— Там же, где и вы. На Окинаве. Он был врачом в какой-то летной части. У него пятно вот здесь. — Элеонора коснулась щеки.

Марден преобразился, из глубин памяти-всплыло давно забытое.

— О, кажется, что-то припоминаю. Я работал под началом полковника Макбрайда. Помню, на его столе лежали личные дела каких-то офицеров. Да, среди них было и Уиллера. Врач, совершенно верно. Других я вряд ли бы и вспомнил, но вот это пятно на фото… Не знаю, для чего полковник занимался этой работой. Он мне жаловался: что-то говорил об ответственности, штатских дураках и о том, что даже ему не доверяют. Меня все это мало интересовало. Молодость! Совсем другие интересы. Полковник был сложным человеком, импульсивным, даже психопатичным, но с природным чувством справедливости.

«Теперь придется терпеливо слушать о неизвестном полковнике Макбрайде, в то время как об Уиллере практически ничего не удалось узнать. Ничего не поделаешь. Пусть говорит. Может, еще что-то всплывет. Надо непременно узнать, где живет этот Макбрайд. Возможно, он — последний шанс».

— Почему вы сказали про полковника — был? Он умер?

— Нет, он жив. Просто столько времени прошло. А полковник, — Марден задумался, — стар уже, очень стар, и с ним случилась беда.

— Какая? — не утерпела миссис Уайтлоу.

Марден испытывал явное смущение, как каждый порядочный человек, раскрывающий чужие секреты.

— Его преследовали несчастья. Только вернулся, погибли родители — он был к ним привязан. В автомобильной катастрофе. Стараясь забыться, работал как одержимый, разбогател, и вдруг — умирает жена. От рака. Остается лишь сын, кажется, двенадцати лет, нет, пожалуй, старше. Представляете, единственный сын. Заметьте, от любимой жены. Полковник боготворил жену. Надо же случиться несчастью: сын тяжело заболевает. Помню подробности — мы были дружны тогда — лейкоцитоз до нескольких сотен тысяч, вспухают лимфатические узлы под мышками и в паху. Лейкоз. Бедный мальчик сгорел в считанные месяцы. Полковник сошел с ума. Он не буйный, нет, но совершенно ненормальный человек. Причем форма заболевания такова, что, если не быть в курсе, можно часами беседовать с ним и ничего не заметить. Я старался делать для него все, что мог. Но что я, в сущности, могу? Денег у него масса, за ним кто-то ухаживает, а поддерживать с ним человеческий контакт мне не под силу. Тяжело: он то рыдает, то грозит кому-то, то обещает взорвать весь этот проклятый гадюшник, как он говорит.

«Полковник — последний шанс, и тот безумен. Кто безумен: полковник, или шанс, или история, в которую я влипла? Во всяком случае, ни к Амаллори, ни к тем двоим на запад я не поеду: пусть все решится у полковника Макбрайда. В конце концов, и мои возможности не беспредельны».

Марден замолчал. По зеркальному мостику, отражаясь в боковом ограждении, прошла пара. Обыкновенная пара — он и она. Они самозабвенно держались за руки, казалось, ни на что вокруг не обращали внимания.

«Весь мир им не нужен: ни полковник Макбрайд с умершим от лейкоза сыном; ни интеллигентный доктор Барнс, погибший по прихоти, нет, по расчету жестоких людей, которые живут где-то рядом с нами и, может быть, сейчас сидят за соседним столиком, попивая оранжад; ни Дэвид Лоу, которому грозит уничтожение… им не нужен никто и ничто. Их двое, и они уверены, что это и есть мир». Элеоноре стало не по себе.

Марден посмотрел на пару и с кривой усмешкой сказал:

— Ничего не поделаешь, любовь эгоистична. Никто не хочет думать, что, когда начинают убивать, любить чаще всего нс удается.

Она промолчала, отпила кофе. В кронах деревьев под куполом из ослепительного стекла носились маленькие птички, яркие и стремительные. Марден нарушил неловкое молчание, воцарившееся за столом. Способ был странным — он решил рассказать о работе:

— Служу в одной фирме. Думаю, название неважно. Делаем лазерные гироскопы для авиации. Сложные штуки. Возились пятнадцать лет. Теперь дело пошло. В основном продукция военная, но есть и гражданская. Я — в торговом отделе. Пригодилось знание японского. — Марден рассеянно вертел в руках ложечку. — Часто езжу на острова. Еще с тех пор называю Японию островами. У меня всегда такое ощущение, что мы сильно задолжали островам после того, что там натворили наши в сорок пятом. Все было прекрасно: подписание перемирия на «Миссури», вымпелы, море, предвкушение скорого возвращения, изголодавшиеся молодые мужчины с гроздьями красоток на каждой руке. Мы вернулись героями. Так оно и было. Но тогда, на палубе «Миссури», в обстановке всеобщего ликования, я увидел одного парня. Совсем молодой офицерик. Он плакал, не скрываясь. Рядом на корме никого не было. Я подошел, положил руку ему на плечо и сказал: «Чудак, все кончилось. Впереди дом, любовь, надежды…» Он посмотрел на меня внезапно высохшими глазами и произнес — я никогда не забуду, как он это произнес: «Дура! Все только началось!» Теперь я понимаю — он был прав. Столько людей погибло, и, оказывается, это только начало. Я тоже зарабатываю деньги, и хорошие деньги, на военном бизнесе. — Он махнул рукой. — Вам еще налить?

Элеонора придвинула рюмку. Марден налил, поставил бутылку, виновато развел руками.

— Неприятно разговаривать с участником прошлой войны? Наверное, скучно, противно, и думаете: сейчас начнется — вот помню…

— Хуже если придется разговаривать с участником будущей войны.

— Это вряд ли, — помотал головой Марден.

— Вряд ли будет война?

— Вряд ли удастся с кем-нибудь поговорить после.

«Нельзя, мой милый, нельзя быть таким рохлей. Сложить ручки на груди и смиренно ждать, пока тебя прикончат». Элеонора вскипела:

— А как же лазерные гироскопы, почти ненужные в гражданских целях?

— Жизнь. Сами понимаете. Если не я, то другие; если не другие, то третьи сделают их. Семья, дети, никуда не денешься. Я персонально не виноват, — он уставился в стол.

— Персонально никто не виноват. Никогда. Нигде. — Элеонора отодвинула чашку с блюдцем. — Извините, мы отвлеклись. Адрес Макбрайда я могу получить? Только… — Она не успела остановить Мардена — он вынул ручку л записную книжку. — Нет-нет, лучше на визитной карточке.

Марден замер, повел глазами по сторонам. Над ними опять прошла влюбленная пара. Шепотом спросил:

— Это так серьезно?

Элеонора кивнула. Он отвинтил колпачок ручки.

, — Китайский паркер с золотым пером, лучше нашего.

Записал адрес на визитке, протянул Элеоноре и добавил, глядя на ручку:

— Вот кого надо бояться.

— Вы никогда не думали, что бояться больше всего надо себя?

— Думал.

— И что?

— Ничего. Ничего не могу понять. Кто прав, кто виноват? Есть вещи, о которых лучше не думать.

— Во всяком случае, удобнее.

Они вышли из торгового центра. По улицам' проносились автомобили. На углу на парусиновом стульчике сидел музыкант. Он прикрыл глаза широкополой шляпой и лениво перебирал струны банджо.

— Прошу вас, никому не рассказывайте об истинных причинах нашей беседы, — попросила Элеонора.

— Я уже все понял, — Марден открыл дверцу машины.

Он отвез миссис Уайтлоу в аэропорт, проводил к самолету и, пожав на прощание руку, сказал:

— Действительно не знаю, что делать. Честное слово! У вас есть дети?

— Есть, — ответила Элеонора, поднимаясь по крутому трапу.

— У меня тоже, — крикнул Марден, — трое!

Его оттерли от трапа, и он затерялся в толпе.

С тех пор Элеонора не видела Мардена никогда, и он не смог ей рассказать, как вечером того же дня к нему подошел человек. Обычный, ничем не примечательный.

— Мистер Марден, сегодня в торговом центре вы встречались с миссис Уайтлоу, частным детективом. Написали что-то на визитке. В ваших интересах точно передать нам содержание беседы.

Марден посмотрел на мужчину сквозь очки в тонкой оправе и отчетливо произнес:

— Послушайте, любезный, это наглость — устраивать на улице допрос незнакомому человеку. Я могу и вам написать часы, когда меня легче застать на работе. — Он тронул карман пиджака.