женщин, про траву и море, про рождение и смерть.
— Разве так бывает? Детектив про жизнь? Странно!
— Бывает. Жизнь — подлинный и невероятно запутанный детектив. Каждый из нас всю жизнь ищет нечто, чему даже не знает названия и никогда не находит. Никогда. И любые ухищрения бессмысленны. Так что детектив про жизнь — печальный детектив.
Она смеется. Сбрасывает туфли. Она совершенно не испытывает стеснения в моем присутствии, как будто я — ее мама. У нее красивый купальник, он'идет ей. Ей сейчас все идет.
— Я буду рассказывать детектив все двенадцать дней отдыха. Хоть полчаса, но каждый день.
Самое сложное — начало. Мы лежим на песке. Солнце. Мы лежим, касаясь плечами. Она уткнулась головой в разрисованное, петухами полотенце, я лежу на спине. Закрываю глаза и вижу, вижу всю историю изощренного преступления.
— Откуда ты знаешь, как все было? — Голос ее звучит глухо. Она спрашивает, так и не оторвав головы от теплого льняного полотенца. — Тебе кто-нибудь рассказывал?
— Нет. Никто. Просто знаю: от начала до самого конца. Кого. Почему. Кто. Как. Начать придется с года, в котором родился я, — может, поэтому каждое его событие кажется мне многозначащим. С 1945-го.
— С Победы?
— Нет, я родился позже. После Победы еще воевали.
— А прерывать можно? — Она стряхивает песок с тугих икр.
— Можно, но не слишком часто. Мне будет трудно вспоминать, что там было на самом деле.
Она целует меня, падает на песок и командует:
— Начинай!
СОВРЕМЕННЫЙ ДЕТЕКТИВ ПРЕДВАРЯЕТСЯ ИСТОРИЕЙ ДАВНЕЙ
(26 ИЮНЯ — 26 ИЮЛЯ 1945 ГОДА)
С-р-р, с-р-р, — свиристела какая-то птица. Океан просыпался. Его поверхность блестела как полированное стекло.
Наступило утро, около восьми. В комнате сидели двое:
один в штатском, другой в форме полковника военно воздушных сил.
— Видите ли, сэр, — сказал полковник, — у пас тут под рукой пятьдесят седьмое и пятьдесят восьмое соединения. Авиационные, — добавил он. На всякий случай. Никогда не знаешь наверняка, понимают ли тебя люди в штатском во время разговора. Полковнику ясно было одно: сейчас, в разгар войны, разгуливать в штатском могут только очень влиятельные люди. Кто еще такое себе позволит? — Если я правильно понял, нужно подобрать троих офицеров. Двоих с хорошей летной практикой и одного врача. \
— Совершенно верно, полковник. Разумеется, данная операция не такая масштабная, как «Айсберг», но чрезвычайно важна для нас. Чрезвычайно. Тем более высадка на Окинаву закончена, и у вас осталось не так уж много дел. Постарайтесь отобрать ребят не со статьей «4-Ф»1.— Гость шутил.
Полковник был молод. Он улыбался, открывая прекрасные жемчужные зубы, крепкие и ровные, и в глазах смешинка. Такие люди всем и всегда нравятся. Хотя смешинка в глазах, ровные зубы, молодость и хорошее настроение вовсе не гарантия высоких моральных качеств.
Высоко над океаном гудели тяжелые бомбардировщики. В те годы их называли летающими крепостями. Они казались малюсенькими серебряными крестиками в безоблачном небе.
— Куда они? — спросил человек в штатском.
— Туда. На север. — Полковник чуть помедлил, лениво махнул рукой. — Я смог бы представить вам личные дела этих троих, скажем, через неделю.
— А быстрее? Времени для подготовки остается мало. Сначала будут предварительные кандидатуры?
— Поскольку прошу неделю, надеюсь, окажутся окончательными. Принятие решения, естественно, на ваше усмотрение. Когда эти трое понадобятся для участия в операции?
Человек в штатском курил тонкие голландские сигары. Отвечая, он выпустил струю голубоватого вязкого ароматного дыма:
— Точно не знаю. Вероятнее всего, в первой десятидневке августа. Лично я отвечаю за то, чтобы с первого августа по первое сентября эти трое были в нашем полном распоряжении для подготовки к выполнению специального задания. Спасибо, что не спрашиваете какого.
Полковник еле заметно поклонился, оттянул воротничок рубашки:
— Воюю уже пятый год.
— Никогда бы не сказал, — искренне изумился штатский, хотя полковник был уверен, что перед беседой тот не один час листал его дело.
Они попрощались. Штатский торопился. И сейчас, и вообще. Его фирма расшифровала секретный японский код, и в столице читали панические радиограммы, которые «джа-псы» посылали своему послу в Москве: «Япония побеждена. Мы стоим перед этим фактом и должны действовать соответственно». Приходилось спешить. Штатскому то и дело виделась узкая горловина песочных часов, сквозь которую сыпались последние песчинки оставшегося для проведения операции времени. Покрытый пылью виллис, задирая тупую морду на ухабах, увез человека в штатском на полевой аэродром.
Океан был так же спокоен, как и полчаса назад. Бомбардировщики улетели. Полковник стоял на крыльце дома и с удовольствием смотрел на дымку над морским побережьем: в соседней деревушке добывали соль добрым старым способом, когда в котлы опускали морские водоросли и потом долго выпаривали сероватую массу.
Полковник вернулся к себе. Воздух был прозрачным и теплым. В вазе на столе стояли ярко-желтые цветы. Таких полковник не видел никогда.
— Стараешься? — обратился он к сержанту, навытяжку замершему перед столом.
— Так точно, сэр! Ямабуки, сэр! — Заметив вопрос в глазах начальника, сержант разъяснил: — Горные розы, сэр. — Достать практически невозможно!
— Ты же достал! — полковник сел и с удовольствием расстегнул верхние пуговицы рубашки.
— Так то я, сэр. Разве вы держали бы меня при себе, если бы я не доставал того, что достать практически невозможно?
— Свободен, — дружелюбно бросил полковник. — Когда надумаешь притащить сюда какую-нибудь княгиню в кимоно, хоть посоветуйся со мной. Вдруг мне это вовсе и не нужно?
Сержант щелкнул каблуками высоких ботинок и выскочил на улицу.
После высадки полковник вот уже несколько дней находился в состоянии расслабленности. Ему не хотелось ни думать, ни подписывать бумажки, бесконечным потоком льющиеся на его стол, ни говорить, ни слушать. Странная страна.
На стене его кабинета висел шелковый прямоугольник, расшитый ярко-алыми пятнами цветущей японской сливы и алыми же иероглифами. Иероглифы сами были как цветы. Л ведь это — слова. Со смыслом.
Днем он вызвал переводчика. Полковник смотрел на него почти с мистическим почтением, недоумевая, как можно выучить такой невероятно сложный — цветочный — язык.
— Вот что, капитан. — Полковник ткнул в шелковый прямоугольник. — Переведите, что здесь написано. Может, это антиамериканская пропаганда, а я сижу и ни о чем не подозреваю.
Капитан ухмыльнулся. Если полковник был молод, то капитан казался совсем мальчишкой. Он подобрался, как школьник у доски, и выпалил:
